Главная > Архив выпусков > Выпуск 9-10 том 1 > Проза

Кирилл КОВАЛЬДЖИ

ВЕК ЛЬВА РАЗГОНА

Он родился, когда еще был жив Лев Толстой, и покинул нас на пороге третьего тысячелетия…
Мне посчастливилось быть его другом и соседом по дому ни много, ни мало – тридцать три года! Мне посчастливилось быть причастным к первым публикациям из его будущей книги «Непридуманное» (я в ту пору работал в журнале «Юность»), принимать участие с ним вместе в общественной деятельности (он был страстным поборником свободы и человечности, противником тоталитарного режима и шовинизма), довелось несколько лет заседать с ним в Комиссии по вопросам помилования при Президенте РФ. Разгон был единственным среди членов комиссии, который на своей шкуре испытал все прелести пребывания за колючей проволокой. Он мгновенно схватывал суть любого «дела», угадывал характер заключенного и обстоятельства, толкнувшие его на преступление. Он никогда не голосовал за смертную казнь.
Он выстрадал свой опыт и свои убеждения, пережил много утрат и потерь, ничего не приобрел, кроме книг и телевизора. Жил скромно, тесновато – ни дачи, ни машины. Зато сколько друзей, и каких! Зато любовь и уважение. И враги, конечно, были (им от него доставалось свысока – он никогда не опускался до их уровня). Скажите, как согласиться с тем, что каждая отдельная жизнь кончается смертью? Мне, литератору, это кажется неестественным: творчество приучает к тому, что удается сохранить прекрасное и достойное, продлить до бесконечности. Как правило, стихи и романы приостанавливаются в нужном для искусства месте («остановись мгновение!..»), создают иллюзию нетленности. Невольно я эту литературную привычку вносил в жизнь, начинал верить в невозможное. Лев Разгон сделал все, чтоб подтвердить, что он – исключение из правила.
Помню первое впечатление от знакомства с ним.
Мы жили в одном доме, но не сразу подружились. Я хаживал к Оттенам, дружил с Николаем Давыдовичем и Еленой Михайловной. Однажды к ним забежал жизнерадостный пожилой человек, быстрый в движениях, со смущенной улыбкой. Нас познакомили. Это был Лев Разгон. Когда он ушел, Николай Давыдович грустно сказал, как бы прося не очень–то верить той показной бодрости:
– Очень больной человек. Три или четыре инфаркта…
Боже мой, Лев Разгон пережил Оттенов лет на двадцать или больше! Лев Разгон опровергал законы возраста. Наша дружба оказалась долгой, но все-таки радость всегда сопровождалась чувством тревоги. Я видел его обласканного восторженной любовью на встречах с читателями, я видел его на митингах и на трибуне под гром аплодисментов, я видел его на больничной койке под капельницей. Годы шли. Всякий раз, когда его телефон не отвечал, я пугался. Потом опять стыдился своего маловерия. Он трижды умирал и воскресал.
Он был закоренелый позитивист (он в свое время написал ряд популяризаторских книг о науке), ни в какую потусторонность не верил, потому так ценил каждый земной день, так любил жить.
Слава пришла к нему поздно, на восьмом десятке. Его книгу «Непридуманное» я читал в рукописи давно, верил, что она будет опубликована. В конце 1987 года почувствовал, что – пора. Выпросил у Льва Эммануиловича рукопись для журнала «Юность» (надо сказать, он поупорствовал, еще сомневался, но, слава Богу, дело сделалось). Не помню, каким образом «Огонек» нас опередил, рассказ «Жена президента» там выскочил раньше (кажется, одна из работниц «Юности» тихо передала этот рассказ Коротичу). Но все-таки главная публикация – в четырех номерах, начиная с пятого за 1988 год, – состоялась у нас и наделала много шуму. Лев Разгон сразу стал в первый ряд литературных открытий эпохи «перестройки».
Храню журналы с его надписями: «Дорогому Кириллу Ковальджи – главному виновнику появления этого безобразия на страницах советской прессы. Не отвертитесь!..» и «…другу и соучастнику этого преступления» и «…вождю и организатору наших побед. С любовью. Лев Разгон».
Общение с ним всегда было радостью. Вопреки разнице в двадцать два года вкусы и убеждения у нас совпадали. Я ценил дружбу с молодежью, умел находить с ней общий язык, и вот – от самого моего молодого друга до Разгона был диапазон взаимопонимания больше пятидесяти лет! Могу вас заверить: нет возрастных барьеров. Ум и талант вне времени. Вот только с грешной плотью дело сложней. Она сдает раньше, чем хотелось бы. Да, и в случае Льва Разгона – раньше. Он прожил почти век, но мог бы еще жить и жить. Интенсивно, интересно, получая удовольствие от каждого дня и одаривая собой современников.
Не в первый раз он отправлялся в больницу. Держался с неизменной мужественностью, позволял себе шутить, был весь нацелен на то, чтобы вырваться из очередной палаты, как вырвался из зоны. Но в тот раз, в конце мая 1999 года, он что–то почувствовал. Ему было ночью плохо, его должны были отвезти в больницу, мы до приезда «скорой» поговорили, поцеловались. И вдруг, уходя, в коридоре, где я еще разговаривал с его дочерью Наташей, я услышал громкие рыдания. Он откровенно и горько плакал, как ребенок. Я хотел было броситься к нему, но стало неловко и, потрясенный, я отправился восвояси.
И опять он боролся за жизнь, опять трижды умирал и воскресал, и все–таки вернулся домой. Но узнать его было трудно. Он резко и необратимо постарел.
И все равно мы еще надеялись…

…Мне выпала горькая участь вести гражданскую панихиду в ЦДЛ. В гробу его почти не было видно – он утопал в цветах. Мне больно до сих пор и долго еще будет больно. Никто мне его не заменит. Когда-нибудь я напишу о нем больше и лучше, а пока повторю то, что сказал тогда, в день похорон:
– Среди нас жил чудесный человек – Лев Разгон. Феноменальный человек. Он был просто чудо. Он сумел прожить девяносто лет и не стать стариком. Ни его душа, ни его ум, ни его талант не знали старости. Мы привыкли к этому чуду, рассказывали легенды о нем, ставили в пример всем нытикам и малодушным. Гнали от себя мысль, что чудо не вечно. Горько, бесконечно горько, что и такое чудо кончается смертью.
Но чудо все–таки было! Но Лев Разгон согревал нашу жизнь, он любил жизнь, он был щедр, смел и красив. Я не был свидетелем его трагических лет, я его узнал человеком счастливым, обретающим известность, любовь и восхищение читателей в нашей стране и в мире. Он увидел мир. В том возрасте, который мы называем старостью, он пережил расцвет. Он радовался Парижу и Риму, Лондону и Иерусалиму. Он верил в новую судьбу России, не только верил, но и всеми силами способствовал свободе, разумности и доброте.
Утром седьмого сентября я зашел к нему, он передал мне прочитанные дела для Комиссии по помилованию (вот уж буквально – работал до последнего дня!), жаловался на слабость, просил посидеть с ним минутку, но я торопился на службу, пообещал забежать вечерком. А вечером…
Больше живым я его не увидел.
Мы проводили его в последний путь, но мы вольны не отпускать Льва Разгона от себя, от своей памяти, от своей любви. Нашей любви.

Назад >