Главная > Архив выпусков > Выпуск 9-10 том 2 > Галерея "Диалога"

Мария ЧЕГОДАЕВА 

Григорий ИНГЕР. Из дневников
БЕСКОРЫСТНАЯ ПАМЯТЬ ХУДОЖНИКА

Среди множества наших утрат мы почти не заметили гибели целого мира - русского еврейства, веками обитавшего на западных землях обширной российской империи. Горестной была его судьба... Мерил ли кто-нибудь меру страданий народа, в массе своей нищего, сбитого в тесноту «местечек» вроде знаменитой Касриловки Шолом-Алейхема? Думал ли кто-нибудь, каково было жить одаренному, тянущемуся к культуре еврейскому юноше, ежеминутно ощущавшему свое унижение, вечную непонятную вину перед кем-то, бессилие перед неумолимой имперской машиной? Лишь в феврале 1917 года, когда в России были отменены все национальные и религиозные ограничения, настал короткий просвет для русских евреев, если можно назвать «просветом» годы революции и гражданской войны с теми же погромами. Но именно тогда рванулись к учению, к общественной деятельности, к искусству сотни молодых евреев.

А потом была сталинщина. А потом война. А потом общество «Память» и всяческое мракобесие, подтолкнувшее людей к эмиграции... Ничего не осталось от «Касриловки», от ее обычаев, песен, преданий. Только в некоторых еврейских фамилиях звучат по сей день голоса тесных улочек... Исчезла «Касриловка», но она успела дать миру своих певцов. Навсегда сохранена она в мудрых и добрых книгах Шолом-Алейхема. Ее старцев в полосатых талесах, ее романтических влюбленных и животных с таинственными человечьими глазами запечатлел М.Шагал. Она породила А. Тышлера, М. Горшмана, А. Каплана. К этой же плеяде русских еврейских художников принадлежит и Григорий Бенционович Ингер.

Как и все упомянутые мастера, он сочетает в своем творчестве интерес к общечеловеческой, мировой, русской культуре с национальными интересами. Интонации его графики близки звучанию всего искусства XX века, круг тем обширен, значительный раздел в его творчестве занимает музыка, портреты Бетховена, Паганини. Цикл иллюстраций, посвященный Дон Кихоту, представляет необычную, оригинальную трактовку великой книги Сервантеса. Много листов отдано Чарли Чаплину - образ маленького смешного человечка, по-детски наивного и мудрого, претворился в графике Ингера с удивительной поэтичностью и звонкой красочной полнотой. Графический язык Ингера вобрал богатство художественных открытий русской графики с ее свободой, мастерским использованием черного и белого цвета, смелой живописностью рисунка тушью, акварелью. Он близок исканиям Михаила Соколова, Петра Митурича.

А вместе с тем, не умолкающей нотой поет в искус¬стве Ингера вот уже шестьдесят лет неповторимая еврейская мелодия - щемящая, веселая, нежная, родственная поэтике Шолом-Алейхема. Иллюстрации к его книгам - к «Мальчику Мотлу», другим рассказам, к народным еврейским песням - лучшее ее воплощение в творчестве Ингера. В его листах воскресает тот, исчезнувший мир еврейской «черты оседлости». В нем много жалкого и нелепого, но загротескными, характерно-анекдотическими его чертами проступает тысячелетняя жизнь народа во всей ее трагической и мудрой правде. Как у большинства еврейских художников, у Ингера этот мир встает не впрямую, не в конкретной реальности - он возникает как далекое видение детства, как пестрый сон, как рисунок ребенка.

Обращение к детскому рисунку нелегкий и опасный для художника прием: здесь очень легко впасть в стилизацию, воспроизвести лишь неумелость ребенка, его художественное «косноязычие». Но у Ингера - и в этом уникальность его работ - «детскость» оказывается органичной, естественной. Кажется, что старый художник, обладающий блестящим мастерством, властвующий над всеми техниками рисунка, действительно перевоплотился в ребенка, в того Гершеле, что когда-то, в какой-то иной жизни бегал с другими Гершеле и Мотлами по сонному городку, нарушая звонкими ребячьими голосами тишину летнего украинского дня. Эпиграфом к его листам могли бы прозвучать слова: «Это я, Мотл, сын кантора Пейси, вылез из холодного сырого подвала, пропахшего кислым тестом и аптекой, и показалось мне, что я расту ввысь, что тянет меня все вверх и вверх, в синеву глубокого-глубокого небосвода, туда, где скользят редкие перистые облака, где ныряют белые птицы... Песнь Песней, божественная радость: Отец небесный, Боже милосердный!». Человек на редкость музыкальный, лишенный тяжким недугом возможности слушать музыку, страстно им любимую, Ингер сумел в своих работах на темы Шолом-Алейхема создать поистине «цветомузыку», передать ощущение звонкой ликующей песни. Ни одного серого глухого пятна нет в его листах - желтое солнце, синими контурами очерченные дома, изумрудная трава, красный, как киноварь, теленок. Но все эти условные цвета не кажутся неестественными, напротив: они лишь усиливают, обостряют реальность впечатления. При всей «детскости» рисунка узнаваемыми и очень привлекательными предстают перед нами обитатели Богом забытого городишки. В каждой детали, будь то грандиозный шкаф, выносимый крохотными человечками, расписные часы-ходики, балдахин над головами жениха и невесты, картузы мужчин, платки женщин, характерно повязанные за уши - во всем воскресает подлинный живой быт далекого детства художника. И улыбка невольно соединяется с горечью при виде семьи, тесно сгрудившейся под висячей лампой вокруг голого стола, на котором сиротливо лежат единственная рыбка и два пера зеленого лука.

Рисунки на темы еврейских песен - острые, легкие наброски тушью, одной-двумя линиями обрисовывают фигуры, типы, на редкость живые и точные в своей образной характеристике. Но при всей их, на этот раз безукоризненной реальности, нас не оставляет ощущение поэтической дымки, зыбкости воссозданного художником мира, едва проступающего тонкими штрихами из белизны бумаги. Жизнь встает претворенной, окрашенной глубоко личными чувствами художника. Жизнь - воспоминание...

В одной из последних работ восьмидесятилетнего мастера предстает образ его матери и его самого, маленького большеглазого Гершеле, доверчиво глядящего на мир. А мать, встревоженная, с испуганным молящим взглядом прижимает к себе ребенка, словно отгораживая его рукой от этого самого мира, такого жестокого, такого беспощадного. В этой живой и наивной, с элементами народного примитива Мадонне воплотилась глубокая человечность, пронизывающая щемящей болью все творчество Григория Бенционовича Ингера. Маленького Гершеле из местечка Охримовка, что на Украине близ Умани.
Б ы л о когда-то на Украине.

Назад к содержанию >