Главная > Архив выпусков > Выпуск 9-10 том 1 > Проза
Кирилл КОВАЛЬДЖИ
ПРОЗА ПРОЗЕ РОЗНЬ
Все журналы и альманахи печатают прозу. Но можно ли сказать, что безразлично кто где печатается? У каждой редакции более или менее определенный круг авторов, и все–таки у «Нового мира», «Знамени», «Октября» больше общего, чем отличий. Общее – это стремление быть «на передовой» современной прозы, которая отличается не только очевидными талантами, но и не менее очевидными формальными изысками, модным стилем. Частенько авторы, преисполненные творческой энергией, но не обретшие ориентира в душе, подменяют содержательность словесными узорами, изобретательными приемами. Лайнер современнейшей конструкции, а пассажиров маловато… Некоторое художественное равновесие сохраняет «Москва», но «среднее» нет-нет да и переходит в усредненность. А «Наш современник» вообще особ статья. Телега. Новшеств избегает принципиально, зато и с талантами проблема…
Я предпринял эту рискованную пробежку «по касательной» лишь для того, чтобы легче и резче выделить своеобразие прозы альманаха «ДИАЛОГ» от литературного «окружения». А у нее, у этой прозы, действительно имеется своя ниша, хотя, казалось бы – что объединяет русских писателей с израильскими? А всё–таки.
Это не только диалог, а нечто большее. Перекличка судеб, на первый взгляд чрезвычайно далеких друг от друга, разительно разных. Но драматизм, но трагедийность, но невероятные потери, понесенные русским и еврейским народами в двадцатом веке – разве когда-нибудь заживут эти глубокие раны, разве утихнет эта боль? Память осуждена без конца возвращаться к тому непоправимому, что произошло. Ради того, чтобы больше никогда ничего подобного не происходило. Помнить и понять, осмыслить. Легко понять, что Гитлер «нехорошо» поступал с евреями. И со славянами – тоже. Труднее понять, что произошло с русскими евреями и самими русскими в большевизме и при сталинизме. И совсем трудно понять, что произойдет завтра с нами. Мне казалось, что русские и евреи после всего того, что с ними (с нами!) случилось в прошлом веке, стали мудрее, опытнее, осторожнее, дальновиднее. Что хотя у народов языки разные, горе то – одинаково. Что человеческое в человеке важнее «языка крови». Но… Но если бы все было так ясно и просто!
Политикой занимаются политики. Я давно уже не верю в их способность «излечить» человечество. Я надеюсь на силу искусства, силу слова. Только писатель может научить сопереживанию «поверх барьеров», пониманию, любви. Именно по этому принципу строится мир прозы «ДИАЛОГА», объединяющий писателей русских, русско–еврейских, собственно израильских и других стран еврейской диаспоры.
Весьма характерен в этом смысле Шамай Голан. Я писал о его «Последней страже» и хочу повторить. Его правда художественно объёмна, в ней сквозь бытовой приземленный ужас проглядывает то философская глубина, то поэтическая высота.
Мы – ровесники, и в те же годы у меня была своя одиссея – пусть совсем другая, более благополучная. Хотя границы и фронты дважды прошлись по моему детству – туда и обратно.
Поэтому читая Голана, я думал не только о писателе, о литературе, – я с острой бессильной болью думал о страшной еврейской судьбе: я видел опять, как в оккупированной Одессе осенью сорок первого года по Комсомольской (Старопортофранковской) улице нескончаемым потоком шли евреи – здоровые поддерживали немощных стариков, матери толкали впереди себя коляски, у всех были пожитки – узлы, сумки, чайники в авоськах… Евреи шли медленно, покорно (охранников я не помню, – наверное, были), и они, и одесситы на тротуарах думали, что евреев ведут в загородные бараки (слово «гетто» еще не знали). Евреи шли долго, час или два. Всех их в поле расстреляли.
Назавтра одесситы всё узнали, сначала не верили, не могли, не хотели верить…
Но еще трудней вспоминать, как посредине квадратного огороженного двора, где в одном его крыле приютились мы, беженцы, я и мама, вдруг, неизвестно как и откуда, оказалась седая старая еврейка с детьми (двое, трое?), она прижимала их к себе, просила «пустите нас, спрячьте», а соседи повыскакивали с разных сторон и выпроводили их за ворота:
– Вы что, хотите, чтоб всех нас… из-за вас…
И потом разошлись по своим закоулкам, друг на друга не глядя…
Что я мог в мои тогдашние одиннадцать лет? Но это произошло на моих глазах, и чувство вины навсегда со мной. Шамай Голан разбередил мою память.
Я бессарабец. Мои разноплеменные земляки привыкли жить веками вместе – без национальной неприязни. Однако… Самый страшный еврейский погром 1903 года был как раз в Бессарабии, в Кишиневе. Почему? До сих пор для меня загадка. Почему именно там завелись такие одиозные личности как Крушеван и Пуришкевич? Страшна озверевшая толпа, но всегда за нею стоит преступная власть: самодержавие, гитлеризм, фундаментализм.
Кишиневский погром – незаживающая рана, предупреждение для мира.
К сожалению, актуальное.
Я был в Яд Ва-Шеме, где без конца и без устали звучат имена погубленных детей еврейского народа. Кто назовет имена тех детей из Одессы сорок первого года? Или, может быть, их спрятали в другом дворе?
Я видел в Иерусалиме Аллею праведников – ряды деревьев в память тех, кто спасал евреев от гибели.
Пишу эти строки в стране, где в одном и том же «дворе» живут и седые ветераны, победившие фашизм и бритоголовые поклонники Гитлера. И, к сожалению, порой они сходятся в любви к Сталину.
Призрак Сциллы и Харибды двадцатого века бродит по земле.
Потому проза «ДИАЛОГА» делает доброе дело. И весьма серьезное. Она заставляет сопереживать, пробуждает память, тревожит совесть. Хочется верить, что современный читатель, который откликнулся на трагедию прошлого, никогда не склонится в сторону человеконенавистников, в какие бы «идеи» они не рядились.
Рада Полищук не только главный редактор и составитель «ДИАЛОГА». Она, слава богу, сама писательница, в ней как бы уживаются два автора: современная женщина, москвичка, умная, наблюдательная, живо откликающаяся на впечатления бытия, и другая, чьей душе «тысячи лет» – вещунья, библейская плакальщица, хранящая страдальческую память своего народа, бесконечно одинокая, осиротелая душа. Потому ей и удается «держать уровень», угадывать и привлекать таланты, исполнять сверхзадачу альманаха, выявлять ту особенность болевой творческой переклички, о которой я упоминал.
Жаль, что время такое, когда дешевое чтиво захлестнуло книжные прилавки. Но благотворное, благородное дело не может пропасть. И не пропадает. И не пропадёт.
Москва, 2007
Назад >
