Главная > Архив выпусков > Выпуск 9-10 том 2 > Сионизм в контексте истории

Михаил ГОРЕЛИК

СИОНИЗМ В МИНИАТЮРАХ

(окончание)

Андре НЕЕР
(1914, Эльзас – 1988, Иерусалим)

Андре Неер – автор множества работ по еврейской истории и философии. До своей репатриации в Израиль (после Шестидневной войны) преподавал иврит и ивритскую литературу в Страсбургском университете. Книга «Ключи к иудаизму» (1977), фрагмент которой предлагается вашему вниманию, одна из наиболее значительных работ Неера. Иудаизм рассматривается в ней в контексте истории мировой философии.

«Автор этой книги, – пишет о себе Неер в третьем лице, - находясь в некоей точке между Авраамом и Мессией, не знает, к кому из них он стоит ближе и какой путь короче - пройденный или предстоящий. Но он твердо знает, что, раз он еврей и хочет им оставаться, раз он пытается объяснить, что это такое - быть евреем и им оставаться, значит, он сионист».

Таким образом «еврей» и «сионист» для Неера синонимы. Он подчеркивает это курсивом. Сильное утверждение! Оно могло бы показаться намеренно провокативным, однако в контексте его религиозно-философской рефлексии оно вполне органично. Принципиальное определение еврея как сиониста начисто лишено у Неера политического, социологического, психологического и галахического смысла. Неера интересует метафизическое и экзистенциальное еврейское пространство, определяемое триадой:

Бог – Эрец – Израиль.

«Эрец» переводится на русский язык как «земля» или «страна». В контексте размышлений Неера «Эрец» – это всегда Эрец Исраэль – Страна Израиля.

«Эрец, – пишет Неер, – есть нечто большее, чем Божественное пространство, чем гарантия избранности Израиля. О н а – ц е н т р. И на этом центральном положении Эрец строится то, что можно было бы назвать «гео-теологией», без понимания которой нельзя понять двухтысячелетнюю историю еврейской диаспоры».

Говорят, главная заслуга еврейского народа состоит в том, что он дал миру Бога. Следовало бы добавить: и Эрец. Ибо исключительность монотеистической идеи, открывшейся через иудаизм, может сравниться лишь с не менее исключительной, выработавшейся тоже в недрах еврейской истории и философии, идеей Эрец. Такой «моногеогизм» хорошо знаком, впрочем, всем «монотеистам». Христиане и мусульмане не хуже евреев знают, что «пуп Земли» не Рим и не Мекка, а, как сказано в Библии, Иерусалим.

Знакомство со специфическими еврейскими элементами этого «монотеизма» поможет понять, что для иудаизма Эрец Исраэль не только сакральное географическое понятие, но и нечто гораздо большее, затрагивающее существование каждого еврея в отдельности и историю всего еврейского народа в самых решающих ее аспектах.

Существует изначальная нерасторжимая связь между Эрец и Богом. Эрец –Земля Бога. В этом ее отличие, например, от Египта. Ее ласкают глаза Бога; она как бы обращена к Богу, предлагая себя его небу, утоляя жажду небесными дождями. Она не та земля, что питается глубинными слоями. Она живет Божьими благословениями, даруемыми ей с небесной высоты. Между Эрец и Небом не прекращается диалог. Эта земля не такая, как другие, как те, что вогнуты; она выгнута к небу в предвкушении его, в готовности его принять.

Но разве Бог не избрал тот народ, который тоже находится в ожидании и тоже готов принять Небо? Израиль не такой народ, как другие, и он станет сопричастен той земле, которая не походит на прочие. Только народ, находящийся на границе Божественного и человеческого, может приобщиться к Эрец, которая и сама-то на границе Небесного и Земного.

Эта двойственная связь Эрец с Богом и с Израилем упоминается в Библии не случайно. Она зримо соотнесена с символикой брачного союза. В Библии, как известно, союз, заключенный между Богом и Землей, уподобляется бракосочетанию, что позволяет Моисею, пророкам, вдохновенным творцам Песни Песней и Псалмов описывать историю этого союза как любовь, проходящую самые различные и самые волнующие стадии: первый прилив чувств, первая встреча, обручение, свадьба, рождение детей, а также и ревность, и ссоры, и размолвки, и развод, и вдовство, и, наконец, возвращение и пылкое примирение.

В этом плане Израиль – существо женского рода. Но в другом плане, более сообразном с действительностью, Израиль – существо мужского рода. Кто же в таком случае будет женским партнером Израиля? Ясно, что именно Эрец, Земля, томящаяся по любви и мужу. Но эта Земля (и тут снова, резко отступая от действительности, символизм поднимается на уровень духовного истолкования реальности) не была «покорена» Израилем, вопреки тому, что могла бы подсказать национальная история с ее воинственными сказаниями эпохи Моисея и Иисуса Навина.
«Обетованная» с давних пор, она была «дарована» Израилю Богом. Бог доверяет ему это сокровище, эту драгоценную, выпестованную Им жемчужину и требует от Израиля, чтобы тот был преданным спутником своей несравненной супруги. Хартия преданности тщательно начертана: имя ей Тора, и только неукоснительное ее соблюдение охраняет брачные узы между Израилем и Эрец. Ибо Бог не перестает заботиться об Эрец, как не перестает заботиться отец о любимой дочери и после ее замужества.

Бог повелевает супругу подчиниться высоким моральным и духовным требованиям Торы; только тогда он достоин Эрец. В противном случае она его «извергнет», как прежде «извергла» ханаанские народы, которым как бы по опрометчивости Бог ее доверил. Бог заберет свое добро назад в ожидании не другого народа, более преданного, чем Израиль (исключительно важный нюанс!), а в ожидании раскаяния Израиля, возвращения его к Торе, а значит – и к своему предназначению супруга прекрасной Эрец.

Такова библейская тема Земли. Отдельные ее мотивы рассеяны по всей Библии – читатель легко найдет их повсюду: от книги Левит до Исайи, от Второзакония до Песни Песней. Эта тема доходит до кульминации в обращении к самой Земле: пространство ее так же необходимо для возведения царства «союза», как и время – история человечества. Именно на этом пространстве и только на нем, складывается судьба Израиля. Именно на этом пространстве узнается, успех или провал постигли его предназначение. Эрец – это место-испытание его избранности.

Моше ДАЯН
(1915, Дгания Алеф - 1981, Тель-Авив)

Моше Даян – выдающийся государственный и военный деятель Израиля, в разное время занимавший посты министра сельского хозяйства, министра иностранных дел, министра обороны, он был начальником Генерального штаба; с его именем связана, в частности, Шестидневная война – самая блестящая военная кампания Израиля. Моше Даян – единственный из представленных здесь авторов - родился в Стране Израиля. Его родным языком был иврит, и он неплохо говорил по-арабски, однако старшее поколение, определявшее атмосферу в которой он рос и формировался, в целом состояло из репатриантов.
Сионистские идеи, перенесенные из Европы в Страну Израиля, требовали иной аранжировки. Мальчик, родившийся в первом кибуце (одним из основателей которого был его отец), в четырнадцать лет взявший в руки винтовку, чтобы защищать свой народ на своей земле, исходивший, изъездивший, облетевший на вертолете страну, о которой его родители некогда только мечтали, не мог относиться к этой земле так же, как они. Она не была для него ставшим осязаемым символом, воплотившейся мечтой. Она была для него не только исторической родиной - она была для него просто родиной, местом рождения, естественным местом жизни.

В последней книге Моше Даяна «Жить с Библией» (1978), пролог которой предлагается читателю, библейские рассказы воедино сплавлены с дорогами, которые он прошел и историческими событиями, в которых он участвовал.

Сыны Израиля были изгнаны из своей страны, но страна не была изгнана из их сердец. Земли, где они жили с тех пор, были для них чужбиной - их родиной оставалась Земля Израиля. Иордан и Кишон были их реками, Шарон и Изреель – их долинами, Тавор и Кармел – их горами, Иерусалим, Хеврон, Бет-Эль и Шомрон - городами их праотцев.

В 1937 году, когда Палестина была подмандатной территорией Великобритании, английское правительство выступило с планом раздела страны и создания в ее пределах двух государств: еврейского и арабского. Согласно этому плану, значительная часть библейского Израиля, включая Иерусалим и Хеврон, оказалась бы вне еврейского государства.

Этот британский план вызвал горячие споры в еврейской общине, и я с напряженным вниманием следил за дискуссией между нашими руководителями. Давид Бен-Гурион поддерживал план – Берл Кацнельсон, напротив, настаивал на его отклонении. Он утверждал, что народ Израиля не может довольствоваться заселенными к тому времени частями страны. Еще не умерли вековые национальные чаяния еврейского народа, история его продолжается, и он не должен отказываться от надежды вернуться на родину и заселить все ее области. Поэтому нельзя было допустить раздела страны.

Мои симпатии были на стороне Берла Кацнельсона. Особенный отклик в моем сердце нашли его слова о любви к родине:
«В чем сущность нашей любви к родине? Быть может, это физическая связь с землей, по которой мы ходили в детстве? Или радость, которую мы испытываем при виде чудесных цветов? Или воздух, которым мы дышим? Или ландшафт, с которым мы сроднились? Нет и нет! Наш патриотизм вырос из Библии, всем сердцем мы срослись с ее рассказами, с ее историческими именами. Мы любили абстрактную родину, мы вобрали ее в наши души и не расставались с нею во всех своих скитаниях. Этот абстрактный патриотизм превратился в могучую движущую силу».

Но для меня, уроженца Страны Израиля, любовь к родине не была абстракцией. Для меня не было названий более реальных, чем лилия Шарона или гора Кармел. Первая была благоуханным цветком, а вторая – горой, тропы которой я исходил. И все же мне было мало Израиля, который я мог видеть и осязать. Точно так же я хотел узнать и сделать осязаемым Израиль древности, Израиль вечной Книги и библейских героев. Духовным взором я видел не только тот Кишон, что мирно струил свои воды по полям Нахалала и Кфар-Иегошуа, но и библейский поток Кишон, уносящий воинство Сисры.

Мои родители, прибывшие из диаспоры, пытались сделать неосязаемый Израиль священных книг своей физической родиной. Я, напротив, пытался придать моей реальной и осязаемой родине новое духовно-историческое измерение, ощутить дыхание того прошлого, которое лежало погребенным под заброшенными руинами и курганами, и воскресить Израиль времен патриархов, судей и царей.

Александр ВОРОНЕЛЬ
(1931, Ленинград)

Александр Воронель - одна из самых ярких фигур еврейского движения в СССР и алии семидесятых. Главный редактор, пожалуй, лучшего самиздатского журнала «Евреи в СССР», главный редактор одного из лучших и, пожалуй, самого долговечного в Израиле русскоязычного журнала «22», автор нескольких книг и множества статей, член ПЭН-клуба, общественный деятель. И притом действующий ученый-физик, профессор Тель-авивского университета, член Нью-Йорской академии наук, европейских и американских физических обществ. И обаятельный человек.

Предлагаемый читателям текст представляет собой фрагмент статьи «Пасхальная идиллия» из книги «В плену свободы» (1998).

В восприятии современников исход наш, как и в Библии сопровождался необъяснимо загадочными событиями. Режим сотрясался от внутреннего напряжения, сделавшего его чувствительным к давлению извне. На страну обрушились все, возможные в том климате, египетские казни. В холодном дождливом Подмосковье стояла фантастическая жара. Горели болота, и свет померк в самом центре Москвы. Хлеб не родился, и повальное пьянство губило первенцев. Но государственная деспотия царила по-прежнему прочно, и отъезд евреев был целиком в руке фараона, которая, казалось, сжималась и разжималась по своему собственному произволу.

Мы можем сейчас задним числом по-разному оценивать участие тех или иных факторов в нашей судьбе: маневры КГБ, хитрости политиков, подвиги активистов, но главным было и останется – вдохновение, которое сошло на многих из нас и оставило неизгладимое воспоминание. Именно это чувство превратило исход из бегства в победу, память о которой не умирает. Похоже, что подобное же чувство сформировало и религиозную традицию, как она представлена в Библии и «Пасхальной агаде».

Из научной истории Исхода мы знаем по отдельности два факта, оставшиеся за рамками традиционного толкования библейских событий.

Во-первых, примерно в то же время произошел грандиозный развал Египетской империи, занявший более столетия, так что теперь непросто определить, начался ли Исход за двадцать лет до или через двадцать лет после какого-то переломного пункта в истории Египта. Если принять за предположение, что Исход, как и в нашем случае, произошел за двадцать лет до крушения, становится понятен высокий энтузиазм, которым проникнута «Пасхальная агада». Она передает чувства людей, ставших свидетелями прямого вмешательства Высших Сил в их судьбу и выведших их из беспросветного рабства в сияющий мир свободы. Судьба дала им увидеть торжество веры над очевидностью, победу слабых, неопытных людей над сокрушительной силой фараона. И навеки внушила недоверие к мнимому великолепию.

Во-вторых, вторжение еврейских племен в Ханаан происходило не одномоментно, а волнами и заняло значительное время. Под каким давлением бежали в Ханаан следующие волны вторженцев мы не знаем, и никаких свидетельств об этом не сохранилось. Скорее всего они бежали из Египта уже посреди жуткого всеобщего развала, по сравнению с которым времена египетских казней казались временем процветания, и выход из которого даже не брезжил впереди. Не было больше пресловутых «мясных горшков», но не стало и былого рабства. Свобода обесценилась и оголодала. Бежать из Египта больше не составляло проблемы, но (вероятно, именно поэтому) теперь они не ощущали это как победу и уже не видели по дороге никаких чудес. Мир свободы обернулся для них безводной пустыней, и только плодообильный Ханаан маячил впереди как желанная добыча. Их опыт оставил нам воспоминания не о чудесах Исхода, а о страданиях Пустыни и жестокости борьбы. Здесь не было оснований для праздника. Большая часть этого горького опыта не вошла в «Пасхальную агаду».

Атмосфера энтузиазма, которой сопровождалось бегство-исход первой группы, была результатом чудесного спасения, несоизмеримой мощи противника и смертельного риска беглецов. Следующие волны выходцев из разоренного и обессиленного Египта не встречали ярости египетских властей и не вдохновлялись абстрактной свободой исповедовать своего невидимого Бога. Библия нелицеприятно свидетельствует, что теперь Баал-Пэор и боги изобилия, даровая еда и женщины, моавитские и мидиамские, влекли к себе весьма многих, а разбойный разгул врагов, что в Египте, что в пустыне, отучил людей от былой робости, свойственной их отцам и дедам.
Возможно, сведения о сорока годах, прошедших от Исхода первых отщепенцев из Египта до вторжения в Ханаан воинственной орды бывших египтян еврейского происхождения, очень точно соответствует исторически реальным срокам, когда основная масса голодных и отрезвевших беглецов, уже лишенных богоискательских иллюзий первой волны, вплотную подошла к обещанной посланцами первой группы стране молока и меда, подлежащей немедленному разделу. Как иначе можно было объяснить такую длительную отсрочку.

Конечно, в определенном смысле и недавние репатрианты из России вышли из рабства. Они, как и мы, от рождения были включены в общество, предназначенное близкой гибели и способное выместить бессильную ярость на каком-нибудь беззащитном меньшинстве. Они с молоком матери всосали все предрассудки своего окружения, которые и повели к крушению Империи. Российское будущее не зависело от них, но их жизни целиком этим будущим определялись. Русские евреи, так или иначе участвующие в истории в недавнее время, вынуждены были и привыкли действовать не как евреи, а как «всечеловеки» (однако слишком часто под русскими псевдонимами). Все, что они приобретали, принадлежало не им. Они привыкли служить и служили. Сама их общность превратилась в феномен, существующий только в сознании окружающих их народов.
Напротив, будущее Израиля очень сильно зависит от них. Просто от их присутствия и их творческой активности. Если им приходится служить, эта служба не может однажды обернуться против них. Все, что они приобретут, достанется им и их детям. Все, что они построят, обживать будут их потомки. Все, что они здесь разрушат, само не восстановится.

Такое различие, собственно, и можно было бы считать различием между рабством и свободой, если бы современный цинизм не подсказывал новому репатрианту коварного вопроса: а мне что с этого?

Ни религиозная пропаганда, ни политическая демагогия не могут заменить человеку простой личный интерес. Если этот интерес подавлен у него культурным шоком и не включает любопытства, желания попробовать себя на новом поприще, в новых условиях, научиться новым правилам игры, не стоит человека убеждать. Исследовательский инстинкт и от природы дается не всем, а риск нового поприща отпугивает пожилых и усталых.

Впрочем тот, кто не увидел чудес при выходе из Египта, может не увидеть и разницы между рабством и свободой. Винить тут некого и не в чем. Фараона уже нет. И советской империи нет. Так что, быть может, кое для кого и выбора между рабством и свободой тоже нет.

< Вернуться - Далее >

Назад к содержанию >