Главная > Архив выпусков > Выпуск 9-10 том 2 > Галерея "Диалога"
Гавриил ШАХЕР
СУЩЕСТВУЕТ ЛИ ЕВРЕЙСКОЕ ИСКУССТВО?
Участвуя в публикации о творчестве еврейских художников, я невольно задумался - каковы могут быть принципы отбора авторов и произведений, имеющих достоверное отношение к этому предмету. Здесь возможна, на первый взгляд, очень простая мысль - построить достойный внимания, по нашим сегодняшним представлениям, визу¬альный ряд. Но что это такое и каково наше сегодняшнее представле¬ние о национальном? После некоторых, пожалуй, долгих размышлений оказалось, что даже в опыте художника, работающего как будто не один год над «еврейской темой» и «еврейским сюжетом», такого представле¬ния, если сказать честно, нет. Я тут говорю о себе. Однако, если бы та¬кое представление было, я бы, наверное, не имел никакого желания при такой ясности браться за кисть.
Но что такое визуальный ряд современного или традиционного ев¬рейского искусства? Попробуйте построить его из всего виденного и известного вам по выставкам, репродукциям, книжным иллюстрациям, фильмам и театральным постановкам, одежде или ритуальной симво¬лике. Вы окажетесь, как и я, перед неразрешимой проблемой. Может быть, если идти хронологически, мы еще создадим некую националь¬ную пирамиду из менор и надгробий, и в качестве декора окажутся сло¬женные аккуратно или смятые в виде драпировок талесы, ритуальные одеяния свитков и еще что-либо из сферы обжитого веками предметно¬го мира еврейских праздников, например, коробочки для благовоний или ханукии*. Но тут мы остановимся, легко обнаружив, что даже на исторической ступени не обошлось без влияний иных и каждый раз не¬ожиданно разных культур, и горечь подражательства и эклектики будет утешена только одним рассматриванием великого еврейского шрифта в разных его начертаниях и с разной мерой свободы, и ритма, и про¬странства между буквами, словами и строчками, и того пространства, в котором они размещены на камне, папирусе, ткани или каком-либо ма¬лом предмете. Тут в какое-то мгновение мы почувствуем, что это не шрифт, а Буквы Мысли, столь целебные и отрадные своими очертания¬ми для сердца каждого еврея, столь необъяснимо притягательные сво¬ей таинственной и чеканной красотой и столь легко поддающиеся для самых изысканных и самых смелых трансформаций в новейшие време¬на; тут заложен некий код изначальной красоты и свободы. Здесь воз¬никает первая важная мысль о свободе как способе проявления нацио¬нального и одном из его признаков. Позволю себе высказать несколько предположений, поставив их в меру сил в какой-то логический ряд.
Первое. То искусство, которое широко представлено так называемым этнографическим еврейским персонажем во всех мыслимых положениях небогатого житейского или обрядового мира, символами кото¬рого уже стали еврей на молитве, еврей с козочкой, еврей с иголкой я в XX веке - еврей Бабьего Яра, - это искусство, строго говоря, явля¬ется копией, слепком с других устоявшихся и всеми признанных моде¬лей.
Второе. Мы так же легко обнаружим, что и в сфере так называемого абстрактного искусства художники-евреи, выступая нередко как зачина¬тели и первооткрыватели, часто оказывались во власти поспешной кано¬низации тех или иных приемов, которые не способны были выразить да¬же некое подобие того, что нам все еще мерещится где-то между строк в старых свитках или даже в самой компоновке основного текста и ком¬ментариев Святых Книг. Там мы можем обнаружить те безукоризнен¬ные, «математические» отношения текстовых пространств, в которых проявляется интуитивное чувство меры и пропорций, которое способно выразить представление еврея об идеальном. С древнейших пор, имея дело, казалось бы, только с линией и буквой в пространстве, еврей по¬стигал высокую меру отношений по законам строгой гармонии.
Третье. Порывшись в нашей памяти и в меру сил и наших представ¬лений отобрав то, что может быть обозначено как мир духовных пред¬почтений и ожиданий евреев, где они чувствуют или могут чувствовать себя комфортно, без экзальтации или претензий, окажется, что ближе всего к тому, что можно было бы именовать еврейским искусством или попыткой еврейского искусства, могут оказаться такие разные феноме¬ны, как книжная заставка и театральное пространство. Здесь мы немно¬го остановимся. Обратим внимание на то, что в творчестве таких раз¬ных художников, как Юдовин и Шагал, «еврейское начало» выступает не столько в характерности персонажей, сколько в особом, зыбком, как бы находящемся все время в текучести и становлении процессе, в рит¬ме, в парении, в зависании над миром. Мы почувствуем особую ласко¬вость орнамента Юдовина, его ровную и устойчивую энергетику. Об¬ратившись к Шагалу, который выступает в двадцатом веке как некий символ действительного существования еврейского искусства (хотя, как известно, сам художник не вполне примерял к себе этот критерий), отметим, что не этнографическое, а импульсивное, безотчетное, линей¬ное и цветовое начало - особенно голубого и серого, или соотношения красного, желтого и сине-черного, или особенности размещения фигур в пространстве - театр Шагала! - эти черты важнее всякой иной «реалистической» или экзотической похожести.
Этот полет, это зависание в пространстве, которое в последние годы стало распространенным приемом, беспроигрышным для проявления многими художниками своей как бы национальной сущности, - эта особенность свободного полета и непредсказуемого, в чем-то непра¬вильного, сбивчивого ритма, асимметрии, неравновесия и в то же вре¬мя устойчивости в этом неравновесии представляет собою важный предмет для обдумывания того, что есть и чем могло бы быть искусст¬во евреев на этих, казалось бы, зыбких основах, если бы они шли не о приемов, а от иных, еще не постигнутых способов самовыражения.
Четвертое. Выскажем предположение, что еврейский художник, работая на плоскости, как правило, имеет дело с пространством. Он чув¬ствует себя комфортно в иррациональном пространстве. И соприкаса¬ясь с этим пространством уже в его физической форме - пространст¬ве театра, он создает особый мир предчувствий, «мистического весе¬лья» (наблюдение Михаила Соколова), которое проявилось в творчест¬ве таких разных художников, как Фальк, Шагал и Тышлер. Есть неко¬торые основания предполагать, основываясь на известных нам рекон¬струкциях театральных спектаклей и опубликованных эскизах еврей¬ских художников, что поиски стилистики, не связанной с житейской ат¬рибутикой, особенно успешно складывались в сфере театра. К уже на¬званным именам можно было бы добавить уникальные стилистические открытия театра нынешнего века, сделанные Эль Лисицким и Алексан¬дрой Экстер. Позволю себе сослаться на известного знатока театра Джона Э. Боулта, обратившего внимание на особую роль, которую сыг¬рали в художественном авангарде еврейские художники. Он отметил, что большинство учеников Малевича и Экстер были евреи, что их при¬влекали эстетические системы, преодолевавшие этнические и фольк¬лорные границы. И те многочисленные модернистские художники и дизайнеры, художники театра, которых на Западе называли русскими, очень часто были людьми других национальностей, в том числе многие - евреями. Еще заметим особую притягательность для теат¬ральных художников самого по себе спектакля вещей в пространстве, точного соотношения предметов в совершенно точной зависимости от того, чтобы они, занимая найденное место, либо становились символа¬ми, либо теряли всякий смысл. Рецензенты не раз отмечали особенную значительность того театрального языка, которая обнаруживалась в на¬циональных спектаклях, ту тягу к высоким знакам, способным при¬близить театральное повествование к вершинам духа, или намекам на присутствие в этих предметах тайны Творения.
Пятое. Поэтому не так просто сегодня построить визуальный ряд, а проще говоря - представить в картинах или других предметах то, что можно именовать духовными сущностями, а не подделками под духов¬ные сущности народа Книги. Надо отдавать себе отчет в том, что та ме¬ра правдивости, те критерии отбора, на которые мы сегодня способны и которые, вероятно, очень далеки от необходимого приближения к по¬ниманию этой невыясненной или не проясненной в слове и чувстве кар¬тины зафиксированного евреями мира с их отношением к нему или объяснением себе его, - что без этого едва ли возможно какое-либо по¬стижение истины в этом предмете.
И все же мы сделаем почти безнадежную и уязвимую во многих от¬ношениях попытку хотя бы для того, чтобы показать, как необходимы такие попытки для прояснения существа этого вопроса. Трудность за¬ключается в том, что при всем обилии философского, теоретического материала к нашему времени еще нет (и можно полагать, не скоро или никогда не будет) тех критериев подлинного искусства вообще и нацио¬нального в частности, по которым можно было бы приблизиться к по¬ниманию рассматриваемого явления.
В условном экспозиционному ряду, который будет представлен ниже, читатель и зритель увидит некоторые, на первый взгляд случайные, соседства, неожиданные отборы, немотивированные сопоставления, странные ассоциации, и тем не менее - вот он перед вами, видеоряд. Есть смысл присмотреться, а спустя какое-то время может возникнуть потребность что-то существенно изменить в пределах маленького эксперимент.
Позволим себе рассмотреть ряд еврейских художников (внутренним зрением представив себе феномен каждого в целом!) в контексте мирового искусства: Феофан Грек - Барлах - Эль Греко - Модильяни - Руо - Шагал - Питер Брейгель - Фальк - Босх - Эль Лисицкий - Гойя - Лион. Это почти эпатаж... Всякий опыт, в том числе опыт сопоставлений: когда у каждого при упоминании имени художника воз¬никают его миры, связанные с остаточными образами от множества картин, свободно плывущих и взаимопроникающих в духовном про¬странстве, в котором есть пульсации всеобщего и национального. Здесь мы обратим внимание на художников мирового искусства, особенно близких, на мой взгляд, еврейскому менталитету, таких, например, как Тициан, Рембрандт, Матисс, Руо... По-видимому, размышление об эсте¬тических предпочтениях, духовных сигналах, идущих из разных куль¬тур друг к другу, и узнаваемых, и близких другому национальному соз¬нанию, - могло бы привести к надежным критериям или важным до¬гадкам в этой непростой сфере. Но вернемся к мысли о способах само¬выражения через свободу. Какой может быть эта свобода в народе, про¬шедшем тысячелетние пути через разные страны в ущельях несвободы и самоограничения, приспособления и конформизма, небытия таких форм искусства, как живопись и театр? Возможно ли проявление этой свободы, чем она может пульсировать, мерцать? Где те первые миражи, в которых проявится то освобождение от гнета технологий или подра¬жательства, когда художник будет каждым жестом наносить не освоен¬ный навык, не утвердившийся идеал, а выражать на естественном язы¬ке, адекватном его свободному чувству и сознанию, то, что могло бы именоваться искусством вообще и национальным в частности. Можно предположить, что эта свобода никогда не могла быть изгнана из внут¬реннего, затаенного, но не менее обширного мира еврейского духа, ко¬торый продолжал скитаться из страны в страну. Но в многовековой ис¬тории свобода воли и свобода духа проявлялась в великом и безжалост¬ном отчуждении от непредсказуемо враждебного мира.
Эта свобода выступала, надо полагать, в форме тех беспредельных странствий духа, тех безграничных многоцветных миров, полных бла¬женства и гармонии, которая открывалась в многодневных молениях. Заложенные с раннего детства представления о Высших Мирах и Сущ¬ностях и зыбких по своим очертаниям, но великих силах, сопутствую¬щих и наблюдающих с Высот за жизнью каждого в его хибарке, повоз¬ке, синагоге. Эти беспредельные представления и связи формировали ту уверенность и силу духа, которая не могла бы существовать без осознания своей неограниченности в бесконечном. Это было несопос¬тавимо с теми ограничениями, с которыми сталкивался скитающийся народный дух на своем пути. Есть надежда, что не в сфере копирова¬ния моделей иных культур, а в новом, еще, может быть, только рож¬дающемся или должном родиться предстоит, если суждено, явиться ев¬рейскому искусству. Тогда оно способно будет объяснить миру - кто он есть, народ Книги, и каков его путь.
Москва. 1994 г.
Назад к содержанию >
