Главная > Архив выпусков > Выпуск 9-10 том 2 > Архивы, воспоминания

Лидия ЛИБЕДИНСКАЯ

ВСЕ ЭТО БУДЕТ БЕЗ МЕНЯ...

(окончание)

СЕРДЦЕ НАДО БЕРЕЧЬ, И НЕ ТОЛЬКО СВОЕ...

Когда кто-нибудь из почитателей Михаила Светлова с восторгом говорил ему: «Михаил Аркадьевич, как вы замечательно сказали: «Что такое вопросительный знак? Это состарившийся восклицательный!» — Светлов не на шутку сердился: «Может быть, вы еще припишете мне слова о том, что у рака все будущее позади?! Все это говорит и пишет талантливейший человек, перед которым нам, современным остроумцам, только на цыпочках стоять! Имя его — Эмиль Кроткий. Не слышали?!» И в голосе его звучала столь несвойственная Светлову жесткая интонация.
Увы, с тех далеких лет выросло несколько поколений, для большинства которых это имя — Эмиль Кроткий — мало что, а то и вовсе ничего не говорит. А жаль... Потому что имя это занимает достойное место в блестящем созвездии сатириков XX века рядом с такими именами, как Саша Черный, Аркадий Аверченко, Дон-Аминадо и другие. Впрочем, начиная с тридцатых годов многое в его судьбе складывалось так, что забыть о нем было немудрено. Но об этом чуть позже...
Эмиль Кроткий — Эммануил Яковлевич Герман — родился в 1892 году в местечке Зиньковцы Каменецкого уезда Подольской губернии, в интеллигентной семье, отец его был адвокат, и мальчик получил блестящее домашнее образование. В 1905 году семья переехала в Одессу, и уже в 1910 году Эмиль начинает печататься в одесских газетах, а в газете «Южная мысль» даже ведет постоянный раздел «Отклики», где печатает и собственные острые стихотворные произведения, отзывающиеся на то, что происходит в стране:

Смертный! Власти общей, местной
Покоряйся и терпи.
Слишком резвый — дома спи.
В Думе царствуй бессловесный!

На заседаниях Одесского литературно-артистического общества он знакомится с А. Аверченко, О. Дымовом, В. Хенкиным. Начинает печататься в
«Новом Сатириконе», «Вестнике Европы». Сатирические стихи подписывает псевдонимом Эмиль Кроткий, а стихи лирические — своей настоящей фамилией — Герман.
В 1917 году Эмиль Кроткий переезжает в Петроград, где встречается с Горьким, с которым до этого переписывался, и тот приглашает его сотрудничать в журнале «Летопись» и газете «Новая жизнь», на что Эмиль Кроткий охотно откликается и активно печатает в «Новой жизни» антибольшевистские сатирические стихи. Горький любил и ценил молодого автора, его стихи были значительно выше обычных газетных стихов: звучные, упругие ямбы, яркие, свежие рифмы, острое содержание. «Да какой же он Кроткий? — восхищенно говорил о нем Горький в 1917 году. — Он очень зубастый и дерзкий».
По свидетельствам современников, его стихи и юморески, печатавшиеся в столичных журналах после Февральской революции, подкупающие смесью искренности, серьезности и остроумия, воссоздающие атмосферу времени, сразу принесли ему популярность. В 1918 году Эм. Кроткий некоторое время работал в Харькове, где познакомился и подружился с Сергеем Есениным. Он написал впоследствии интереснейшие воспоминания о Есенине, которые, увы, и по сей день не опубликованы и хранятся в ЦГАЛИ, в фонде Кроткого.
Переехав в 1920 году в Москву, Эм. Кроткий заведует Московским отделением «Всемирная литература», ведет под псевдонимом «Скорпион» раздел стихотворных фельетонов в газете «Труд», много печатается в периодической печати. Его имя обретает все большую известность, и вдруг...
В 1933 году он арестован одновременно с Н. Эрдманом, М. Вольпиным за «антисоветские» басни и выслан в город Камень-на-Оби. Впоследствии он очень не любил рассказывать об этом тяжком периоде своей жизни и на все вопросы и расспросы отвечал одной фразой:
— Сделал неосторожный шаг в три тысячи километров!
Но и в ссылке он продолжал писать и печатать под разными псевдонимами (Папин-Сибиряк, Савелий Обский, Э. К. Э. и другими) в местной газете «Колхозная жизнь» сатирические стихи, очерки, фельетоны.
А когда, вернувшись через десять лет в Москву, они встретились в Доме писателей с Николаем Эрдманом, то крепко обнялись и дружно сказали:
— Хорошо посидели!
Чувство юмора этим людям никогда не изменяло. Лишь в 1946 году Эмиль Яковлевич, благодаря неустанным хлопотам своих друзей-литераторов, таких, как Александр Безыменский, Яков Костюковский и другие, был наконец реабилитирован и получил возможность печататься под именем Эмиля Кроткого в журналах «Крокодил», «Огонек» и других периодических изданиях. А в пятидесятых годах у него даже вышли маленькие книжки в приложении к журналу «Крокодил». А уже после его смерти Александр Безы-менский подготовил к печати книгу его афоризмов «Отрывки из ненаписанного» — вот и все, что осталось изданного из талантливого литературного наследия этого замечательного человека. Так, право же, немудрено, что имя его почти забыто...
Но пусть литературным наследством Эмиля Кроткого займутся литературоведы, а мне хочется, хотя бы вкратце, рассказать, какой это был удивительный человек, с которым судьба подарила мне дружбу в последние годы его жизни...
Когда мы познакомились с Эмилем Яковлевичем, ему было уже под семьдесят лет.
Он сам говорил о себе:
— От волос у меня осталась только расческа. — И добавлял: — Впрочем, лысина лучшее средство от седины, Вижу плохо. Как писал Лесков, одним глазом ничего не вижу, другим вижу пустяки. Сплю в очках, чтобы лучше видеть сны. Ростом, пожалуй, рискнул бы соперничать с Наполеоном, да и то с уверенностью, что проиграю. Зубы держу в стакане с водой, но они все равно не растут. Мудрецы и зубные врачи смотрят в корень...
У него действительно был лишь один зуб, и однажды художник Игин ласково сказал ему:
— У Эмильчика зуб на зуб не попадает!
В ответ Игин немедленно получил стихотворный экспромт:

О Игин! Он порою груб,
Но в общем он сплошная прелесть.
Я на него имею зуб,
Он на меня — вставную челюсть.

Что скрывать, красотой Эмиль Яковлевич не блистал, но человека более обаятельного мне редко приходилось встречать.
Кроткий любил повторять: «Смотрят все, видят немногие». Перефразируя, можно сказать: «Слушают все, слышат немногие». А он и видел и слышал. И реагировал по-снайперски, без промаха.
Шутки Кроткого были только его шутки, и потому их ждали, с веселой надеждой взирая на появившегося в дверях маленького беззубого человечка, всегда тщательно, но старомодно одетого: белоснежная открахмаленная сорочка, жилет, темный галстук, воротнички заколоты позолоченной булавкой с шариками по краям, в манжетах крупные запонки.
Вот он церемонно целует руку хозяйке, вручает небольшой торт или букет цветов, — все уважительно, неторопливо. Он не повышает голоса, не жестикулирует, но сразу становится центром внимания.
— Что-то вас давно не было видно, Эмиль Яковлевич?
— Ездил за город, к друзьям. Друзья постарели, жены их стали блондинками.
— Видели ли вы новый фильм, Эмиль Яковлевич?
— Да, да! Пушкин сказал бы: иные мне нужны картины!
Молоденькая женщина хвастается:
У меня два поклонника, уж не знаю кому отдать предпочтение. Один красавец, но беспартийный, другой не так красив, но недавно вступил в партию!
— Зачем же выбирать? — смеется Кроткий и что-то быстро пишет на клочке бумаги. — Разрешите огласить? — Получив разрешение, читает:

Живут неплохо, даже очень!
И как им все-таки не лень,
Партийное «спокойной ночи»
И беспартийный «добрый день»!

— А книгу Н. вы читали?
— Нет, — виновато признается Кроткий. — Он, правда, считается известным писателем, но об этом почему-то никто не знает. Думаю, водянистый роман, где фразы похожи друг на друга как две капли воды.
— Эмиль Яковлевич, а в театрах вы совсем не бываете?
— Нет, почему же? Недавно один знакомый драматург пригласил на премьеру. И в пьесе, и в зале было много пустых мест. Впрочем, это была не пьеса, а оскорбление четырьмя действиями! Я сказал ему об этом, но он решил, что это моя очередная шутка!
— Слышали, Эмиль Яковлевич, наша Верочка ведет себя как Анна Каренина, бросила вызов обществу. Весь дачный поселок гудит!
— Да-да, — морщится Кроткий, который терпеть не может светских сплетен. — Но, к сожалению, герой-то ведет себя не как Вронский, а как Фру-Фру! Дачные романы не для толстых журналов, они не имеют продолжения. Да и толстому журналу не мешает иметь тонкий вкус!
— Как вы думаете, Эмиль Яковлевич, что сейчас носят? — кокетливо спрашивает молоденькая женщина, явно случайно попавшая в эту компанию.
У Кроткого на лице недоумение, в модах он не разбирается. Однако ответ звучит незамедлительно:
— Носят на руках Вознесенского!
— А Евтушенко? — смеется кто-то.
— Евтушенко, как губная помада, на устах у всех женщин. Хороший поэт, только молод еще, ищет не рифму, а правду, но это с годами проходит...
В те далекие годы, когда Кроткий еще печатался в «Сатириконе», вышла в свет одна из первых стихотворных книг Ильи Эренбурга, и на нее восторженной статьей откликнулся критик Инбер, первый муж поэтессы Веры Инбер. Эмиль Яковлевич придерживался иного мнения и напечатал довольно злую эпиграмму на Инбера. Прошло много лет, Инбер давно жил за границей. Вера Инбер стала женой другого человека с фамилией Чайка. Однако обиду, нанесенную ее первому мужу, запомнила. Однажды она пришла в редакцию на какое-то совещание и в коридоре увидела стенгазету, где были помещены стихи Кроткого. Крупными буквами карандашом она наискось написала:

Мели, Эмиля,
Твоя нидиля!

А когда после заседания все вышли в коридор, то рядом со строчками Веры Инбер увидели четверостишие Эмиля Кроткого:

Типично дамская манера,
— И не умно и не остро,
Сие писала Инбер Вера,
Из Чайки выдернув перо!

Об одном критике:
— Всех современников он уже оклеветал, теперь клевещет на потомков.
А про дельца от литературы:
— К таким лицам больше всего идет пощечина!
Прощаясь, он доставал из нагрудного кармана старомодные часы и грустно говорил:
— Часы на цепочке, а время все же убегает! Пора домой... Безыменский прислал Кроткому свою драму «Выстрел». Кроткий благодарит его открыткой:

Я тронут дружеским вниманьем,
Законы дружества ценя,
Ваш давний «Выстрел» с опозданьем
Попал ко мне (но не в меня!).
Благодарю! Инстинктом чую,
Что... приближается пора
Читать комедию другую?!
С приветом снайперу пера!

Но вот Безыменский посылает Кроткому поэму «Трагедийная ночь». И снова Кроткий посылает открытку:

Хилого скепсиса интеллигентского
В сердце своем я не смог превозмочь. —
Ночью читал я стихи Безыменского —
Это была трагедийная ночь!

К чести Безыменского, он не обижался. Он мог и сам жестоко подшутить над собой.
Вероятно опасаясь сделать еще один неосторожный шаг в три тысячи километров, Эмиль Яковлевич, после того как его наконец приняли в Союз писателей, исправно посещал все писательские собрания. Впрочем, никогда не выступал. Томился, скучал, но досиживал до конца. На одном из таких собраний выступала ученая дама, долго, нудно. Кроткий посылает записку своей приятельнице Людмиле Давидович:

Инстинкт, когда он половой,
Не заменяют головой.
Как лифчик требует грудей,
Так череп требует идей.

Кто-то возмущается:
— Что за докладчик! Вчера ругал этого писателя, сегодня хвалит!
— Не любит повторяться... — тихо говорит Эмиль Яковлевич. — Он так часто меняет свою точку зрения, что она уже превратилась в многоточие...

К друзьям Эмиль Яковлевич был бесконечно добр и заботлив. Сколько раз по утрам, снимая телефонную трубку, я слышала его голос:
— На улице мороз, одевайтесь теплее!
Если из друзей кто-нибудь заболевал, Кроткий первым приезжал его навестить — ни дождь, ни метель не могли остановить этого уже немолодого человека.
Помню, как, находясь в Крыму, я пожаловалась Кроткому в одном из писем на дурное расположение духа. Через несколько дней я получила от него сразу 12 (двенадцать!) писем. Последнее письмо было написано в одиннадцать часов вечера: «Заканчиваю день тем, чем начал его, — письмом к Вам. Как настроение? Не ухудшилось ли от моих писем? Радуйтесь солнцу и морю и иногда вспоминайте, что ведь и это не навсегда!»
Сегодня я все чаще вспоминаю об этом.
Последние годы Эмиль Яковлевич часто болел. Врачи рекомендовали ему беречь сердце. Он согласился:
— Сердце надо беречь. И не только свое.
В последний раз я видела Кроткого за несколько часов до того, как его увезли в больницу. Навсегда увезли. Он лежал в узкой и длинной комнате в Дегтярном переулке, в своей коммуналке, маленький и беспомощный, но, как всегда, приветливый и улыбающийся. У него очень болело сердце, а врач, как всегда, запаздывал. Мне вспомнились слова Кроткого:
Врач не Бог,
Пришел, увидел, не помог!

И еще он говорил:
— Все можно пережить, кроме собственной смерти.
Через несколько дней Эмиля Яковлевича не стало.
На его похоронах внимание многих привлекал большой венок, на белой ленте которого было написано: «Незабвенному Эмилю Яковлевичу от всех соседей по квартире».
Венок от «коммуналки»! Где еще такое увидишь?..

< Вернуться - Далее >

Выпуск 1 >

Выпуск 3-4 (1) >

Выпуск 9-10 (2) >