Главная > Редакция > Семен ЛИПКИН (Россия) - (1996-2003)

ОЧЕВИДЕЦ

В августе 1929 года я из Одессы приехал в Москву учиться. Мне было 18 лет. В МГУ я не попал — сын ремесленника, не рабочий, не комсомолец — но «толстые» журналы стали печатать мои стихи: «Новый мир», «Молодая гвардия», «Октябрь», альманах «Земля и Фабрика». Я познакомился с Мандельштамом, стал у него часто бывать (о беседах с ним я написал и опубликовал сначала в Соединенных Штатах, потом у нас воспоминания «Угль, пылающий огнем»). Рекомендованный Георгием Шенгели, я прочел стихи на «Никитинских субботниках», среди присутствовавших я впервые увидел Пастернака. Увы, перед тем, как я начал читать, он, слегка прихрамывая, вышел вместе с крутолобой красавицей женой. Рядом с хозяйкой сидел немолодой человек в академической ермолке, с безумными, жгучими глазами. Он произнес только одно слово: «Музыкально». Это был Андрей Белый.

В Москве на всю жизнь моими друзьями стали близкие мне по возрасту и по литературным взглядам Мария Петровых, тоненькая, черненькая, скромная до болезненности, изумительно знавшая и чувствовавшая русский язык, мужественно-красивый, остроумный, нервный, уверенный в своем призвании Арсений Тарковский, образованный Аркадий Штейнберг, теперь более известный как переводчик, но поныне недооцененный как поэт и художник. Все ушли, а я на «роковой стою очереди».

Литературная судьба у всех четырех складывалась невесело, трудно. В начале пути нас съела РАПП: она ведь пыталась и гораздо более крупную дичь сожрать. Но и когда ее ликвидировали, ничего для нас не изменилось. Дело было не в нашем политическом направлении, само вещество наших стихов было чуждо тому, что печаталось. «Мы начинали без заглавий, Чтобы закончить без имен», — скажет за всех нас Мария Петровых. В конце концов получилось лучше, чем она предсказывала, но напомню, что у Арсения Тарковского первая книга «Перед снегом» вышла, когда ему было пятьдесят пять лет, у меня «Очевидец» — когда мне стукнуло пятьдесят шесть. Петровых в это же время выпустила в Армении в свет одно только «Дальнее дерево», половину ее книжечки составляли переводы. Штейнберг умер, так и не издав ни одной книги собственных стихов, не дожив до персональной выставки своих картин.

Наш старший друг Георгий Шенгели стал работать в Гослитиздате в редакции литератур народов СССР. Он привлек нашу четверку к переводам. Это определило всю дальнейшую нашу жизнь. Сначала мы смотрели на свою работу как на источник заработка, но потом увлеклись всерьез. Мы стали изучать историю народов, с языков которых переводили, их быт, обычаи, религиозные верования, их грамматику и синтаксис, основы их стихосложения.

В переводческом деле меня больше всего привлекало воссоздание на русском языке памятников эпической поэзии — эпоса калмыков «Джангар», киргизов — «Манас», татар — «Идигей», кавказских «Нартов», бурятского «Гэсэра», пространных эпизодов индийской «Махабхараты», «Шах-Намэ» Фирдоуси, поэм Навои и Джами. Я признателен судьбе за то, что в жаркое лето 1942 года, в рядах 110-й кавалерийской дивизии, делил с воинами-калмыками опасность боев и тяжкую горечь нашего временного отступления. Когда в эпоху сталинского геноцида решили ликвидировать как нации калмыков, чеченцев, ингушей, балкарцев, карачаевцев, крымских татар, я с ума сходил от невыносимой боли, я плакал по ночам, вспоминая высланных друзей. Эта боль мучает меня и поныне.

Если же продолжить разговор о переводческой деятельности, то нас, четверых, конечно, утешало и радовало то, что она получила признание, но мучительно остро было десятилетиями длившееся чувство, что собственные наши стихи проваливаются в глухую пустоту — мы их писали, потому что не могли не писать. Двадцать пять лет — и каких важных лет для молодого человека, для стихотворца, шутка сказать — четверть столетия — мои стихи не печатались, их отвергла даже редакция первого «Дня поэзии». Я уже не имел сил огорчаться, но удивился: в «Дне поэзии» опубликовалось чуть ли не четыреста авторов, гораздо больше, чем осталось в русской литературе за всю ее историю, так неужели все эти четыреста пишут лучше меня?

А.Т. Твардовский напечатал в «Новом мире» подборку моих стихов. Я воспринял это как значительное событие в моей жизни. Еще номер журнала не дошел до подписчиков, как в «Известиях» появилась разгромная рецензия на эту подборку, озаглавленная «Альбомные стихи». А что было альбомного в том, что я рассказывал о трагических судьбах людей в годы войны?

Первая моя книга «Очевидец» вызвала сочувственные отклики в журналах и газетах. Но вскоре на меня обрушился сильный удар. Черт попутал меня прочесть сборник эпических поэм Южного Китая. Среди создателей поэм был народ, чье название меня поразило: И. Подумать только, целый народ вмещался в одну букву! Я написал стихотворение под названием «Союз». Я писал: «И простор, и восторг, и унылость Человеческой нашей семьи, — Все вместилось и мощно сроднилось В этом маленьком племени И... Без союзов словарь онемеет, И я знаю: сойдет с колеи, Человечество быть не сумеет Без народа по имени И». Не Бог весть какая оригинальная мысль: даже самое маленькое племя вносит свой вклад в общечеловеческую культуру, истребление даже самого маленького племени — тяжкая рана всего человечества. Но газета «Ленинское знамя» заявила, что речь идет об Израиле. Меня обвинили в сионизме. Возражения синологов, что на юге Китая действительно существует народ И, да и то, что в моем стихотворении люди молятся богам в кумирне, в то время, как евреи народ монотеистический, — не могли ни в чем убедить моих преследователей, авторов книг вроде «Фашизм под голубой звездой». Впрочем, они и не хотели убеждаться. Тем, кто нападал на меня, логика не нужна, даже опасна.

В 1990 году я посетил Святую Землю. На моих вечерах в Иерусалиме и Тель-Авиве читатели спрашивали меня — как это мне хватило смелости еще в 1968 году воспеть Израиль? Мой правдивый ответ разочаровал их.

После «Фашизма под голубой звездой» на меня и на мою жену Инну Лиснянскую нагрянула новая беда: мы приняли участие в альманахе «Метрополь». Когда на машинке было напечатано восемь экземпляров альманаха, он был запрещен Союзом писателей. Из этого учреждения были исключены два самых молодых и незащищенных автора. В знак протеста Аксенов, Лиснянская и я вышли из Союза писателей, в котором я состоял со дня его основания. Запрет на профессию был не худшим из тех жестокостей, которые выпали на нашу долю. Однако, добавлю без иронии, я должен благодарить Союз писателей. В те годы, когда был отстранен от переводов, написал больше, чем за всю предыдущую жизнь. В издательстве «Ардис» в США вышел большой том моих лирических стихотворений и поэм «Воля» (составленный Иосифом Бродским), несколько меньший по объему сборник стихов и поэм «Кочевой огонь», книга воспоминаний о Василии Гроссмане, повесть «Декада».
Долгие дни и годы мои озарила дружба с двумя великими писателями нашего столетия — с Анной Ахматовой и Василием Гроссманом. Не раз бывало так, что только им я читал свои стихи и был счастлив, если слышал от них, таких разных, слова одобрения.

Я хотел бы дополнить эти заметки строками, которые могут показаться нескромными. Но рискну. В 1961 году я написал главную свою стихотворную работу — поэму «Техник-интендант». Я читал ее в доме поэтессы Нины Манухиной, вдовы Георгия Шенгели, читал ей и жившей в то время у нее Ахматовой. Я заметил слезы на глазах у Анны Андреевны. Пришло лето, Анна Андреевна подарила мне свою маленькую книжицу в черном переплете, вышедшую в серии «Библиотека советской поэзии». Вот надпись:
«С. Липкину, чьи стихи я всегда слышу, а один раз плакала
Ахматова 6 июля».
У меня — несколько книг с добрыми надписями Ахматовой.
Эта — самая драгоценная. Она стала не только моей гордостью — она для меня право на существование, особенно в те годы, когда на родине я не существовал.

Писатели России. Автобиографии современников. М.: Журнальное агентство «Гласность», 1998. 

Семен ЛИПКИН в "ДИАЛОГЕ":

Хаим Нахман Бялик. Переводы с иврита и идиш Семена ЛИПКИНА. Вып. 1.

Прошедшее в тумане давно затаено... Стихи 1997 года. Вып. 2.

"Диалог" - важное событие в нашей культурной жизни. Вып. 3-4. Том 1.

Правды взыскуя, отвергну вериги я. Стихи разных лет. Вып. 9-10. Том 1.

Рада ПОЛИЩУК. Белые розы на черном граните. Эссе к 100-летию со Дня рождения С.И.Липкина.

Назад >