Главная > Архив выпусков > Выпуск 9-10 том 2 > Галерея "Диалога"
Борис БОМШТЕЙН
СЕРЕБРЯНЫЙ ЦВЕТ МОЕГО ДАЛЕКОГО ДЕТСТВА
Из воспоминаний
Для меня Минаевка навсегда стала малой родиной. Я появился на свет в родильном доме на Сущевском валу. Мама чуть не лишилась из-за меня жизни - роды были тяжелыми. Однако, Бог, как говорится, миловал.
Счастливые родители перевезли меня благополучно домой. Многоголосая коммуналка у Минаевского рынка всосала мою крохотную жизнь, определив судьбу на долгие годы. В доме было шумно и весело. Много соседей, много событий. О любом происшествии моментально узнавали все. Семья у нас была большая. Наша жизнь проходила под стук швейной машинки, Дед был портным. Мама с бабушкой нянчили меня, а две мои старшие сестры помогали по дому. Отец работал на заводе шлифовальщиком. Я очень мало знаю о нем. Говорят, он был веселый парень. Когда началась война, он ушел на фронт, а мы с мамой и бабушкой покатили в эвакуацию. Дед остался в Москве.
Сначала Бог занес нас в деревню Тетюши, под Казанью. Глухое, дикое место. Мама работала на колхозном поле, полола грядки, убирала урожай. Крестьяне уважали ее за трудолюбие. Бабушка возилась с нами. Дремучие леса окружали деревню. Наша кривая избенка стояла на окраине. В зимние лютые морозы из леса выходили волки, Они выли под самыми окнами. Настоящий край света.
Однажды от деда пришло письмо. Он писал, что нам нужно ехать в Коканд, Там легче прожить с детьми, и что он тоже приедет к нам. Скажите, кто откажется от такого великого путешествия? Конечно, мы немедленно стали собираться в дорогу. Когда потеплело, мы отправились в путь. На ржавой барже, забитой до отказа людьми, мы поплыли в Куйбышев. И уже оттуда с бесконечными ожиданиями, остановками и пересадками добрались до места назначения.
Коканд - древний город. Узкие улочки с арыками, глинобитные стены и вдоль дорог караваны верблюдов. Каждый день землю встряхивало, словно огромный великан пытался поднять ее на себе. Мы изнывали от жары, было голодно. Ели затируху, это такое блюдо - мука на воде, и даже бабушке не удавалось чем-нибудь подсластить эту баланду. Но что делать, так жили многие. Жестокая война продолжалась. Отец на фронте получил ранение и после госпиталя приехал в Коканд. Я играл, лепил песочные куличи. Во двор кто-то вошел. Я увидел перед собой тяжелые солдатские сапоги и поднял голову. Незнакомый дядя протягивал мне жестяное ружье с красным прикладом, а потом подхватил меня на руки. Господи, это был мой папа. Он пробыл у нас недолго и вскоре уехал в Москву. В 1943 году он снова ушел на фронт и через месяц погиб. Я не понимал тогда, что стал сиротой, не понимал, что это навсегда, и всю жизнь мне будет не доставать его доброты и совета.
Как-то маме посоветовали написать письмо Сталину, чтобы нам разрешили вернуться в Москву. Тогда это было трудно, еще шла война. Как ни странно, вскоре пришел ответ, а с ним и разрешение на проезд.
Мы стоим на площадке третьего этажа нашего старого дома на Сущевском валу. Узлы и чемоданы лежат здесь же вповалку. Я смотрю на облупленную коричневую дверь и вижу номер 12. Я уже немного умею читать и знаю цифры. Мне шесть лет, 1944 год. Мама крутит звонок, и мы оцепенело ждем. За дверью что-то загремело, щелкнул замок. Перед нами стояла скуластая тетка с голубыми глазами, Она остолбенело смотрела на нас, а мы робко топтались на месте, пытаясь войти в квартиру. Потом она взвизгнула, заулыбалась и бросилась обнимать всех подряд. Это была наша соседка. Она без умолку говорила, как рада снова нас видеть, помчалась в какой-то угол и принесла ключи от нашей комнаты. Когда мы вошли в комнату, я вдруг увидел серого в яблоках коня на колесиках. Он косил на меня глазом, оскалив зубы, словно ждал, когда наконец вернется его хозяин. О, как я обрадовался ему! Целыми днями я катался на нем, тряпочкой протирал его картонное тело, возил за уздечку его на водопой. Нужно было проехать большой путь из комнаты по длинному коридору, уставленному тумбочками, корзинами с огромными пустыми бутылками. Конь мой ржал, сопротивлялся, непонятные вещи пугали его. На кухне я наливал миску холодной воды и давал ему пить, казалось, что он меня понимает и благодарно кивает головой.
Кухонное окно выходило на Минаевский рынок. Часто, сидя на подоконнике с соседским мальчишкой, мы строили рожи дядькам в огромных шапках, торговавшим напротив лавровым листом. Они улыбались, приветливо махая нам руками.
Дом 14/42 по Сущевскому валу состоял из восьми здоровенных корпусов. Между дворовыми палисадниками на деревянном постаменте возвышалась голова Кирова, покрытая серебрянкой. Вождь смотрел в даль, загадочно улыбаясь. Перед нашим корпусом под асфальтом была огромная котельная шахта, а двор, отделенный от улицы деревянным забором, был завален штабелями бревен и кучами прелых опилок. Все это предназначалось для топки котлов в зимнее время. Детвора осваивала эти горы по-своему. Мы лазали по бревнам, рискуя сломать шею. В опилках устраивали шалаши, придумывая разные игры. Как-то я нашел место, где была глина. Мне здорово повезло, Я набирал ее в ржавую кастрюльку, приносил домой и лепил разных зверюшек. Постепенно собрался целый зоопарк.
После войны появилось много бывших зеков. Двор бурлил рассказами об их похождениях. Зеки сходились большой кодлой у подворотни восьмого корпуса и вели свои таинственные разговоры. Мы, мелюзга, крутились рядом. Потом я узнал, что говорить по фене это такой блатной язык. Многие подростки попадали под их влияние и начинали воровать: обучались рядом на рынке. В те времена неподалеку располагались галантерейные палатки. Воры маленькими группками стояли в стороне, внимательно наблюдая за прохожими. Если какой-ни¬будь недотепа заглядывал в палатку, они гурьбой заходили туда же. Толкали, теснили его к прилавку и обирали до нитки. Виртуозы-карманники ловко обкрадывали даже рыночных торгашей.
Из армии вернулся младший брат отца и поселился у нас вместе с женой и дочерью. Комнату пришлось разгородить фанерной перегородкой. Стало тесно. Иногда дядя для профилактики давал мне по заднице своей тяжелой рукой. В армии он служил в кавалерии и был здорово натренирован.
Я любил разглядывать узоры на стенах нашей комнаты. По голубому фону шел золотой трафаретный накат. Мне чудились в этих нехитрых рисунках фантастические картины: всадники на крылатых конях, русалки и драконы. Все, что возникало в моем детском воображении, я моментально находил на стенах. С соседом мы вырезали из бумаги человечков, наряжали их в разные одежды, из стульев городили театральную сцену и давали представление.
Сколько себя помню, я всегда рисовал. Находил клочки ненужной бумаги, огрызки карандашей, затачивал их кухонным ножом и заполнял листки рисунками, Однажды я решил написать большую картину, Я нашел открытку с репродукцией картины Рубенса «Персей и Андромеда», притащил со двора здоровенный кусок фанеры, уж точно не меньше метра, и с усердием стал работать. К тому времени у меня уже водились краски и было мне лет четырнадцать. Когда я закончил трудиться, мне показалось, что сходство было абсолютным. Как замечательно быть наивным ребенком и кок печально быть взрослым слепцом!
Послевоенная Москва была невысокой и утопала в зелени. Много одноэтажных построек, вросших от времени в землю. Марьина роща напоминала деревню. Убогие покосившиеся сараи, заросшие бурьяном. Люди ухитрялись держать всякую живность - кур, кроликов, поросят. Почти в каждом дворе была голубятня. Я любил бродить по улицам Москвы. У меня был свой маршрут по Сущевскому до Октябрьской, а там от ЦДКА по бульварам до Кузнецкого моста, Я заглядывал в книжные магазины, иногда покупал тоненькие книжки и постепенно собрал целую библиотечку. В те годы я много читал, По ночам, под одеялом с фонариком я зачитывался романами Вальтера Скотта, Фенимора Купера... Я прочитал множество книг, а учиться не любил. Технические предметы мне не давались, но уроки истории слушал с увлечением.
В восьмом классе стал много прогуливать и в конце концов бросил школу. Какое-то время болтался без дела. С приятелями бегал на Новослободскую улицу - наш Бродвей. Тогда мы уже заглядывались на девочек. А они ходили гордо, не обращая на нас никакого внимания. По вечерам у ДК МИИТа выпрашивали лишний билетик на студенческий вечер и, если везло, попадали в светлый огромный зал, где играл оркестр и танцевала молодежь, Потом всех приглашали на эстрадный концерт. Здесь я впервые увидел замечательных артистов тех лет - Утесова, Эдди Рознера, популярного конферансье Гаркави и многих других, Постепенно я понял, что без знаний ничего не бывает. Нужно было продолжать учиться, и я поступил в школу рабочей молодежи, окончил художественное училище, Строгановку, потом много работал.
Прошли годы. Я давно не живу на Сущевском. Однажды с тяжелым приступом гипертонии я попал в городскую больницу. Когда меня привели в чувство и разрешили гулять, я тепло оделся и вышел во двор. Была зима, шел снег. И вдруг я понял, что нахожусь в пяти минутах ходьбы от моего старого дома. Меня потянуло туда, и потихоньку я вышел на улицу. Все изменилось... Вместо старых деревянных построек стояли огромные многоэтажные дома. Но вот я увидел наш дом. Он был все такой же, только к подъездам пристроены тамбуры с козырьками. Деревянный забор сломали. Не было ни штабелей дров, ни опилок. Большой когда-то двор показался детской площадкой. Я прошел дальше, завернул за угол восьмого корпуса и увидел знакомый бюст Кирова. Он стоял все на том же месте, только постамент был из гранита, а огромная голова покрашена белилами. Он все также загадочно улыбался. Я подошел ближе и увидел на лице вождя струпья облезлой краски. И тут я оторопел - из-под белил на меня смотрел серебряный цвет моего далекого детства.
Назад к содержанию >
