Главная > Архив выпусков > Выпуск 9-10 том 1 > Проза

Шуламит ЛАПИД

ГЕЙ-ОНИ

Все разыгралось слишком быстро. Яффа, свадебный обряд в синагоге на дворе у Аджимана, эта поездка. С ума сойти! Фаня приказала себе не думать. Лучше смотреть на дорогу. После скучной голой равнины пошли холмы и скалы, торчащие, словно кто-то вздыбил их, отколов от материка. До Хайфы ехали вместе с другими пассажирами. В дилижанс Хаима-Янкеля набилось десять человек. Фаню, как женщину с ребенком, посадили на почетное место, то есть на груду багажа. Большую часть времени она оставалась в повозке одна: на подъемах Хаим-Янкель высаживал пассажиров «по причине жалости ко всякому животному» , на спусках — «дабы не повредили себе внутренние органы», на ровных участках — «в интересах пользы от прогулки». «А ты сиди!» — наказывал он Фане каждый раз. Пассажиры роптали вяло: видимо, им не привыкать было к его манерам. Пока доплелись до Хайфы и распрощались с попутчиками, прошло полдня и еще целая ночь. Ехиэль нанял мулов. Решив не ждать других людей, едущих в его сторону, он рискнул отправиться домой в Джауни немедленно — так ему не терпелось.
Фаня посматривала на него украдкой. После Яффы они еще словом не перемолвились. Ребенка убаюкала тряска. Минутами она совсем забывала о маленьком свертке в корзине, притороченной у лошади на боку. Время кормить давно прошло. Что будет, когда дочь проснется и потребует своего? Как дать грудь на глазах у чужого человека, названного ее мужем два дня назад? В Яффе Шура, ее дядя, подбодрял на прощание: «Все будет хорошо, Фанечка!» Будто словами можно залечить то, что они с ним пережили. И словно разнося в пух и прах его утешения, вдруг загремели пушки. Сошедшие с дилижанса люди невольно вздрогнули. «Mon Dieu, Albert!» , — ахнула женщина, единственная Фанина попутчица среди мужчин. А возница между тем считал залпы. Когда отгремел последний, двадцать первый по счету, Хаим-Янкель торжественно оповестил своих пассажиров о том, что «Господь Бог оказал нам ныне милость великую» и что «дата сия есть день рождения конституции» . «На благо нам и на счастье!» — загудели люди, а Фаня, дважды молвив про себя «аминь», задумалась над тем, какая жизнь ждет ее с мужем там, в Галилее.
— Когда ты приедешь ко мне в это... как его... Джауни? — спросила она Шуру, и тот ответил так бодро и весело, что стало ясно: на сердце у него тревога, не меньшая, чем у нее.
— Приеду!
— Если кто-нибудь из наших будет в Яффе, он вас привезет к нам на своей телеге, — сказал Шуре Ехиэль.
— Так когда же? — не унималась Фаня, и Шура усмехнулся упрямству своей племянницы. — Дашь знать, если что-нибудь случится? — спросила она,
— Ничего не случится, Фаня. — Теряя терпение, Шура поспешно добавил: — Теперь придется тебе самой заботиться о себе!
«Как будто мне это по силам», — подумала она. В корзине — грудной ребенок, на спине у мула — ее брат Лелик, увязанный, точно узел с тряпьем... Она не может помочь им, а о себе и думать нечего.
— Хочешь отдохнуть? — спросил Ехиэль. Его голос напугал Фаню: за монотонной качкой из стороны в сторону она забывала о человеке, ехавшем рядом с ней.
— Нет, не стоит. Где мы сейчас?
— Через час будем у Тавора. Там сделаем привал. Мулам нужен роздых.
Груди у нее налились влажным жаром, девочка в корзине корчилась и потела. Фаня чувствовала, как набрякли у нее соски. Кормление необходимо им обеим. Внезапно Тамара залилась плачем. Сморщенное личико покрылось красными пятнами, наперсток маленького носика побелел.
— Проголодалась, — сказал Ехиэль, и Фаня подумала о двух его детях, которые ждут сейчас возвращения отца. Вот будет им сюрприз! Уехал в яффские пардесы на заработки, а приедет с мачехой, сводной сестрицей и дядькой, тоже сводным. Вдруг в зарослях сабры1 метнулся большой хорек. Вероятно, там у него нора.
— Хочешь слезть?
— Хочу.
Ехиэль повел мулов к ручью, журчащему в купах олеандра. Фаня торопливо расстегнула платье и дала грудь Тамаре. Маленький ротик с силой ухватил набухший сосок. После первой пронзительной боли Фане полегчало от сосания, которое постепенно сделалось ровно-однообразным. Вскоре Тамара задремала. Ее ротик продолжал посасывать и во сне. Начали смыкаться веки и у Фани. С трудом не поддавалась она сну, чтобы успеть застегнуть платье, прежде чем подойдет Ехиэль. В Яффе Фане бросились в глаза арабки, которые кормили прямо на улице. Дома, у родителей, наготу прятали. До того страшного дня, когда Фаня увидела их истерзанные тела в луже крови. Перед тем она слышала их вопли сквозь свои стенания, но они почему-то не шли спасти ее от гоя, который насиловал ее на родительской постели, А после наступило безмолвие, еще более жуткое, чем крики.
— Покормила? — Ехиэль вырвал ее из забытья, и она вскрикнула.
Он поджал губу, и тоска Фани еще усилилась. Кто этот человек, за которого она вышла третьего дня с благословения раввина Яффы Нафтали Герца? Что ему известно о ее девочке? Ну, пусть взял в жены, чтобы ухаживала за его детьми без матери. Но ведь мог взять другую, здоровую телом и душой и без обузы.
— Я ему дал понять, что муж у тебя погиб во время погрома вместе с твоими родителями, — сказал дядя Шура. Один глаз у него слезился, из уха торчала вата.
— Что у тебя с ухом? — спросила она не к месту.
— Шумит.
— Вата помогает?
— Вроде бы да. Шумит потише...
Сдал, состарился прямо на глазах. Фаню обожгло чувство вины за то, что потащила его с собой на край света.
Шура, Александр Мандельштам приходился ей дядей по отцу. Как у всех Мандельштамов, зубы крепкие, большие, бородка рыжая. Голос приятный. Увлекающаяся натура. Братья вели между собой бесконечные диспуты, к которым маленькая Фаня почти не прислушивалась. «Нет, ягодка, они не ссорятся, — успокаивала мама, когда от криков начинали дребезжать стекла. — Просто спорят!» На отце Фани лежали дела сахарозавода, который оставил ему дедушка, и он был в обиде на брата: тот получал долю прибылей, пальцем о палец не ударив. «Я тоже жить хочу!» — говаривал он. Жить, по его разумению, значило не пропускать, как положено, ежедневного чтения и разбора одной страницы Талмуда, быть в курсе всего, что публикуется в «Гамагиде» Давида Гордона, читать Толстого, а то и сесть писать письмо радомскому раввину Шмуэлю Могилеверу, верившему в возрождение народа Израилева в Эрец Исраэль... В глубине души Фане, однако, больше нравились речи дяди. «Я русский, — горячился тот. — Освобождение русского народа принесет свободу и евреям!» По дому разносились такие термины, как «национальное избавление», «космополитизм», «эмансипация». Затем дядя исчез. Шептались по углам, будто вступил в какой-то революционный союз. Он вынырнул, когда Фане исполнилось двенадцать. В ее день рождения появился к вечеру у них в доме, принес в подарок «Евгения Онегина» с такой дарственной надписью: «Фанечке, Татьяне моей души, от любящего дяди Шуры. Елизаветград, 9 ноября 1878 года». Теперь «Онегин» лежал в ее бауле. В тот приход, после поцелуев и объятий, Шура объявил брату, что заря свободы уже занимается. Не сегодня–завтра два с половиной миллиона российских евреев вольются в семью великого русского народа и станут полноправными гражданами России, причем официально. Беда в том, что эту благую весть Шура принес как раз после ритуального навета в Кутаиси, и разрыв между отцом и дядей оказался окончательным. Свидеться с дядей снова Фане довелось лишь три года спустя, через две недели после погрома в Елизаветграде.
Он приехал к ночи, проведя в дороге целый день, и нашел Фаню в доме у соседки. В родительском доме одна из ставен, открываясь и закрываясь, скрипела и стучала, как вестник несчастья. «У меня сразу упало сердце, — рассказывал он потом соседке. — Будто все это я уже видел не первый раз. Мне прямо-таки дурно стало от этого ощущения! Дверь заперта. Вхожу через погреб с углем и опять чувствую страх, как в детстве. При лунном свете увидел весь разгром...».
Отец Фани отказывался уехать, потому что ждал возвращения из солдат своего любимого сына Израиля-Лелика. Не вернется в этом году — так в следующем. Не в следующем — так через два. Старшие дочери эмигрировали в Америку и заклинали родителей взять Фаню и ехать к ним. «Вот приедет Лелик, и мы все уедем в Святую Землю», — говорил отец. Лелика похитили и отдали в солдаты, когда ему было двенадцать лет. Через несколько месяцев пришло письмо от другого похищенного по имени Эльяким Цунзер. Тот сообщал, что Израиля Мандельштама, их сына, он встретил на Кавказе целым и невредимым. Год спустя вышла отмена уложения о кантонистах. Лелик, однако, не вернулся. Иногда до них доходили слухи о некоем еврейском юноше, который принял мученическую смерть от холода, голода и истязаний. Хотя Фаня никогда не видала своего брата, ее юное сердце питало к нему недобрые чувства за то, что он стал причиной семейного горя. Ее воспитание не слишком занимало родителей, пожилых и усталых от жизни. Фаня сама решила записаться в русскую гимназию, начала брать уроки игры на фортепьяно, вместо французского выбрала английский, чтобы переписываться с родственниками в Америке. Отец обещал вскоре купить в Палестине земельный участок. А что пока? А пока он распевал песню Манделькорна «Я лилея саронская, я роза долин...».

Фаня вспомнила мотив и беззвучно прошлась по его переливам. Небо над головой чистое, ни тучки, ни облачка. На склонах между скалами пасутся черные козы, внизу зеленеют извивы олеандра, обозначая русло невидимого ручья. Едва дорога углубилась в рощи акаций, заржала лошадь, а к потному лицу Фани начали липнуть большие летние мухи. Нечем дышать, и рта не открыть: муху проглотишь. И это — здешняя весна?..
— Тамара. Это же в честь кого она Тамара? — спросил Ехиэль.
— В честь нее самой.
— Красивое имя. И русское, и ивритское.
Хорошо, что имя ему понравилось. Он, видно, догадывается кое о чем. Шура советовал дать ребенку имя Фаниной мамы, но разве это не было бы кощунством? Ничего, придет время, и в память о родителях она своими руками сошьет покровы для свитка Торы и вышьет серебром их имена. Когда турчанка-акушерка спросила, как записать ребенка, Фаня ответила: «Тамара» — не сомневаясь, что бросит девочку вместе со свидетельством о рождении и таким образом навсегда избавится от того ужаса. Но опытная повитуха положила ей на грудь орущий мокрый комочек и подождала, пока он не принялся мять и теребить болевшие соски. Три месяца они прожили на квартире у турчанки. Все это время Фаня никого не видела, и, кроме девочки, акушерки и дяди Шуры, для нее никто не существовал. Когда пришло в конце концов судно, на котором они поплыли в Яффу, нить ее привязанности к ребенку уже не поддавалась разрыву.
За возвышенностью открылось поле зеленых хлебов, а за полем — дубы. Каждое дерево стояло одиноко, далеко от других. Как мало деревьев попадалось по дороге! При подъемах и спусках поклажу на мулах трясло и подкидывало. Тамара дергалась и пищала, стихала и снова принималась плакать. Фаня все косилась на человека, шагавшего рядом. Большую часть пути идет пешком, лицо замкнутое, глаза опущены. Ей тоже хотелось бы спешиться, размять ноги, подышать полной грудью. Привязана на спине у мула вместе с поклажей. На другом муле, как узел с тряпкой, мотается Лелик, тыкаясь подбородком в грудь. В Яффе врач дал ему сонный порошок, а, когда добрались до Хайфы, Фаня ему подсыпала в еду еще немного, чтобы как-нибудь довезти до их нового места жительства. Время от времени глаза у него приоткрывались, слегка оживляя серое лицо. «Ничего себе приданое везу», — подумала она, глянув в сотый раз на человека, который назывался ее мужем. Их глаза встретились. Фаня спросила:
— Не устал?
— Поеду верхом, когда начнется спуск, — ответил он.
Он следил, чтобы мулы не сорвались с обрыва. Огромные черные валуны по верху холма напоминали застывшую лаву. Никакой дороги! Хоть бы тропка была! Как он вообще знает, куда ехать? Горы стоят еще в зимнем наряде. Резкие, суровые краски. Там и сям еще доцветают ветреницы, фиалки и кроваво-красные пионы, но большей частью ехали по коврам репейника и колючек, от которых больно доставалось мулам. Вершины на востоке таяли в пыльном мареве. «Не раскаивается ли он?» — подумала Фаня об Ехиэле под назойливый плач Тамары. Внезапно он натянул уздечку ее мула.
— Девочка мокрая.
Не успела Фаня сообразить, в чем дело, как он вынул Тамару из корзины, и вот она уже у него на коленях, распашонка задрана, мокрые пеленки летят обратно в корзину. Лелик, весь в поту, невнятно бормочет. Ехиэль перепеленал Тамару, и Фане показалось, что, как только прекратился плач, его лицо тронула улыбка и тотчас же исчезла. Если вообще была.
— Когда?.. — Вопрос, вспыхнувший у нее в уме, потонул в скрипе колес. Ехиэль продолжал на нее смотреть.
— Что?
— Когда умерла твоя жена?
— Уже полтора года.
— От чего?
— От лихорадки.
Полтора года! А она-то была уверена, что всего несколько месяцев назад. Да, приехал в Яффу искать детям няньку. Видать, не нашлось на него охотницы. Ну и что? Для нее и он сойдет. Сделка ясна обеим сторонам. Дядя Шура считал, что, выдав Фаню замуж, облегчит ей жизнь, и не догадывался, что он сам — часть ее бремени. Безумием был этот переезд в Палестину вчетвером! Шестнадцатилетняя, с грудным ребенком, с душевнобольным братом и стариком-дядей. Если подобный квартет повстречался бы ей в романе, закрыла бы книжку — такой нелепый сюжет мог выдумать только автор с дурным вкусом. А как же любила она читать романы! Устроится с кульком конфет на кушетке и до слез переживает, следя за благородными страданиями героев. С тех пор она открыла, что в страданиях благородства нет, а слезы не приносят утешения.
Ехиэля Фаня встретила недели через две после того, как приплыли в Яффу. Он приехал из Галилеи заработать на семена в пардесе у своего родственника Шимона Рокаха. В заезжем доме Бекеров Фаня стояла на крыше — самом оживленном месте в доме — и перемешивала палкой пеленки, которые вываривала в кастрюле. Всякий раз, когда она поднимала на палке мокрую тяжелую пеленку, вода затекала ей в рукава. Лицо пылало от горячего пара. Механические движения помогали отгонять мысли, которые лезли в голову. Снизу несло тошнотворным запахом кунжутного масла. Мерные шаги верблюда, двигавшегося по кругу, вращая жернов маслодавильни, странным образом совпадали с ее движениями.
С чего она взяла, будто здесь, в Палестине, забудется ее горе, уйдет непоправимая беда? На что, собственно говоря, надеялась? Деньги таяли, а от дяди, за которого она цеплялась всеми силами, нечего ждать чуда, в чем она убеждалась все больше и больше. Каждое утро он ходил в канцелярию центрального совета «Ховевей Цион». Когда она спрашивала, чем он там занимается, он отвечал, что организует «комитет». Фаня несколько раз сходила в единственную в Яффе еврейскую лавку Шломо Гроссмана. Может, услышит о какой-нибудь должности для дяди Шуры. В гроссманском «клубе» знали все и обо всем. Ей самой, пока на кормит ребенка, работы не видать, а что до Лелика — счастье, что хозяева заезжего дома разрешили положить его во дворе маслодавильни, под смоковницей. Но что будет, когда придет зима и начнутся дожди? Всю эту беду навлекла на них она сама и никто другой. Это ее несчастным глазам вдруг померещился в затопившем ее мраке свет Эрец Исраэль.
Найдя дом брата пустым после погрома, Шура Мандельштам отправился по соседям узнавать, что сталось с его семьей у той соседки, где на кровати он увидел Фаню, вернее, ее тень, во дворе оказался еще и Лелик, его пропавший без вести племянник. На Лелике солдатская шинель. Соседка кормит его, не приближаясь: подойдет — закричит благим матом и удерет. Ест только из рук Фани, но Фане самой нужен уход.
Когда, наняв в помощь крестьянку, Шура принялся убирать дом брата, Фаня заявила, что ноги ее там больше не будет. «Что же делать? — спросил Шура. — Поедем в Харьков?» — «Папа ждал Лелика, чтобы увезти его в Эрец Исраэль», — ответила она. — «Тебе хочется в Палестину? — Фаня пожала плечами, как бы говоря: «Разве дело во мне? Кто я и что я, чтобы думать обо мне?»
Вдруг навстречу — верблюды, на них колышутся громадные мешки. Фаня изумленно смотрела, сердясь на шагающего рядом человека, который не дает себе труда объяснить, что за картина перед ней. Знает же, что она здесь чужая, понятия не имеет даже, как называются места, по которым они проезжают. Он что, думает, скотину гонит домой?
— Через час доберемся до воды и там остановимся. Ночью поедем дальше, — сказал Ехиэль.
— Что везут эти верблюды?
— Уголь.

«Дура!» Вот первое слово, которое она от него услыхала. Фаня нагнулась потушить керосинку, оттуда вырвался огонь, и у нее загорелись волосы. Она еще не поняла, что происходит, как на голову упало что-то плотное, точно мешок надели. У нее перехватило дыхание от испуга. Кто-то хлопал ее по голове. Мешок наконец сняли — оказалась восточная хламида, что-то вроде кафтана. Ее ошалелый взгляд встретился с гневным взглядом его владельца. Фаня еще услышала, как он бросает: «Дура!» — и лишилась чувств.
— Ну полно тебе, голубка, полно, миленькая! — Усталый ласковый голос мамаши Бекер, хозяйки заезжего дома, дошел до Фани между легкими, быстрыми шлепками по щекам. — О, Бог мой, что Ты еще хочешь от этого горемычного ребенка! А ну-ка, птенчик, глотни капельку! — Горло обжег глоток спиртного, и Фаня благодарно тронула руку хозяйки. — Господи, что у тебя за цвет лица! Лежи спокойно! Сейчас получишь у меня сладкий, горячий чай. Господин Силес, пожалуйста, посмотрите, чтобы не вскочила, пока я вернусь.
Поодаль шевельнулась тень и что-то пробормотала. Хозяйка ушла. Фаня прикрыла веки, чтобы не встретиться глазами с незнакомцем.
— Если тебе опять приспичит лезть в огонь, не делай это при людях. И не возле маслодавильни.
Он остановился возле нее: лицо мрачное, глаза и шевелюра черные, как уголь, видно, в жилах восточная кровь. Среди евреев Яффы таких людей восточного типа было большинство. Они не отличались от арабов ни одеждой, ни головным убором. Та же внешность и тот же язык. Преимущественно выходцы из Марокко, Туниса и Алжира, остальные — из средиземноморских городов Турции и Греции, по словам дяди Шуры. А почему бы и не течь в нем арабской крови, подумала она о незнакомце. Разве в ее ребенке нет крови русского гоя*? А что у того намешано? Кровь злодеев, одержимых, юродивых — все что угодно может быть...
Пока Фаня кипятила на крыше пеленки, ребенок оставался один. Фаня прислушалась, не плачет ли.
— Давно приехала? — спросил стоявший возле нее человек.
— Две недели.
— Откуда?
— Из России.
— Пыталась найти занятие?
— Керосинку потушить пыталась! — выпалила она. Пусть не донимает! — Откуда мне знать, как ее тушат?
— Спросила бы.
Фаня отвернулась. Она все еще лежала на полу, под головой его кафтан. Появилась хозяйка, неся сладкий чай. Почувствовав, что силы возвращаются, Фаня поднялась на ноги, но крыша завертелась, и она зажмурилась. Открыв глаза, Фаня опять увидела незнакомца, чтоб он провалился!
— Ой, спасибо, Ехиэль, дай вам Бог здоровья! — воскликнула мадам Бекер. — А ты, птенчик, не спеши вставать.
— Но моя дочка...
— Уже несу ее!
— У вас и так дел хватает! — запротестовала Фаня.
— Где она? — спросил незнакомец.
Хозяйка объяснила, где комната Мандельштамов. Мандельштамы попали в число счастливчиков, которые получали здесь комнату, потому что останавливались дольше, чем на день-два, как большинство постояльцев. Последние втаскивали свои пожитки на крышу и там дожидались, когда их посадят на верблюда или на телегу и будут часов сорок–пятьдесят вытряхивать душу, пока не дотрясут до Иерусалима. Старое-престарое здание, где был заезжий дом, чудом уцелело от землетрясения, разрушившего Яффу сорок лет назад. Обстановка в комнате Мандельштамов состояла из длинного стола, двух стульев, циновок вместо кроватей, шкафа, разновысоких этажерок и многого другого в том же духе. Тамару положили на циновку, покрытую периной.
Незнакомец долго не нес Тамару.
— Пеленка была мокрой, — объяснил он.
Раньше, чем Фаня сказала спасибо, у него на губах появилось подобие улыбки.
— Красивый ребенок.
— Благодарю за все, — произнесла Фаня ледяным тоном.
Он молча повернулся и ушел. И без того просторная крыша сразу увеличилась. Мадам Бекер непременно передаст ему, со слов Шуры, что во время погрома вместе с родителями погиб и ее муж. А почему бы не сказать правду, препиралась она с дядей Шурой. Ей-то что? Позор не на ней — на людях!
— А ребенок? — переходил в нападение дядя Шура. — Он в чем виноват? Кроме нас с тобой никто же не знает твоей истории. И за что невинному существу каинова печать на всю жизнь? Ради Тамары — молчи!
А Фаня и без того ни с кем не вступала в разговоры. И по тому, как на нее смотрели постояльцы, ясно было, что дядина версия уже обошла заезжий дом.

 Далее >

Назад >