Главная > Архив выпусков > Выпуск 9-10 том 2 > Литературные зарисовки

Мириам ДЕГАН

БЛАГОТВОРНАЯ ЖАЖДА

Главы из романа

(окончание)

Из главы Х1V

Во Франции после непродолжительного периода Народного фронта власть постепенно перешла к правым, снова занявшим в правительстве ключевые посты. Эти поклонники фюрера, приверженцы порядка, национального самосознания, дисциплины, сильной власти принялись травить тех, кого они называли «врагами всех истинных французов»: коммунистов, франкмасонов, евреев. Реакционные газеты все громче пропагандировали расовую идею — «Франция для французов» и призывали к бойкоту тех, кто «снюхался с заграницей».

В ответ на поднятую правыми волну ненависти Ариадна с Давидом решили издавать еженедельник для двухсот тысяч евреев, живущих во Франции.

Идеей такого журнала были возмущены многие, считавшие себя французами иудейского вероисповедания. Они полагали, что это издание будет способствовать росту антисемитизма в стране, станет аргументом не только для расистов, но и для тех, у кого, может быть, и нет дурных намерений. Выделяться среди прочих, утверждали они, значит способствовать тому, чтобы евреев снова загнали в гетто.

Но Давид и Ариадна были убеждены: надо побудить евреев французской общины к отъезду в Америку, Швейцарию, Англию, даже в Испанию, там они хоть временно будут в безопасности. Это единственный способ спасти их, избавить от надвигающегося рока.

Еженедельник бил тревогу: «Нас семнадцать миллионов, вместе мы — сила, врозь — скот на бойне». О пророческие, вещие слова!

В каждом номере указывались адреса, куда обращаться желающим эмигрировать, давались советы, как вывезти родственников из Германии, Австрии, Польши, Бельгии, Голландии, сообщалось, где можно найти материальную поддержку, как пригласить переводчика для оформления документов при обращении в официальные инстанции.
Этой информацией по большей части пользовались иностранцы, бежавшие во Францию от насилия и репрессий, уже прокатившихся по Европе: они-то понимали, насколько велик риск, знали, что эти сведения им понадобятся.

Издание не приносило ни сантима дохода, лишь явилось примером энтузиазма и самопожертвования. Писатели, политики и журналисты давали статьи бесплатно, добровольцы сообщали разные полезные сведения, в том числе о возможных каналах выезда из страны. На еженедельник стали подписываться, но заинтересовал он и полицию — она искала авторов так называемых подрывных статей.

Журналу было суждено выходить лишь девять месяцев. В конце сентября 1939 года Давид Кнут был мобилизован, и еженедельник прекратил свое существование. <...>

Давида определили санитаром в парижский госпиталь Валь-де-Грас. Он был сильно подавлен тем, что французы отказываются от борьбы, а если и будут защищаться, то нехотя, только чтобы их не обвинили в предательстве и трусости.
Супружеская пара решила отпраздновать день святого Сильвестра с детьми, в кругу ближайших друзей. Несмотря на все усилия, на обилие вина и шампанского, праздник не удался: тосты за окончание войны, за победу Франции и союзников провозглашались с щемящим сомнением, а когда один из их друзей тихо сказал, что они, быть может, никогда больше не увидятся, дети расплакались и взрослые остро почувствовали свою вину перед ними.

В начале весны, когда «странная война» больше никого не удивляла, Давид получил предписание отправиться в одно из подразделений своего корпуса, в район Южной Луары.
Ожидая самого худшего, он убедил жену на какое-то время доверить Эмманюэля родителям Рене, которые собирались поселиться в Центральной Франции, в Коррезе. Рене имел офицерский чин, ему было проще наладить с ними связь. <...>
Ариадна тяжело переносила разлуку с сыном и с мужем. Давид писал ей «подцензурные письма», в которых с иронией уверял, что его боевой дух высок, а здоровье — в порядке. Она читала между строк, что настроение у него не из лучших, и сожалела, что она так далеко от него.

Горькие вести с фронта оправдывали самые мрачные ее предчувствия: послушав радио, она либо приходила в ярость, либо на целый день впадала в депрессию. Все чаше у нее бывало отвратительное настроение. Сидя перед радиатором, который не выключали и в мае, Ариадна, с вечной сигаретой в углу рта, раскладывала пасьянсы, а ее черный кофе постепенно остывал на столе. К вечеру она снимала розовый сатиновый халат, купленный, чтобы понравиться Давиду, одевалась и шла в ресторан. Там она встречалась с друзьями и хотя бы на несколько часов избавлялась от постылого одиночества.
Она была не в силах принять какое-то решение, не могла заставить себя хотя бы начать подготовку к отъезду — потому что боялась, что, уехав, потеряет связь с Давидом. <...>
Наконец, когда немецкие армии были уже в двух днях пути от Парижа, она получила от Давида письмо с просьбой приехать к нему в Тулузу, где была расквартирована его часть.

Из главы XV

Ариадна и ее супруг сняли в самом центе Тулузы большую комнату с примыкающей к ней маленькой спальней, а также ванной и кухней, которыми могли пользоваться только в определенное время.

Пока Давид был в части, она слушала новости по радио и с тревогой спрашивала себя, может ли что-нибудь помешать немцам захватить всю Францию, а стало быть, и город, в котором они обосновались, — как она надеялась, ненадолго.
Известие о перемирии поначалу обрадовало их. Враг расположился к северу от так называемой демаркационной линии, разделившей страну на две неравные части. В то время их мало волновал постыдный характер этого перемирия, оскорбительного, позорного, оставившего несмываемый след в истории страны, ставшей для Кнута и Ариадны второй родиной. Не очень задевали их и подлые речи «спасителя отечества» , ведь пока еще они чувствовали себя в относительной безопасности.
Давид демобилизовался, и военное руководство, обязанное предоставить ему, как перемещенному лицу, хотя бы временную работу, направило его санитаром в подведомственную психиатрическую лечебницу. Почему начальству взбрело в голову, что дипломированный инженер-химик пригоден для подобной работы, остается тайной военного делопроизводства первых дней перемирия.

Ариадна побуждала мужа что-то предпринять: «Не будем же мы сидеть сложа руки! Надо действовать, бороться, как-то сопротивляться».

Конечно, надо было что-то делать. Но что и как?
Давид составил обращение к людям доброй воли, призвал их осознать грозящую евреям опасность, противодействовать этой угрозе, создать организации помощи. Обращение распространялось всюду, где он надеялся если не на помощь, то хотя бы на понимание.

Он пригласил к себе богатых тулузских евреев, чтобы объяснить им, каковы истинные намерения нацистских захватчиков, намерения, еще не афишируемые, но сулящие большие беды.

Пришли немногие, но и те отказывались не только верить, но даже слушать. Они-то, истинные, добропорядочные французские граждане, ничем не рискуют, они в этом убеждены, поскольку верят в неистребимый гуманизм Франции — родины Вольтера и Гюго. Они, конечно, дадут денег в помощь изгнанникам-евреям, но это все, что они могут сделать. Ведь у них с этими людьми нет ничего общего.

У Ариадны вызывали бессильную ярость очевидная слепота, жалкая трусость и преступный эгоизм этих богачей.
Тем более нежданной радостью для нее и ее мужа стала встреча с четой Полонских, Евгенией и Абрамом, — они предложили и деньги, и помощь, обещая не жалеть ради общего дела ни времени, ни сил. Эта четверка и заложила в июле 1940 года основы той организации, которая сначала называлась Еврейской армией, а затем Еврейским союзом борьбы.

Они сразу же взялись за создание информационного центра для тех, кто хотел бы выехать из страны. Это были почти исключительно иммигранты, уже так или иначе подвергшиеся нацистским преследованиям и не верившие, что правительство «Виши» надежно их защитит.

Одновременно они подбирали людей в свою группу, внимательно присматривались к тем, кто мог стать их единомышленником, был не робкого десятка и умел молчать. Потом они знакомились с этими людьми поближе, задавали им будто между прочим разные вопросы, наводили о них справки у окружающих, и только уверившись в правильности своего выбора, давали им понять, что они могут быть полезными — потом, позже, когда-нибудь. Их интересовала реакция каждого человека на такой осторожный разговор. Наконец, избавившись от всяких сомнений, они проводили церемонию посвящения: посвящаемый с завязанными глазами, не видя, кто перед ним, давал клятву бесстрашно участвовать в опасной нелегальной борьбе, неукоснительно подчиняться приказам и не пытаться выяснить имена соратников по подполью.

Все же, невзирая на предосторожности, пошли слухи о создании какой-то подпольной организации. А уже через несколько недель оккупации из столицы дошли тревожные вести о преследованиях оставшихся там евреев. Эти слухи лишь укрепили решимость Ариадны и Давида предпринять все, что в человеческих силах, для борьбы с антисемитизмом и ксенофобией — давними пороками французов, которым, как они понимали, при оккупантах ничто не помешает проявиться в полной мере.

Вокруг Тулузы появились лагеря, куда помещали иностранных граждан, бежавших во Францию, где они по наивности мечтали найти убежище. Испанцы, немцы-антифашисты, русские, евреи из Центральной Европы — жертвы репрессий и преследований — содержались здесь в невыносимых условиях.

Только что сформированной, пока еще совсем малочисленной группе прежде всего пришлось организовать питание и материальную помощь людям, гнившим в грязи, жившим в недостойных человека условиях, лишенным связей с внешним миром.

Ариадна, в своей одержимости доходившая до фанатизма, настойчиво предлагала атаковать лагеря и освободить заключенных. От Давида потребовались вся его уравновешенность и сила духа, чтобы доказать ей: реальное соотношение сил исключает подобную авантюру, равносильную самоубийству.

Подпольная группа быстро росла, несмотря на все предосторожности при приеме новых членов. Сначала, чтобы добыть деньги, стучались во все двери. Все благотворительные еврейские фонды по мере возможностей оказывали им материальную помощь. Нехотя дали деньги и несколько зажиточных тулузских евреев, лишь бы их оставили в покое. Одновременно в другие города отправляли надежных агентов для создания организации сопротивления, которая должна была охватить всю свободную зону. Агентам поручалось устроить перевалочные пункты на пути в Швейцарию и Испанию, подбор надежных проводников, которым позднее будет вверена жизнь детей, женщин, стариков. Среди крестьян из горных деревень искали верных помощников, хотя и был риск, что местные жители, несмотря на получаемые ими немалые денежные вознаграждения, могут предать. Это и происходило впоследствии, иногда даже не по злой воле — полиция устраивала засады и арестовывала тех, кто помогал подпольщикам, их пытали, а самых мужественных, преданных делу, не выдавших никого из товарищей по борьбе — убивали.
В 1941 году всем евреям было приказано зарегистрироваться, в их документах ставили специальный штамп. Ариадна, готовая разделить с евреями их участь, поспешила подать свои документы. «Что? Ни дедушек, ни бабушек еврейской национальности? У вас нет права на позорный штамп», — объявил ей сотрудник муниципалитета, выполнявший эту грязную работу. Тогда она еще не знала, скольких людей она сможет спрятать, спасти, благодаря официальному подтверждению ее нееврейского происхождения.

Давид регистрироваться не пошел и советовал всем, кто к нему обращался, поступать так же. Однако мало кто его послушал, полагая, что нарушение законов не есть проявление мужества и достоинства. Другие говорили, что неподчинение властям лишь принесет им неприятности. Недоверчивые, напуганные люди больше всего стремились не привлекать к себе внимания. Увы, именно штамп о еврейском происхождении и привлекал к ним внимание, становился причиной ареста, депортации, гибели. А из тех немногих, кто не зарегистрировался, большинство войну пережили.

Подпольное движение постепенно крепло. Сначала их группа занималась тем, что помогала беженцам пересекать границу, потом пришлось обратить внимание и на оставшихся. Подпольщики воровали в мэрии печати и пустые бланки удостоверений личности, чтобы снабдить ими тех, кому они были жизненно необходимы. Вместе с Красным Крестом они продолжали помогать также и интернированным в лагерях, где было все труднее с едой, медикаментами, одеждой. В безлюдных местах, подальше от посторонних глаз, они стали обучаться военному делу, чтобы в дальнейшем примкнуть к вооруженной борьбе, которая раньше или позже должна была непременно начаться.

Благодаря кое-каким связям Ариадна и Давид арендовали отдельный дом в тихом благоустроенном квартале, где жили в основном буржуа, не проявлявшие к новым соседям особого интереса. Они забрали к себе детей, которые ходили в школу, и семейство теперь имело мирный, вполне респектабельный
вид. <...>

Но вот однажды, когда Ариадна была одна, к ней пришли с обыском, по доносу. Полицейские чувствовали себя не в своей тарелке под ее насмешливо-презрительным взглядом и, ничего не найдя, ушли, пригрозив, однако, вернуться.

И тогда она стала упрашивать Давида уехать в Швейцарию. Она была убеждена, что, несмотря на французское гражданство и документ о прохождении военной службы в 1939-м, его со дня на день арестуют и отправят в лагерь. Легкий славянский акцент Давида слышен был любому, а ярко выраженный семитский тип лица бросался в глаза тем особо бдительным «патриотам», которых Ариадна называла расистским быдлом.

Кроме того, она хотела, чтобы он забрал с собой Эмманюэля. Она слишком о нем беспокоилась: материнская любовь порождала страх за ребенка. Это делало ее уязвимой. Сложившаяся ситуация вынудила ее принять мужественное решение расстаться с сыном. Что касается дочерей, Ариадна сама признавалась, что любит их меньше, чем сына, да они и были уже достаточно взрослыми, чтобы, если понадобится, жить самостоятельно и самим заботиться о себе.

Желая убедить мужа бежать, она сознательно упрощала ситуацию: он может спокойно оставить ее на какое-то время, ей опасаться нечего — она не еврейка. Она обещает быть осторожной, и не только чтобы сохранить себя для него: она ждет ребенка, мальчика, она в этом уверена, ведь в войну мальчиков рождается больше. А ребенок, придя в этот мир, должен застать отца живым, тем более такого отца — замечательного, великого поэта. Она неустанно твердила ему: он не имеет права зря рисковать, не имеет! И в конце концов Кнут позволил себя уговорить.

Ариадна решила использовать швейцарскую подпольную сеть. Она знала, что швейцарское правительство без особых колебаний высылало в Германию или в оккупированные страны всех беженцев еврейской или «сомнительной» принадлежности, пытавшихся укрыться на ее территории, и прекратило высылку, лишь когда убедилось, что Германия войну проиграла. На детей без родителей и французских граждан эта процедура не распространялась.

Ариадна мысленно проделала с мужем и сыном весь путь. Вечером они сойдут с поезда, идущего из Тонона в Абонданс , здесь о них позаботятся посредники, связанные с партизанами, которые проводят беженцев через границу. Ариадна представляла себе, как они пробираются по снегу, быстро и бесшумно пролезают под проволокой. А ребенок, которому объяснили, что это игра — кто первый заговорил, тот проиграл, — будет ли он молчать?

Через несколько дней она узнала, что ее мужчины находятся в безопасности.

Ариадна осталась одна с двумя дочерьми.

Из главы XVII

Возможно, Ариадну и ее соратников кто-то выдал. Существовала даже версия о некоей молодой особе, завистливой, злобной, а самое главное — не такой яркой, как сама Ариадна.

Среди тех, кто примкнул к Движению сопротивления перед самой победой, попадались разные люди, были в их числе и предатели, которых хватает везде.

И вот жарким июльским днем в дверь дома, где жила Ариадна, позвонили коротко и настойчиво.

У Ариадны было двое «гостей»: Томми Боэр — черноглазый брюнет с чувственным ртом, маленький, коренастый крепыш, и человек, известный как капитан Рауль — высокий, голубоглазый, с копной непослушных светлых волос. Он носил полицейскую форму, что облегчало ему передвижение по городу. Они обсуждали, как лучше организовать отправку спрятанных у них боеприпасов.

Молодой человек в черной форме с револьвером в руке заставил Ариадну отступить и ударом каблука захлопнул за собой дверь.

Товарищи подошли в Ариадне и встали справа и слева.
Один из них, брюнет с темными мечтательными глазами, побледнел и был явно испуган, хотя изо всех сил старался это
скрыть.

Второй — высокий блондин в такой же форме, как у вошедшего, — олицетворял собой отвагу и решимость и казался полной противоположностью первому. Пытаясь найти выход из положения, он на всякий случай незаметно захватил со стола и спрятал за спиной бутылку.

Полицейский, совсем юнец, лет восемнадцати-девятнадцати, выглядел не очень уверенно.

«Что вам угодно?» — голос Ариадны звучал холодно и презрительно, в нем не чувствовалось страха.

«Нам известно, что у вас спрятано оружие, — проговорил вошедший. — Отрицать бесполезно: вас выдали».

Он тщетно старался справиться со своим голосом, который срывался на визг, как у подростка, и избегал их взглядов.
«Похоже, он умирает со страху, — подумала Ариадна. — Почему такое дело поручили ему?»

«Кстати, — снова проговорил полицейский тем же фальцетом, — я не один, товарищи ждут меня на улице».
Ариадна неотрывно смотрела на него.

«Вот так выглядит моя смерть, — думала она, — дрожащий от страха, глупый мальчишка с бледной прыщавой физиономией, редкими грязными волосами, бегающим взглядом. Хилый, трусливый тип, который и сам еще не сознает, что сейчас убьет меня. Какой нелепый случай выбрал это ничтожество вершителем моей судьбы?»

Полицейский продолжал угрожать им револьвером, который плясал в его неуверенной руке, на лбу у него под форменным беретом выступили капельки пота, рот перекосила странная полуулыбка.

«Вас неверно проинформировали», — сказал ему соратник Ариадны, стоявший слева.

Ариадна поняла: он хочет выиграть время, собирается что-то предпринять. Не такой это был человек, чтобы не попытаться спасти их.

«Если вы собираетесь провести обыск…» — добавил он, сделав приглашающий жест рукой.

«Не двигаться, буду стрелять!» — заорал полицейский.
У Ариадны больно забилось сердце.

В это время блондин бросил взгляд на дверь, будто увидел что-то за спиной полицейского. Старый, незатейливый трюк, на который, однако, молокосос-полицейский попался: он медленно повернул голову и посмотрел через плечо назад. В тот же миг блондин бросился на него и ударил по голове бутылкой. Брызнула кровь, и полицейский, уже оседая на пол, почти бессознательно разрядил свой револьвер.

Ариадна упала, даже не вскрикнув: рана в живот оказалась смертельной, она умерла почти мгновенно. Один из ее соратников, брюнет, со стоном корчился рядом. У другого пулями были задеты обе ноги, но ему удалось скрыться. На его крик: «Ко мне, полиция!» — ожидавшие на улице бросились в дом на помощь своему товарищу и не заметили убегавшего.
Тяжело раненный Томми Боэр умер через два дня в страшных мучениях, не выдержав пыток.

Ариадна была посмертно награждена военным крестом «За боевые заслуги» и медалью «За участие в Сопротивлении».

Москва, 1996 г.

Перевод с французского
Елены ТУНИЦКОЙ и Анатолия КУДРЯВИЦКОГО

< Назад - Далее >

Назад к содержанию >