Главная > Архив выпусков > Выпуск 9-10 том 2 > Театр

Лена ПОПОВА

ТЕАТР НА ОБОЧИНЕ

Краткий обзор публикаций альманаха «ДИАЛОГ» в разделе "Театр"

(окончание)

В 3-4 выпуске «ДИАЛОГА» можно ознакомиться с представителем другого направления в современном израильском театре - Йосефом Бар-Йосефом (род. 1933, Иерусалим), которого часто сравнивают ни много, ни мало с Гоголем и Чеховым. Драматург Йосеф Бар-Йосеф известен не только в Израиле, но и во многих странах, в том числе и в России. Русскоязычный читатель, безусловно, знаком с его пьесой «Трудные люди» (1973), которая не только переведена на русский язык, но и издана отдельной книгой . По этой пьесе в московском «Современнике» идёт спектакль в постановке Галины Волчек, а в Петербургском театре Комедии Татьяна Казакова поставила по пьесе спектакль под названием «Жених из Иерусалима».
В Альманахе напечатана пьеса Йосефа Бар-Йосефа «Это великое море» , которая представляет собой в некотором роде диалог художника со своим собственным прошлым, а точнее с прошлым родителей, ибо произведение автобиографично. По пьесе «Это великое море» в 2004 году состоялась премьера спектакля под названием «Море...Ночь...Свечи...» (постановка народного артиста Украины Эдуарда Митницкого) в Киевском государственном академическом театре драмы и комедии на левом берегу Днепра (Украина).
Пьесу «Это великое море» предваряет краткое предисловие Светланы Шенбрунн, где переводчик излагает факты из биографии драматурга, совершенно необходимые для более целостного прочтения. Благодаря предисловию, из которого ясно, что эта история не выдумана, а основана на вполне реальных событиях, которые не могли не повлиять на жизнь и творчество драматурга, пьеса приобретает совсем иные оттенки прочтения.
Читая пьесу, порой поражаешься недопониманию или полному отсутствию понимания в диалогах главных героев, супругов Пнины и Ноаха. Ноах отказался от прежней, религиозной жизни в Иерусалиме и, увлекшись новыми идеями, переехал в Тель-Авив, где, как убежден герой, «вся страна сейчас рождается заново». Пнина, как верная и самоотверженная супруга, слепо последовала за ним. И вот в самом начале пьесы, герои приходят на тель-авивский пляж, где Ноах хочет показать жене не виданное прежде море. На пляже человек кидает палку собаке. И следует такой «диалог»:

П н и н а. Что они делают?
Н о а х. Ты не видишь? Играют. Хозяин бросает собаке доску, она бежит и приносит ему обратно.
П н и н а. Это человек играет, собака не играет. Она просто скачет. Каждый раз тащит ту же доску.
Н о а х. Это такая игра. Ей нравится скакать и приносить хозяину его вещь. Потому-то она и лает - чтобы он снова бросал. Это замечательно - человек и собака! Человек и животное... Как пастушок с гусями на твоей вышивке.
П н и н а. Вышивка - это совсем другое. <...> Я никогда не видела живых гусей. Я перевела этот рисунок с бабушкиной вышивки. Гусь - это совсем другое: это чистое животное, кошерное.

В этом отрывке отлично видно, как происходит разлом внутри культуры, как два города в одной маленькой стране полярно противопоставлены друг другу. От Иерусалима до Тель-Авива сегодня можно доехать на автобусе компании «Эгед» за сорок минут и менее чем за двадцать шекелей. Многие современные израильтяне ездят в Тель-Авив на уик-энд. Но драматург абсолютно точно передаёт огромную разницу между городами, будто принадлежащими к разным странам, разным культурам и разным историческим эпохам. Религиозная Пнина в городе свободных нравов Тель-Авиве чувствует себя инопланетянкой. Вроде бы евреи вокруг, говорят на иврите, но всё не то и всё не так. Она словно совершает путешествие в пространстве и времени, эдакое путешествие «назад в будущее». И такое простое и привычное зрелище, как человек, бросающий палку собаке, предстает каким-то плоским действом, лишенным всякого смысла. Супруги пытаются докричаться друг до друга с разных орбит. Ноах без оглядки перескочил на другую «орбиту», а Пнина физически последовала за ним, но не осознала и не приняла перехода, кажется, до самого конца, словно зависнув где-то между - и не здесь, и не там.
Пнина не соответствует моменту, не вписывается в «интерьер» Ноаха. «Опомнись, где ты находишься?», - восклицает Ноах. Она не верит звёздам и созвездиям: «Это ворожба, язычество!». Но ещё немного, и мы застаём Пнину прячущей под подушку мужа «мистические» талисманы, которые непременно должны вернуть ей супруга. Она не может надеть платье с декольте, хотя сама его и сшила. Она не терпит на себе вожделенных мужских взглядов. Пнина, как маленький ребёнок, который заплутал в большом и незнакомом супермаркете, нуждается в помощи.
Ноах, напротив, полон сил и энергии. Он восхищён морем. Он любуется звёздами, и, не раздумывая, меняет на них субботние свечи. Он учится выглядеть ослепительным и счастливым в обществе. Он заводит любовницу, бросает жену - слыханное ли дело в ультра ортодоксальном Иерусалиме? Он хочет стать юристом. Он полон новых планов и высоких амбиций.
И тут в это, уже становящееся привычным, противопоставление двух миров клином внедряется ещё одно, третье, пространство, которое входит в диссонанс с двумя предыдущими. Имеется в виду загадочное место «Там», которое не называют прямо, будто боясь чего-то:

Н о а х. Не беспокойся за неё - такая не пропадёт. Она оттуда. Кто знает, что ей там пришлось повидать... Это совсем другой мир, нечто такое, чего мы даже представить себе не можем. Настоящий мир, действительность! Они там прикоснулись к самой сути жизни, к её нутру. Те, что остались в живых... Может, у них ничего нет, но у них есть всё. Мы здесь в Иерусалиме со всеми нашими предками до седьмого колена - как камни безжизненные.

Так говорит жене Ноах о Рите, соседке, которая ухаживает за мужем-инвалидом, вечно подозревающим её в изменах. Читатель сразу, не теряясь в догадках, понимает, что речь идет о Восточной Европе и геноциде евреев. Ведь действие пьесы происходит в 50-е годы. И вот эти три еврейских пространства словно пересекаются в одной точке у драматурга Бар-Йосефа. Ведут ли они между собой диалог - другой вопрос. Или всё же являются разными плоскостями одного трёхмерного пространства?
Рита очень скоро станет любовницей Ноаха, а Пнина останется одна с детьми в чужом и чуждом ей городе. Заметим, что Ноах говорит в приведённом выше отрывке «Мы здесь в Иерусалиме...», находясь в тель-авивской квартире. И вот это «здесь в Иерусалиме» будет выглядывать из декораций средиземноморского порта постоянно, как «уши неумелого актёра».

Со стороны ивритского участника театрального диалога культур, наряду с Ханохом Левином и Йосефом Бар-Йосефом, выступает широко известная как в Израиле, так и за рубежом актриса, писательница и режиссёр Гила Альмагор (род. 1939) со своей знаменитой пьесой «Лето из жизни Авии» в переводе Александра Крюкова. Пьеса печатается на русском языке впервые. Это очень проникновенная драма, оставляющая читателя в глубокой задумчивости после прочтения. Она как бы не имеет начала и конца, о чём сразу говорит название - это просто обычное лето обычной девочки, одно из многих, как у всех. Но насколько оно трагично, сколько в нём детской боли, унижения и стыда за мать вперемешку со светлыми мечтами и высокими стремлениями рано повзрослевшего ребёнка.
Сюжет пьесы отрывает читателя от рутинной обыденности и переносит в непростую атмосферу Израиля пятидесятых годов прошлого века, во взрослую жизнь маленькой девочки, у которой мама-прачка тяжело больна психически. Девочка Авия хочет играть с детворой во дворе, ходить на уроки музыки к божественно прекрасной Майе Абрамсон, приглашать на день рождения друзей, найти своего отца... Вместо этого ей приходится целыми днями разносить по клиентам матери постиранное и наглаженное белье; терпеть унижения, когда её не пускают в шортиках на вожделенный урок музыки, требуя праздничный наряд; сидеть за накрытым столом в свой день рождения, наблюдая как мама нарочито радостно зазывает гостей прямо с улицы, так как совсем никто не пришел на праздник к маленькой Авие, дочке Хени-прачки... А сосед Ганц, так похожий на её отца, только приехав в поселение со своей семьёй, спешно покидает его, убегая от слухов и скандалов.
Пьеса эта широко известна как в театральной, так и в кинематографической жизни Израиля. Изначально популярная актриса и сценарист Гила Альмагор написала в 1986 году автобиографический роман «Лето Авии», кстати говоря, первый в её жизни. Затем поставила по нему моноспектакль, с которым она приезжала и в Москву в рамках гастролей театра «Габима». И, наконец, по роману был поставлен одноимённый фильм с гениальной Гилой Альмагор в главной роли. Фильм очень тонко выстроен, и тяжелое ощущение после просмотра не даёт сразу бежать по своим делам или заниматься бытом. Гила Альмагор играет на высоте, как и всегда. Она играет свою мать такой, какой запомнила её в детстве. Может быть, детское сознание что-то преувеличило, может, где-то приукрасило, но это и неважно: достоверность рассказчика в данном случае стоит на последнем месте.
Пьесу в Альманахе предваряет отличный очерк известного московского литературоведа и переводчика израильской литературы Александра Крюкова. После довольно подробной творческой биографии Альмагор, Крюков приводит выдержки из интервью с актрисой, которое состоялось после спектакля в фойе театра «Габима» в Тель-Авиве. И мы явно слышим её красивый твёрдый голос. От каждого её фразы веет силой, от каждого слова - оптимизмом, от каждой буквы - красотой.
Вспоминая уже ставший ретро фильм несравненного Эфраима Кишона «Арбинка» (1967 год), где Гила сыграла женщину-полицая, в которую влюбляется главный герой, в очередной раз удивляешься, ну откуда у одной женщины может быть столько энергии, ну как ей это удаётся? В «Арбинке» молодая красивая девушка с тонкой осиной талией задорно смеётся, сверкая ослепительными, белоснежными зубами. В фильме «Лето Авии» - зрелая женщина с гордой осанкой всматривается в пыльную дорогу, поправляя выбившуюся, чуть тронутую сединой, прядь. А между героинями - двадцать лет. Двадцать лет упорного труда и безусловного успеха.
И теперь, сидя за столиком кафе в фойе национального театра «Габима», отыграв спектакль, Гила говорит, что расслабляться и отдыхать не собирается, и что она ещё поедет в Мексику и выучит испанский. И ведь поедет. Можно не сомневаться.
За спиной Альмагор несметное количество разнообразных театральных ролей: и Уильям Шекспир, и Бертольд Брехт, и Антон Чехов, и Артур Миллер, и Нисим Алони, и Авраам Б. Йегошуа и многие другие. Сорок пять лет на сцене. Одним словом - Прима. Любоваться ею можно бесконечно.

4. МЕМУАРЫ

Кроме уже упомянутых статей о еврейском театре и собственно драматургических произведений, альманах «ДИАЛОГ» напечатал удивительные главы из воспоминаний немецкой актрисы еврейского происхождения Рут Клингер (1906-1989) «Женщина в лапсердаке» . Главы изданы в переводе с немецкого языка с предисловием и комментариями Рахиль Доктор. На мой взгляд, этот материал как минимум эксклюзивен.
Само название мемуаров «Женщина в лапсердаке» уже создаёт некую двусмысленную интригу. С одной стороны, это рассказ о женщине, которая создала еврейское кабаре «Лапсердак» («Kaftan») в довоенном Берлине в 1930 году и являлась ведущей актрисой этого кабаре, то есть о самой Рут Клингер. С другой стороны - широко известное в истории театра переодевание женщины-актрисы в мужчину-персонажа , иначе говоря, буквально - женщина в лапсердаке на сцене театра.
Рахиль Доктор в своем предисловии к мемуарам приводит необходимые исторические факты, рисуя обстановку довоенной Германии и расставляя акценты во взаимоотношениях евреев, выходцев из Восточной Европы, с коренными немцами с одной стороны, и с ассимилированными евреями Берлина - с другой. Кроме того, переводчик приводит биографии главных «действующих лиц»: Рут Клингер и Максима Закашанского, её мужа и соучредителя кабаре. После чего следуют сами выдержки из мемуаров, интересно и увлекательно изложенные, словно детектив.
«Лапсердак» был единственным еврейским кабаре в Берлине, которое было официально признано театром. Он пользовался завидной популярностью среди евреев, хоть и продержался всего три года, по вполне понятным историческим причинам. Кабаре работало с уже сложившимися к тому моменту стереотипами местечковых евреев, говорящих на идише, поющих народные песни и танцующих хасидские танцы, что очень привлекало и объединяло ностальгирующих по недавнему прошлому евреев донацистской Германии. Местечко уже начинало увядать и разрушаться, не за горами было полное его исчезновение.
К тому же в еврейском кабаре была максимально стёрта граница между сценой и зрителем. «Еврейский театр <...> поражал, кроме всего прочего, своей публикой, которая попирала все представления о принятых в современном мире эстетических конвенциях. «Семейные» отношения между залом и сценой, непосредственность, спонтанность реакций вызывали у постороннего наблюдателя изумление, иронию и растерянность. Эта публика, громкая, бесцеремонная, готовая и к бурному сопереживанию, и к ссоре, была для них частью представления» . Любой человек из зала мог выйти на сцену и исполнить какой-либо номер по своему желанию, в одночасье превратившись из обычного зрителя в актёра. И всё это был театр-кабаре, стиравший устоявшиеся стереотипы. Где он начинался и где заканчивался - сказать трудно. Такое ощущение, что существовала одна большая сцена, а зрительный зал отсутствовал. Подобное стирание перегородки между зрителем и сценой поистине брехтовское . К слову, Бертольд Брехт в 30-е годы находился в Берлине и активно участвовал в театральной жизни тогдашнего культурного центра Европы. Наверняка существовали какие-то контакты между учредителями еврейского кабаре и видными немецкими драматургами и режиссерами, ведь та же Рут Клингер до «Лапсердака» играла на больших немецких сценах на родном, немецком языке.

Вместе с «ДИАЛОГОМ» мы побывали в дореволюционной и советской России, наблюдая рождение и развитие двух виднейших еврейских театров - ГОСЕКТа и «Габимы», заодно присмотрелись к трагической жизни и творчеству гениального актёра и руководителя ГОСЕКТа - Соломона Михоэлса. Затем мы отправились в послевоенную Литву с молодым еврейским мальчиком, вернувшимся из эвакуации и заставшим разрушенный нацистами привычный ему мир и раскрывающий тайну еврейки Златы. Посетили мы восточноевропейское местечко и до войны, когда ещё во всю слышался переливчатый, гортанный идиш, сновали по бесконечным делам традиционные еврейки, спешили на молитву мужчины в чёрных длинных лапсердаках, что были в моде в ХУ1 веке, - где, затаив дыхание, следили мы за фокусником Яшкой, балансирующем на тонкой проволоке и глотающем шпаги, - эх, как бы не сорвался. Затем, попрощавшись с диаспорой, мы отправились в современный Израиль и побывали в семье новых репатриантов на дне рождения израильского солдата Вовочки, со скуки режущего себе руку ножом во время дежурства на вышке. Вволю посмеявшись над собственными невежественностью и страхами с Ханохом Левином, мы отправились к морю и прошлись вдоль тель-авивского пляжа вскоре после Второй мировой войны в компании с несчастной Пниной, брошенной некогда ортодоксальным супругом на произвол судьбы с двумя детишками. И, наконец, в небольшом поселении Израиля пятидесятых годов прошлого века мы провели незабываемо грустное лето с отчаянной девочкой по имени Авия, которая очень хотела помочь больной матери. На этом наше театральное путешествие по страницам «ДИАЛОГА» подходит к концу.
Безусловно, еврейский театр более чем многослоен и разнообразен, несмотря на его относительную молодость. Как и светская еврейская литература в целом, еврейский театр появился поздно, но стремительно развивался, набирая обороты, догоняя и восполняя упущенное за многие годы, сначала в диаспоре, затем - и в Израиле. В результате, мы имеем богатое театральное наследие, в то время как еврейский театр продолжает развиваться и пробовать новые формы, решать неожиданные задачи, преподносить удивительные сюрпризы.
Альманах «ДИАЛОГ» за десять лет успел напечатать лишь некоторых выдающихся еврейских драматургов, среди них как ивритоязычные, так и русскоязычные авторы, и лишь о немногих нам рассказал. Такие достойные имена, как Эфраим Кишон, Нисим Алони, Моше Шамир, Йегошуа Соболь, Менеделе Мойхер-Сфорим, И. Каценельсон, М. Л. Лилиенблюм, А. Гольдфаден, А. Б. Готлобер, Яков Гордин, Перец Маркиш, Шолом Аш и многие другие пока не прозвучали со страниц Альманаха во весь голос. Однако это как раз и хорошо. Это значит, что десятилетний юбилей - это только начало, хороший старт на долгие и плодотворные годы. Впереди ещё много интересного и удивительного. Это значит, что у «ДИАЛОГА» ещё работы непочатый край, надо никого не забыть, обо всех рассказать, всем отдать должное, без лишних реверансов, исключительно по заслугам - и маститым драматургам отвесить поклон, и молодых авторов потрепать по плечу. Так что, подведя первые положительные итоги, можно смело шагать дальше с высоко поднятой головой.

Санкт-Петербург, 2007

Вернуться >

Назад к содержанию >