Главная > Выпуск 15 > ДИАЛОГ > Александр КИРНОС

 СУДНЫЙ ДЕНЬ

(Продолжение)

***

Авруцкий видел, слышал и понимал всё, что происходило вокруг него, но тело, которое, несомненно, совсем недавно принадлежало ему и  послушно реагировало на любое его желание, сейчас существовало обособленно, отдельно от сознания, он наблюдал сам себя как бы со стороны, не испытывая при этом ни растерянности, ни страха, более того ситуация начинала его забавлять.
Авруцкий вспомнил Гришку, с которым он дружил в школе, но потом их пути разошлись, Гришка поступил на филфак и стал пушкинистом. А пару месяцев назад Авруцкий случайно столкнулся с ним нос к носу в винном магазине. Шикарная чёрная как смоль Гришкина шевелюра поредела и стала пегой, но зато он обзавёлся длинной бородой и пейсами, на голове его была широкополая шляпа, в руках бутылка водки. Мгновение Гришка недоумённо смотрел на загораживающего проход Авруцкого, затем глаза его посветлели, он взял Авруцкого под руку и как будто не было разделявших их двух десятилетий, сказал: – «Пошли со мной, тут недалеко, посидим, поговорим».
По дороге Авруцкий узнал, что Гришка уже давно не Гришка, а реб Цви, что лет двадцать назад он заинтересовался каббалой, изучал иврит и арамейский, оставил пушкинистику, жил в Израиле и изучал каббалу у одного каббалиста в Иерусалиме, в старом городе.
На собрании кружка, руководителем которого был Гришка - Цви, он говорил о том, что душа человека не принадлежит ему, что она посланница Всевышнего, который направляет души на Землю в командировку для выполнения особых задач. Душам хорошо у престола Всевышнего и они не рвутся сюда на Землю, но надо, значит, надо. Отказаться ведь невозможно. Тело для души, как скафандр, и душа не знает, какой скафандр ей достанется, хороший или дефектный, в какой попадёт, тем и придётся пользоваться. Есть великолепные скафандры, а души оказываются слабенькими и позволяют использовать скафандр не по назначению: для пьянства, азартных игр, удовлетворения властолюбия, похоти.
– Кому позволяют? – спросила одна из девиц, влюблёнными глазами смотревшая на него. – Разве в этом скафандре, то есть теле, кроме души, есть ещё кто-нибудь?
– Конечно, – разглаживая бороду, – ответил реб Цви, – в теле с момента зачатия присутствует ещё и животная душа, она есть у любого живого существа и связана с землёй, и только человеку придаётся ещё одна душа – Божественная.
Авруцкий тогда потихоньку, по-английски, не прощаясь,  ушёл с этого собрания, но потом несколько раз встречался с Мишкой и с удивлением и тайной завистью слушал своего школьного друга, обретшего покой в непредсказуемом океане мистического постижения мира.
– Ты пойми, – говорил Гришка-Цви, – каббала – это не религиозная система, это и не вера даже, это знание, непосредственная сверхчувственная форма знания, которая сама по себе является настолько бесценным даром, что преступно отвлекаться на что-либо иное. Вот, например, случайность. В мире нет ничего случайного, а то, что нам кажется случайным, лишь неполнота наших знаний о неизбежном. Вот представь себе ситуацию. По пустыне бредёт умирающий от жажды путник, надежды не осталось, и вдруг он видит оазис. Приближается к нему, и это не мираж, а действительно оазис: пальмы, палатка, а в палатке на столе кувшин прозрачной холодной воды. Что сделает этот несчастный? Выпьет, конечно. А если рядом с кувшином записка и на ней написано: в кувшине яд. Вот тут уже возможны варианты. Кто-то отчаявшийся выпьет, чтобы прекратить мучения, другой, посильнее, попытается найти не отравленную воду, третий решит проверить воду в этом кувшине, нальёт воду в блюдце и подождёт, пока её не выпьет ящерица или кто-то другой… То, что называют свободой выбора, всего лишь неполнота наших знаний о мире, если бы наши знания были абсолютными, то и поведение было бы таким же абсолютно предопределённым.  
К этому времени Авруцкий уже знал, что Гришка много лет обихаживал не встававшую с постели тяжелобольную сестру, у которой, помимо физических недугов, было ещё и серьёзное душевное расстройство. Жена не выдержала и ушла, а Гришка, который раньше, занимаясь пушкинистикой, не пропускал ни одной юбки и вечно встревал в какие-либо истории, неожиданно обрёл каббалу и покой.

***

Гришка исчез и Авруцкий обнаружил себя в крохотной комнатке старого здания, куда они приехали с Валей с вечеринки. Неделю назад Авруцкий снял эту комнату у алкоголика, дяди Коли, который занимал две комнаты в большой коммунальной квартире дома, стоящего на набережной реки Смоленки.
За это время Авруцкий так и не увидел ни одного другого обитателя этой квартиры и решил, что никто в ней больше не живёт, уж больно запущенный вид она имела. Стены в грязных разводах от многочисленных протечек, с потолка кухни свисали лохмотья штукатурки, из кранов на кухне и ванной с шипением вытекала ржавая вода. Авруцкий снял эту комнату, потому что  стоила она баснословно дёшево, пять рублей в месяц даже он мог выкроить из своей скудной стипендии. Валю он решился привести сюда впервые, попытки придать жилой вид своей комнате были неудачны, убогость обстановки скрыть не удавалось. Войдя в квартиру, он специально не включил свет в коридоре, но от запахов плесени и сырости деться было некуда.  Комната освещалась светом уличного фонаря. Голая одинокая соракасвечёвая лампочка беззащитно раскачивалась на витом шнуре, отбрасывая на ободранные обои похожую на голову страуса тень. Валя села на продавленную тахту, а он стоял в дверях, не зная как приступить к тому, ради чего они удрали с вечеринки, колени его подрагивали, ладони вспотели.
В дверь постучали. Авруцкий машинально включил в комнате свет и с облегчением открыл дверь, за ней покачивался дядя Коля, которому, как всегда, для полного счастья не хватало чекушки. Авруцкий протянул ему привезенную с собой бутылку шампанского, но дядя Коля даже не заметил её, его лицо изменилось, сквозь невнятицу алкогольной кляксы вдруг стал  проступать строгий классический профиль и Авруцкий с недоумением обнаружил в нём поразительное сходство с Валей, сидящей на тахте. Дядя Коля закрыл глаза, перекрестился, снова открыл глаза, лицо его внезапно побледнело, он захрипел и стал падать навзничь. В последний момент Авруцкий, вышедший из ступора, успел его подхватить. Вместе с Валей они с трудом перенесли его истощённое, но неожиданно тяжёлое тело на тахту. Авруцкий нашёл на кухне гранёный стакан, открутил кран холодной воды, но не услышал даже шипения, он вернулся в комнату, попытался открыть шампанское. Не успел он раскрутить проволоку, как бутылка выстрелила, пробка, ударившись в потолок, запрыгала по комнате. Авруцкий с трудом поймал в стакан пенную струю, попытался разжать плотно стиснутые зубы дяди Коли и влил в рот немного вина. Дядя Коля закашлялся, тело его выгнулось дугой, белки глаз закатились, потом он выпрямился и затих.
Авруцкий приложил ухо к его груди, но не услышал ни дыхания,  ни сердцебиения. Он не успел испугаться. Дядя Коля открыл глаза и что-то сказал.
– Что, дядя Коля, что случилось? – наклонился к нему Авруцкий, но дядя Коля смотрел за его спину, и во взгляде его были и боль, и отчаяние, и надежда.
– Ва-ва-валя, – отчётливо сказал дядя Коля и сел.  –  Ты Ва-ва-валя? – спросил он. Авруцкий оглянулся.   
Мертвенно-бледная Валя стояла за его спиной.
Дальше события стали развиваться  так стремительно, что Авруцкий потом так и не смог связно вспомнить происшедшее, лишь отдельные картинки вспышками, как стёклышки разбитой мозаики, всплывали в его сознании.
Дядя Коля захрипел и откинулся на подушки. Авруцкий наклонился к нему и в тот же момент услышал глухой стук за спиной. Он резко обернулся. Валя навзничь лежала на полу, глаза её были полузакрыты, из-под затылка вытекала тёмная струйка крови. Какое-то время он пытался привести в себя их обоих и лишь, когда его попытки оказались безуспешными, вспомнил о «скорой помощи». Телефон не работал, и он бросился на улицу. В ближайшем телефоне-автомате была срезана трубка и только через  три квартала ему удалось найти исправный.
Бригада «скорой помощи» в живых застала только Валю, которую отвезли в клинику нейрохирургии и экстренно оперировали. При падении Валя ударилась виском о порог двери и получила перелом черепа. Она долго выздоравливала и впоследствии так и не могла вспомнить ни этот день, ни Авруцкого, врачи говорили, что у неё последствия черепно-мозговой травмы с ретроградной амнезией и когда-нибудь она всё вспомнит. Но Валя не вспомнила и отношения у Авруцкого с ней не восстановились.  
А дядя Коля умер от острого инфаркта миокарда, так было написано в справке о смерти, которую за неимением у покойного родственников выдали Авруцкому. Тело дяди Коли хотели отдать на кафедру анатомии в Военно-медицинскую академию, но Авруцкий настоял на похоронах и сумел выбить место для ветерана войны старшего матроса Зернова на полузакрытом Смоленском кладбище, рядом с домом, где дядя Коля прожил всю свою жизнь. Тогда впервые проявилось его умение добиваться цели любой ценой, но это было спустя две недели, а в этот вечер, вернее уже глубокой ночью, когда Авруцкий вернулся домой, уснуть он не мог, бесцельно слонялся по квартире, не решаясь войти в свою комнату, потом внезапно для себя вошёл в комнату дяди Коли.
Он не мог бы никому объяснить, что он надеялся найти, но смутно чувствовал, что должна быть хоть какая-то зацепка, которая могла бы объяснить случившееся. Он вспомнил, что перед тем как привезти Валю, он рассказал дяде Коле, что приедет с девушкой, и просил его не выпивать в этот вечер. Боялся, что он будет материться и напугает Валю. Называл ли он её имя, Авруцкий не помнил, но, наверное, назвал, иначе, с чего бы это дядя Коля…  Нет, что-то не сходилось, не могли они оба…
Войдя в комнату дяди Коли, Авруцкий включил свет, лампочка под потолком вспыхнула и лопнула, рассыпавшись на мелкие осколки. Комната в мерцающем свете уличного фонаря, казалась огромной и  Авруцкий не сразу понял, что в ней почти  не было мебели. У подоконника одиноко ютилась трёхногая табуретка, на подоконнике блюдце-пепельница, доверху заполненная окурками, вдоль батареи выстроилось несколько пустых водочных бутылок, в углу стояла этажерка.  Этажерка тоже была пустой и только на верхней полке её сиротливо лежала какая-то фотография в потёртой деревянной рамке. Авруцкий поднёс фотографию к окну. Ему показалось, что он увидел радостно улыбающуюся Валю, бережно прижимающую к себе крохотную девочку, а за ней стоял молодой коренастый моряк, удивительно похожий на кого-то, кого, как показалось Авруцкому, он видел совсем недавно, но никак не мог вспомнить где…
– Как сюда попала фотография Вали, откуда у неё ребёнок, и кто этот моряк? – удивился он, вышел в коридор, включил свет, но лампочка была тусклой и черты лица различались с трудом. Он вернулся в комнату дяди Коли, вынес в коридор табуретку, поставил её под лампочку, встал на неё и поднёс фото поближе к свету. Сомнений не было – это была Валя. Авруцкий долго всматривался в фото и не сразу обратил внимание на то, что матовая бумага была с жёлтыми пятнами и мелкой сетью трещин. Он перевернул фотографию и на оборотной стороне  увидел полустёртую карандашную надпись: «Парголово, 2 июня 1941г.».
Авруцкий знал, что Валю вывезли из Ленинграда двухлетней девочкой. Истощённый, слабо попискивающий комочек нашли в январе сорок третьего года соседи по дому, зашедшие в квартиру в поисках чего-либо пригодного для отопления. Девочка лежала рядом с мамой, у которой крысы уже успели обглодать нос и щёки, в кулачке её был зажат клочок бумаги, на котором с трудом удалось разобрать: «Валя З.». В последний момент её принял детский дом, который был эвакуирован в Пермь. В Перми Валю выходила, удочерила и вырастила женщина также эвакуированная из Ленинграда годом раньше, дочь которой умерла от дистрофии.  После окончания войны они вернулись в Ленинград, где Валя закончила школу и музыкальное училище. Она готовилась поступать в консерваторию, когда её приёмная мама умерла.  Обо всём этом Валя узнала из её посмертного письма. Из тяжёлого невроза Валя сумела выйти только благодаря Авруцкому, вместе с которым она долго и безуспешно пыталась найти своего отца.
Авруцкий вернулся в комнату дяди Коли, достал из блюдца смятую, наполовину выкуренную сигарету, открыл форточку,  сел на подоконник и закурил. Он уже тогда интуитивно не верил в случайности, тем более не мог поверить, что слепой случай привёл  его в этот дом, в квартиру дяди Коли, который оказался отцом Вали. Авруцкий вспомнил, как дядя Коля рассказывал ему, что вернувшись с фронта пытался найти жену и ребёнка, не нашёл и решил, что они погибли в блокадном Ленинграде.
Авруцкий, который учился в то время в мединституте, сорвался, перестал ходить на занятия, его не интересовало ничего, кроме одного: почему именно он оказался виновником смерти дяди Коли и  травмы Вали.  Он пытался нащупать связь между поисками отца Вали и тем, что он снял квартиру в этом доме и привёл её сюда. Вероятность случайной встречи Вали и дяди Коли была исчезающе малой, значит, было что-то такое, что откликнулось на их поиски и привело его совсем близко к разгадке. Ведь фамилия дяди Коли начиналась с буквы «З» и он потерял семью во время войны, а Авруцкий не обратил на это внимание. Если он был избран для того, чтобы вернуть отцу дочь, неужели только его небрежность превратила радость в трагедию?

<< Назад Далее >>