Главная > Архив выпусков > Выпуск 9-10 том 1 > Проза

Лев ДУГИН

НА БЕЗЫМЯННОЙ ВЫСОТЕ*

Но есть, есть Божий суд...
Михаил ЛЕРМОНТОВ

И сказал Бог, говоря: – Ты – и никто иной.
– Господи, - воскликнул я. – Зачем ты оставил нас...
И сказал Бог, говоря, и содрогнулась плазма Вселенной: лишь на малый миг – столкнулись две Галактики.
– Господи, а у нас здесь такое...
Внизу, в бездне Вселенной, освещенная Луной и Солнцем, плыла взвихренная, возбужденная Земля.
И сказал Бог, говоря, недовольно сказал:
– Человеческий род...
Вот она, панорама. Скрежеща гусеницами, треками, царапая пунктиры воздушного полигона, прогибая тяжестью, ползут танки. Из приземистых башен над покатой мощной броней – пушки посылают гремящие вспышки огня, пулеметы, будто дискантами, прерывисто вторят, и слышно пиччикато ружей-автоматов.
– Человеческий род. Новый хорал!
Запели ангелы.
Тяжелые танки, мощь эскадренного миноносца... Снаряды фугасные, бронебойные, всепроникающие...
Подхватили другие ангелы: «Фердинанды», «Тигры», «Т-34»... Скрежет, грохот заполнили небеса, а над воздушным полигоном стремительно, в боевых порядках прилетели самолеты.
– Яки, Яки, Миги, Миги, – пели ангелы. – Хайнкели, Юнкерсы... Ла-5, Ла-5!... Мессе-мессе-сер-шмиты...
Бомбы выскальзывали из люков, а снизу тысячи горластых жерл слали снаряды.
И сказал Бог, гневно сказал, страшно сказал – говоря:
– Главное, главное!
– Главное – это я, мое Я, – сказал я.

Окоп тянулся через ржаное поле, как свежая рана.
– Черт-те что... Ну где... ну куда! – сказал мне сержант.
– Куда? – не понял я.
– За кудыкину гору... Мать-мать-мать? Жрать хочешь? Исполняй.
Такой у нас сержант. И нервничает. Белесые глазки из-под нависших надбровий – тоже белесых - оглядели рыхлые недостроенные брустверы, черные комья выброшенной земли, ячейки, гнезда, переходы, потом устремились к ротному КП в кустарнике, и дальше – к лесу, к дивизионной батарее, к полевой кухне.
Приказано – надо выполнять. Я вылез из щели. Ржаное поле раскидистыми невысокими стогами медленно поднималось к горизонту. И позади лес полз по взгорью. Не успел я сделать и двух шагов, как увидел несущих на спинах термоса, с винтовками в руках – кто в пилотке, кто в поблескивающей под солнцем каске.
Снова в щель. Предобеденный махорочный дымок.
Но пообедать не пришлось. Вот он, наш ротный – широко шагает, планшетка на боку.
– Становись! – Команда взводных.
– Черт-те что, - как говорит наш сержант. С пустыми животами, с пустыми котелками – мы бегом по целине, ближе к дороге, с которой доносится гул моторов
– Здесь копать! Удлинить оборону. Первый и третий отходят – а нам прикрывать. И на новый рубеж к ним, вдоль речки Вопь, понятно?
И копаем. Но мало лопат. Кто порастерял лопаты, с того взыщут. Хочешь жить – окапывайся, первый закон, понятно?
Мы любим нашего ротного. В петлицах два кубика, молодой, улыбчивый – и он расстроен. А тут еще зависла р а м а , и лейтенант задрал голову вместе с нами: будет кидать или нет?
Не будет, поплыла дальше посмотреть, что за лесом...
Все же размазали кашу по стенкам котелков, поделили водку крышкой от фляги.
Мало лопат. У населения бы – да где оно, население?
Ладони горят, кирзовые сапоги, гляди, у лодыжек лопнут... Копать учили полного профиля, с высокими брустверами, с эскарпами, ячейками, переходами...
Вдруг, по связи приказ: ротный, взводные и старшины спешат через бугристое непаханое поле, через кустарники – к лесу, к капитану, на КП.
Новая команда: – Становись!
И бегом возвращаемся к старым щелям: нет, не прикрывать будем – атаковать – такое пришло решение. Если бы не жалко было себя, - пожалел бы нашего лейтенанта. Смотрит он на нас – что за войско! Мало что от роты осталось – больше окруженцы после проверки, больше нестроевые ополченцы.
– Черт-те что, - говорит мне сержант. Потом спрашивает: - Чего задницей ерзаешь?
Потому что книжка в вещмешке корешком стала и торчит.
– К ночи по окопам хлеб и консервы раздавать будут, – говорит мне сержант.
К ночи! Так уже темнеет! Поле уже потеряло густую желтизну, сделалось серым. Скирды можно принять за причудливых животных, пасущееся стадо. Небо блекнет.
Мой напарник вдвое старше меня, обмотки до колен. Все зовут его «дядя Коля», – и я тоже.
- Пацан, - говорит дядя Коля, - на ночь не ешь. Бывает в живот, тогда хуже...
Что ответить? Куда ранит... кто знает? Не думать об этом. А вот что плохо: обжитый окоп, что дом родной. Здесь ниша, здесь ступенька, здесь полочка... Можно книжку из вещмешка... А теперь все навалом друг на друга: скатки, плащ-палатки, подсумки...
Кто-то уже улегся на дно окопа, кто-то свернулся комком в снарядной нише... А тут вестовой с нашим взводным. Наш взводный щеголеватый – отращивает усики.
Прозвучало имя. Мне послышалось? Я не понял.
– Исполняй! – тут же взвинтился сержант.
– Куда? – не понял я.
– Закудыкал... Устав знаешь?
И вестовой повел меня по кочкам непаханого поля, через кустарник, мимо боевого охранения к ротному КП. Вестовой лучиком фонарика то здесь, то там обрызгивал темную землю.
И я вспомнил: подобрал немецкую листовку о жидобольшевиках и жидокоммиссарах – сдал сержанту, сержант сдал взводному, взводный – ротному. Нужно теперь говорить, что листовку поднял, но читать не читал...
Однако все оказалось не так. В блиндаж вела наклонная траншея, у дверей стоял часовой. Скудный свет проникал сквозь прорезь в лобовом накате. В углу к аппарату приткнулся связист, повторял настойчиво позывные. В глубине мерцало пламя коптилки, сделанной из гильзы снаряда. С земляных нар поднялся военный без знаков различия в зеленых петлицах.
– Садись! – Голос молодой, дружеский. Пододвинул чурбак. – Значит, вот ты какой? Стихи в «Боевой путь» посылал? Молодец – читали, одобрили, будем печатать...
Даже в сумерках он мог увидеть, как волна краски залила мое лицо, сам я чувствовал физически – она из души поднялась выше, гуще.
– В школьный кружок ходил?
–Ходил... – Я хотел рассказать, с какого класса. Но он спросил: с собой принес?
Я развел руками.
– Молодец! – Корреспондент заторопился. – Присылай – и я по передовой... Глядишь – отвезу в редакцию.
…В окопе дядя Коля ждал меня, прислонясь к стенке.
– Значит, так, пацан, завтра от меня ни на шаг, понял?
У нас ручной пулемет ДП, мы напарники, он наводчик, я помощник: ему бежать, тащить на себе ствол с кожухом, с сошкой, мне – в сумке магазины с патронами, да еще винтовку, да еще гранаты у пояса.
Когда я думаю, что в этом бою меня убьют, - какой-то холодок под грудиной мешает дышать... будто скопилась и давит холодная жидкость... Но что-то молодое, звенящее, горячее размывает этот холодок. Меня? Но это не-воз-мож-но... Ну не -ет…
То я впадаю в дремоту, то думаю о ручном пулемете ДП, о магазинах с патронами... А вот уже раздают горячий суп, снова скребут котелки, ложки...
Стоим в полной готовности, прижавшись к переднему брустверу.
И загремела артиллерия – послала в сизый туман над ржаным полем свист, вой, грохот... Но не долго... И тишина... Полная тишина навалилась на плечи.
– Пе-хо-та-а... – Это наш лейтенант, он уже за бруствером, уже размахивает пистолетом.
Трудно одолеть бруствер, земля, шурша, осыпается, земля будто притягивает к себе, но уже бежим цепью за лейтенантом, ноги будто сами по себе изо всех сил отталкиваются, ищут опоры, руки сами по себе сжимают оружие, рот сам по себе широко открыт, глаза ничего не видят, кроме той невидимой цели, к которой изо всех сил бежишь...
– Дядя Ко...
– Вперед! – голос взводного. – Ура-а! – Голос слева.
– Дядя Ко...
Мы с дядей Колей припадаем к стогам, потом бежим к другому стогу – перебежка – укрытие – перебежка... Что-то запнулось. Дядя Коля воткнул сошку, установил ствол, прилег, а я прилег чуть позади... У него магазин заправлен в пазы – а дядя Коля все целится, целится.
Подполз ближе.
– Дядя Ко... – А из его живота в мою сторону течет вывороченная желтая масса.
Будто удар по голове искрами выбил мысль: жить! Восьмикилограммовый ДП я поднял как былинку. Бегу вперед – почему артиллерия бьет по нам? - взрывы, грохот, свист, фонтаны земли. Обдало комьями, пылью, гарью... Наш лейтенант стоит на одной ноге, а вместо другой лишь кромка ялового сапога... и вокруг головы рукой, рукой с пистолетом.
Кто-то ползет, лбом чешет землю, кто-то раскинулся плашмя.
И вдруг тревожный – будто предупреждающая сирена – крик: – Танки!
Да может ли быть? Танки? Да может ли быть? Танки! Кто куда. Я прыгнул в воронку. А там уже вжался в землю солдат – повернул ко мне голову, к верхней губе прилип комок. Незнакомый солдат – видно, перемешалось все. А кто нами командует?
– Хорошая штука, – сказал он, указывая на ДП. – Патроны есть?
В магазинах патроны – те же, винтовочные? Бери, на!
– Так что? – спросил я.
–А что? – он рукой размазал комок на верхней губе.
Над головой просвистело – мы вжали головы.
– Каждому свое, – сказал солдат. – Кого – убьют, кого – ранят, а кого – нет... Судьба – у каждого.
Экий! Глаза спокойные, измазанный рот – сидит в воронке и философствует.
– А танки? – сказал я.
И осторожно высунулся из воронки. – Чего сидим – справа, давай-ка влево.
И мы бегом по полю, среди разрывов, через кювет, через изрытую вспаханную дорогу, снова по кочкам, по стерне... Здесь был бой: валяются, ползут, кричат... Но левее, но дальше, вот он – лес, леса опушка.
– Стой! – Кто-то кричит.
Капитан – высокий, вытянувшись в линию с поднятым пистолетом, останавливает бегущих.
– Танков не бойсь! Рас-сре-до-точс!
Здесь, вдоль опушки, линия опушки и в ней немало солдат.
– Прыгай в окоп! Танков не бойсь!
Капитан не наш, линия окопов чужая – какая это часть? Кто нами командует?
А поле – то же, раскиданы стога, слева чернеют остатки сожженной деревушки: закопченные печи, остатки плетней и штакетников вдоль бывшей травяной улицы.
Глоток воды из фляги освежающе растекся по телу. А солдаты все прибывают. У ног капитана связист над ящиком-рацией с торчащим штырем, с мигающей лампочкой: седьмой, седьмой!
Это позывные кому-то в лес.
Но ждали танков справа, а они неизвестно откуда, нежданно ворвались слева. И уже близко! Вот они – подминают стога, стерню, грозно покачивают тяжелыми, длинными стволами, уже видны черно-белые кресты на бортах. За ними – грузовики, выскакивают солдаты в зеленоватых шинелях, в касках.
Капитан – напряженно волевой кричащей линией:
– Пехоту отсекай! Танков не бойсь!
Связист кричит – лесу, полю, нам:
– Седьмой, седьмой!
Но нас смело. В лес – и чем глубже в лес, тем больше там людей: жители сожженной деревни, медицинская часть, командный пункт... Артиллерия прямой наводкой бьет вдоль просеки по танкам. Лошади взбесились, рвутся... Все бегут... Люди бегут, лес бежит, обламывая на бегу ветки, треща поваленными стволами. Гремит, кричит, трещит...
В громадный ствол врезался осколок, вырвал белую плоть, обжег мне лицо и остался дребезжать в ушах. Будто земля вокруг сделала сальто-мортале... Лошади взвились, ездовой протянул руку, будто указывая лошадям на мой рот. Я поднес руку. Рта не было, подбородка не было – рука провалилась в мокрую, липкую пустоту, из которой, булькая, стекало...
А язык? Это я спросил уже лежа на земле. Деревья по бокам стояли часовыми, а в просвете между ними виднелась голубизна.
А язык?
Надо мной склонилась девушка, протягивая то ли бинт, то ли белоснежную свою ленту... Девушка... ей в классе стихи... ...хи... пали, герои пали... да здравствует товарищ Сталин...
И моя душа, освободившись от тесных уз тела взмыла между стражами-деревьями в пространство, напоенное хвоей – и выше, к плывущим белесым облакам – и еще выше, к голубизне, к бесконечности, к зыбкому небу.

...и мысли и дела он знает наперед.
Михаил ЛЕРМОНТОВ

И сказал Бог, говоря:
– Велика Россия, а отступать некуда: Москва.
– Господи, – возопил я. – Да вот... да ведь... да я...
Обозначились холмы, площади, улицы родного города. А плазма пространства съежилась, уподобясь потертой многоверстовой военной карте – зеленая краска лесов, заштриховка холмов, пунктиры дорог, извивы рек, кружки городов и селений.
И сказал Бог, говоря – наставительно сказал, по-учительски строго сказал:
– Не бывало прежде такого!
Земной шар будто споткнулся, изменил ось. Пространство, Время потекло назад, и я увидел – по необъятной степи с шашками наголо скачут татаро-монголы, потом по мерзлой северной земле маршируют, выставив штыки, шведы, вот у берегов Березины мелькнула треугольная шляпа Наполеона, выстрел в Сараево бросил в схватку Европу...
И сказал Бог, говоря – наставительно сказал:
– Стратегия.
Потом учительски сказал:
– Тактика.
Потом строго сказал:
– Но такого не было: чтобы обученное миллионное войско, целые армии, гибли в двойном окружении...
Запели ангелы:
–...Пятнадцатая... Двадцатая...
– Западный фронт, – глухо отозвалось эхо.
– Двадцать четвертая... Тридцать вторая... – пели ангелы.
– Резервный фронт, – заохало эхо.
– Пятидесятая... Третья... Тринадцатая... – пели ангелы.
– Брянский фронт, – заухало эхо.
И сказал Бог, говоря – жестко, будто учительской палкой ткнул:
– Бездарно загублены!
Да, на древней русской земле – нас учили в школе: наследии кривичей! – на исконной земле, в центре России – нас учили в школе: с древними курганами, хранящими тайны былого! – я увидел: метались, подобно травимым зверям, армии, соединения, дивизии, полки, потерявшие связь между собой, связь со штабами, – метались разобщенные, разъединенные, расчлененные, потерявшие общее управление, – оставляя погибших, обгоняя отставших, метались из леса в лес... или еще: похоже, будто рыба, выброшенная из воды бьется вдоль берегов... И так на огромном пространстве: вдоль Старой Смоленской дороги, ведущей от Орши через поселки Баево и Красный, к переправе через Днепр, к Дорогобужу, по склонам Духовицкой возвышенности с ее балками и оврагами, и на Бережнянско-Руднянской равнине – плоской, заболоченной, с невысокими неряшливыми грядами, и по всей Ельнинской возвышенности, дающей истоки Десне, Угре, Остаре, Хмаре и круто обрывающейся в Верхнеднепровскую низину, и вокруг Ярцева с его крутыми холмами, глубоко врезанными речными руслами, и поросшими лесными массивами, и по обеим берегам речки Вопь – болотистым, непроходимым, чавкающим самим названием речки: Вопь...Вопь...Вопь... Корпуса соединялись в кулак, чтобы устремиться в отчаянный прорыв – грохот артиллерии, вой мин, рев моторов, треск пулеметов. У-ра! У-ра! У-р-а-а! ... огромная волна криков, зубовного скрежета – разбивающаяся о замкнувшиеся стальные клешни окружения – борты танков, самоходок, бронетранспортеров... И бомбовый дождь – с утра и до ночи – заходивших волна за волной.
И снова уцелевшие остатки метались из леса в лес, пробирались через болота, судорожно бились вдоль берегов рек, оставляя погибших: трупы, вцепившиеся в прибрежную глину, трупы, охватившие окоченевшими пальцами болотистые кочки и мхи, трупы, обнявшие раскинутыми руками родную землю... Но немногие все же вырывались вместе с клубами гари, вместе с пороховым дымом на свободу...
Вновь собрался кулак, и над лесами, полями, болотами, оврагами Смоленщины вместе с гарью дыма поднялась гарь перегоревших душ, крики горечи, недоумения, отчаяния, стоны ужаса и смерти.
И сказал Бог, говоря: - Стратегия... Тактика... Но никогда, нет, никогда, нет, никогда...
– Господи, - взмолился я. – Мне ли оставаться сторонним?
И сказал Бог задумчиво, будто погружаясь в давнее, грустное:
– Но сумеешь ли ты воплощаться?

* Публикуется первая часть повести.

 Далее >

Назад >