Главная > Новости > Памяти Бориса Бомштейна

«Я - СВОБОДЕН» 

ПАМЯТИ Бориса БОМШТЕЙНА

Первая выставка живописи и графики Бориса Бомштейна (Москва) прошла в Арт-центре Марка Шагала с 11 февраля по 7 марта 2009 г. 14 июня того же года была развернута новая экспозиция - "Сцены и пресонажи к произведениям Н. В. Гоголя (театральные эскизы, графика)". В дар Музею Марка Шагала художником были переданы три работы.

Вера КАЛМЫКОВА 

ЖИВОПИСНАЯ РЕАЛЬНОСТЬ БОРИСА БОМШТЕЙНА

Что нужно сделать, чтобы понять живописный мир художника? Чтобы его черты стали тебе родными? Чтобы поселиться в нем?

Я смотрю на полотно Бориса Бомштейна: знакомый мне Обводной канал, фабрика, высотка. Все это словно в золотом сиянии. Цветовые пятна кружатся в особом ритме, не сразу явном для глаза. К картине хочется вернуться еще, еще раз, что-то есть такое в этом танце тонов и оттенков, в этих широких мазках.

Когда живопись оказывается словно бы чуть-чуть «живей», чуть-чуть «заметнее», чем сама жизнь, когда ты видишь реальность так, будто бы тебе ее нарисовал художник, тогда и начинается, вероятно, твое - зрительское - проникновение в тайну художества, сотворчество с мастером.

Борис Юрьевич Бомштейн родился в Москве и живет здесь всю жизнь - за исключением нескольких лет, которые он, совсем ребенком, провел в эвакуации во время Великой Отечественной войны. 0 детстве своем вспоминает: «Дом 14/42 по Сущевскому валу состоял из восьми здоровенных корпусов... Перед нашим корпусом под асфальтом была огромная котельная шахта, а двор, отделенный от улицы деревянным забором, был завален штабелями бревен и кучами прелых опилок. Все это предназначалось для топки котлов в зимнее время. Детвора осваивала эти горы по-своему. Мы лазали по бревнам, рискуя сломать шею. В опилках устраивали шалаши, придумывали разные игры».

Творчество Бориса Бомштейна питается замечательной отечественной художественной традицией - так называемой Московской школой. Она возникла в начале XX столетия на перекрестье двух значительных влияний: с одной стороны, творческого объединения «Голубая роза», с другой - группы художников «Бубновый валет».

Мазок за мазком, оттенок за оттенком - художник словно лепит свои работы, будто скульптор, формует свои крутобокие, яркие дома. Но то здесь, то там помещена не реалистически, подробно выписанная, а лишь лирически намеченная фигура человека. Или, быть может, память о том, что он здесь шел, стоял, задумавшись... Когда? Сейчас? Или день, век, два назад? Вибрация и свечение полотен позволяют предположить любой временной интервал, любой отрезок, отделяющий - или, по желанию, приближающий нас к призраку законченного, исчезнувшего движения, чьего-то тайного, незримого присутствия. Мне хочется думать, что это - люди XVIII или XIX столетий, которые вовсе не исчезли с лица земли, а остались и ведут среди нас свое размеренное, но призрачное существование. Быть может, параллельные миры, соседствующие на одном пространстве и не чувствующие друг друга.

Бомштейн создаёт свое неповторимое, никуда не уходящее время. Но и городское пространство - казалось бы, реальное, московское - на его работах становится фантастическим, «изобретенным». Художнику не нужно прорисовывать четкие, «как в жизни», контуры предметов. Вглядимся в его полотна и поймем, что самое главное в них - живая, пульсирующая энергия движения.

Мазок и цвет оказываются способными передать звук, который город издает в час «пик». Вот зажегся светофор; с места тронулись подвижные легковушки, а грузовик и троллейбус еще только собираются ехать: странное, ни на что не похожее соседство неподвижности и движения! А вот - вырвавшийся из общего потока автомобиль несется («Какой русский не любит быстрой езды?!») так, как, наверное, от всей души мечтает водитель: чтобы окружающие предметы воспринимались лишь сполохами, цветовыми сгустками, без контуров, будто в космическом открытом пространстве.

Общее движение, казалось бы, захватывает и небо: вот летят по нему самолеты... Но вглядимся: летят ли они? Или парят, застыли, словно на детском рисунке? Ведь в детстве мы не умеем передать движение, потому что для нас мир еще не начал куда-то стремиться, постоянно меняясь. Все, что рисует ребенок, он изображает как нечто вечное, незыблемое, всегдашнее.

Художник сумел сохранить детскую способность видеть и изображать мир. Самолеты - как будто ненастоящие, подвешенные за ниточки, непрозрачное небо написано плотно - ни дать ни взять, потолок комнаты. Яркость детских впечатлений запомнилась на годы. Вот воспоминание о деревянном коне, встретившем своего маленького хозяина после возвращения из эвакуации: «Когда мы вошли в комнату, я вдруг увидел серого в яблоках коня на колесиках. Он косил на меня глазом, оскалив зубы, словно ждал, когда наконец вернется хозяин. 0, как я обрадовался ему! Целыми днями я катался на нем, тряпочкой протирал его картонное тело, возил за уздечку на водопой. Нужно было проехать большой путь из комнаты по длинному коридору, уставленному тумбочками, корзинами с огромными пустыми бутылками. Конь мой ржал, сопротивлялся, непонятные вещи пугали его. На кухне я наливал миску холодной воды и давал ему пить, казалось, что он меня понимает и благодарно кивает головой».

Почему именно конь так привлекает ребенка? Какие древние, непонятные современному человеку образы подымаются из глубин сознания, чтобы обрести облик доброго, все понимающего друга? И кто был всадником в детстве, позже скорее всего окажется настоящим сказочником. Сказка Бориса Бомштейна вовсе не ограничивается причудливым обликом города. Его населяют вовсе не только тени; перед нами почти «портреты» жителей - клоунов, бродячих музыкантов, комедиантов, то веселых, то капельку грустных. Такие люди, конечно же, могут жить только в таком городе и в таком мире, какой создает для них художник. В них много от кукол - любимых, дорогих друзей и подружек. Сколько знают о нас наши куклы, сколько тайн хранят!

Чем пристальней смотришь на клоунов и на дома, тем яснее понимаешь, как они похожи. Веселье, готовность сорваться с места и закружиться в танце, или, наоборот, спокойно, раздумывая о вечном, пойти, покачивая мягкими боками улиц, - к этому вполне готовы здания с полотен Бориса Бомштейна. Светоносные дома-клоуны, дома-философы. Прозрачный, таинственный и простодушный мир игры, которая никогда не кончается...

Борис Бомштейн. Живопись. Графика. М.: Наше Наследие, 2008. С. 5-7.

Татьяна Басова

Здесь живет душа Москвы

Путь мой в мастерскую художника шел по старинной Солянке, по прихотливо извилистым древним Ивановским переулочкам, где все - воспоминания о давней Москве, о всех этих кулишках, вражках, песках и глинищах, о пожарах и сирени... А в мастерской висело по стенам все, о чем я думала, идя сюда. Наверное, так нельзя сказать: мысли не могут висеть на стенах, но картины Бориса Бомштейна изображали именно воспоминания о старой Москве. Два десятка лет работает он в том районе и не может равнодушно ходить мимо Ивановского монастыря, основанного матерью Ивана Грозного, помнящего слезы княжны Таракановой, мимо старинных церквей и домов.

- Я убежден, - говорит художник, - что в таких местах, как Солянка и ее переулки, где люди жили много веков, сохранилась высокая духовность, насыщенная энергетика. Знаете, как бывает: люди давно ушли, но ветер еще носит над переулками шум их шагов, обрывки разговоров и мыслей. Образы прошлого материализуются, потому на моих картинах можно увидеть людей в старинных костюмах, прогуливающихся по современному городу. И хотя почти все перестроено, изменился даже рельеф местности, но душа старой Москвы живет в этих местах. На Воронцовом поле в сумерках вижу я чудеса, похожие на булгаковские; в зависимости от времени дня и погоды неузнаваемо меняется Солянка, дворики в глубинах переулков живут собственной жизнью вне времени и пространства.

Пейзажи Москвы, города, в который влюблен художник, - лишь одна сторона его творчества. Сам он делит свои работы на три части. Первая - Москва, вторая - театральные композиции и третья - фантазии. Надо сказать, что Борис Юрьевич начинал как театральный художник, оформляя спектакли Театра Моссовета, «Ленкома», ТЮЗа. Он даже играл на сцене, потом отошел от театра, увлекся исключительно живописью, но не зря умудренные опытом люди театра говорят, что от Театра не уйдешь. Вернулся к нему и Бомштейн. Пьесы Шекспира, Мольера, Лопе де Вега, Гоголя стали его любимым чтением. И рождались картины, похожие одновременно на эскизы декораций, иллюстрации и размышления о жизни драматургов и их героев. Городничий и его семейство в счастливом заблуждении, страшный Ричард III, Агафья Тихоновна в окружении незадачливых женихов. Многие картины навеяны образами Шолома-Алейхема, смешными и трагическими, а поскольку художник очень любит театр, то более всего изображает сюжеты «Блуждающих звезд».

Отдельно я выделила бы серию картин, посвященных Израилю. Удивительно, но мне они напоминают пейзажи Москвы на полотнах Бомштейна. Конечно, акварельная Москва с ее просветленным небом, с ее речками и каналами не может быть похожей на пустыни Иерусалима, его кремовые стены и тысячелетние храмы, но объединяет их какая-то особая духовность, энергия веры что ли. Может быть, от того, что в Израиле зародилось христианство, а Москва стала оплотом православия?

«Фантазии» не имеют никаких отражений реального мира. Они рождаются из ничего - из дневной суеты и ночных мыслей, из вдохновения и сомнений. На полотнах этой серии - ирреальный мир, иллюзорное пространство, в котором люди не связаны друг с другом. Невозможно понять, в какой стране, в какое время живут эти персонажи.

- Каждый день я спрашиваю себя: зачем я рисую? - говорит Борис Бомштейн. - Я не могу не рисовать, мне это необходимо, как дышать. Но хороши ли мои картины, нужны ли они кому-нибудь? Очень долго работы казались мне слабыми, непрофессиональными, я долго не выставлял их, но и дома держать не мог. Я вообще не люблю смотреть на свои картины - те чувства, что я вложил в них, прошли, а в картине они продолжают жить, напоминают о том, что я хочу забыть. Я не стремлюсь кого-то удивить своей живописью, не хочу ни с чем и ни с кем сравнивать свои картины, пусть они будут только моими. Каждый новый холст таит загадку. Подходя к мольберту, я никогда не знаю, чем все это закончится, что получится на холсте. И самая большая радость - этого не знать! По-моему, искусство - это космическая энергия, которая через художника воплощается в картине. Как уловить ее? Много лет я пытаюсь понять, но откровение всегда приходит неожиданно. Однако надежда уловить, остановить это мгновение не покидает меня.

- Кто были ваши учителя?

- Настоящим учителем я могу назвать лишь одного - Юрия Ряжского. Он преподавал в Московском театральном художественно-промышленном училище, где я учился до Строгановки. Он был педагогом от Бога, прекрасно нас понимал, кстати, был братом знаменитого живописца Георгия Ряжского. Уж не знаю, чем я его привлек, но он уделял мне особое внимание. Однажды позвал к себе домой и дал единственный урок живописи, урок на всю жизнь. То, что я скажу дальше, конечно же, прозвучит банально: природа - главный учитель художника. Это скажет вам любой живописец, но это так. В природе есть все - любые формы и цветовые сочетания. Эту истину каждый обязательно открывает для себя сам. Одни рано, другие едва ли не в конце жизни. Даже когда я пишу «фантазии», природа дает начало творчеству, хотя в этих работах нет ничего от натуры. Пытаясь понять себя и окружающих, я часто пишу портреты - автопортреты, портреты жены, сына. Иногда - портреты вообще, образы, возникающие в воображении. Однажды я написал такой портрет, а на одной из выставок ко мне подошел человек и сказал, что на холсте лицо его сына, погибшего в Афганистане. Так бывает. Но портрет - не только изображение человека. Для меня любой предмет - портрет. Я пишу Солянку, на которой каждый дом - портрет, окна - как глаза. В природе портрет - дерево со своей жизнью, голосом, и камень - портрет. Везде я вижу завершенные картины. Мое дело только запечатлеть их, может быть, срежиссировать. Я думаю, что каждый художник - режиссер своих картин. Он строит мизансцены из того, что дает ему окружающий мир.

- Когда вы считаете, что картина получилась?

- Когда хоть один человек нашел в ней что-то близкое для себя. Картина - это пространство, в котором можно путешествовать, находить свои переживания, мысли, воспоминания. Но главный мой судья - сын, он тоже художник и очень тонко чувствует живопись. Если он одобряет - я доволен.

Московская правда. 1997. 21 марта.

Маргарита БОРИСОВА

«Я - СВОБОДЕН»

Стою прикованной перед сияющим провалом в другой мир - мир иллюзорный, но вместе с тем реальный: можно приблизиться к любой из развешанных по стенам картин и увидеть, как время, убегающее вспять, мерцает разноцветьем палитры на полотнах небольшого, какого-то «уютного», формата, не ограниченного условностями рам. Если захотеть - полотен можно даже коснуться кончиками пальцев и, закрыв глаза, ощутить живую неровность масла... Ноя не могу даже вступить из тени в свет: посреди экспозиционного зала стоит... Эйнштейн и запросто разговаривает с кем-то из павлопосадских художников!

Борис Бомштейн, известный московский живописец, разительно похож на мирового гения: невысокий, с чуть удивленным до6родушным «сенбернаровским» взглядом. А на автопортрете он совсем другой: растерянный толстый человек - воплощение печального клоуна с всколоченными волосами, или.. это что-то совсем другое. 06 этом надо подумать, а лучше почувствовать. Ведь Бомштейн не пишет в традициях соцреализма, он пишет впечатления - от города, его окраин и домов, трамваев, людей. Даже от того, чего уже давно нет. И потому в работах художника главенствует состояние, передаваемое вовсе не перспективой и точной прорисовкой объектов, а цветом. Палитра Бомштейна настолько богата и сложна - от неуловимо нежных и прозрачных оттенков до мощных пастозных наслоений глухого цвета - что оторваться от нее непросто. Причем настроение картины не передается от автора - оно возникает независимо. Автор лишь дает тему, а уж зритель, погружаясь в пространство полотна, сам находит там нечто свое. И всегда это «нечто» сокровенно и лежит глубоко внутри - где-то в детстве. Пожалуй, именно это и является ключом к пониманию творчества Бориса Бомштейна. Историю, произошедшую с ним однажды, он считает соответствующей тому, чем был занят всю жизнь. Как-то раз на одной из московских улочек мастер писал этюд: дома, деревья, скамейки. И вдруг дама, довольно долгое время наблюдавшая за работой художника, томно вздохнула: «Знаете, а на этом трамвае я тоже когда-то ездила». Бомштейн нисколько не удивился неожиданному откровению и философски_;принял к сведению, что помимо запечатленной архитектуры, в полотне материализовался трамвай, «приехавший» очень издалека. А впрочем, и сам он упорно стремится в детство, рисуя, на неискушенный взгляд, абсолютно «детские» самолетики и паровозы («Паровоз на синем», «Самолет и паровоз», «Красный самолет» и др.).

Однако примитивизм Бомштейна - самый верный ход в решении авторской задачи - вырваться за пределы привычного предметного ряда, на высокой скорости преодолев границы пространств и времен. «Если отшелушить прожитые годы; то получится именно такой самолет - простой и красный, - Бомштейн пытается ответить на вопрос, какое место в ряду его метафизических работ занимают вполне реальные машины. - Эти объекты технического мира людей - тоже символ новой для меня ипостаси. И она может быть разной».

В тайниках памяти художника скрыты не только воспоминания о самолетах и паровозах. Многочисленные образы клоунов, мимов и паяцев занимают в экспозиции не последнее место («Музыканты», «Мим», «Четыре клоуна в масках», «Квинтет», «Пьеро» и др.). И вот, в который уже раз у зрителя возникает впечатление двойственности от увиденного: что это - попытка связаться с ушедшим миром детских грез или более сложный символ чего-то многозначного, созданного вполне зрелым мастером живописи и философом? Скорее всего, и то, и другое. Мир «вышедшего из детства» художника по-детски чист, он наполнен яркими птицами и животными, новогодними елками и клоунами с лицами, словно маски реальности - то печальными, как тоскливый ветер войны, то полными ожиданий чуда и бесконечного счастья. А сегодня художник, некогда плакавший над Сезанном, пропустивший через себя Модильяни и Маттисса, заявляет: «Я освободился от них и стал наконец-то собой». Найдя свой собственный язык в искусстве; Борис Бомштейн, тем не менее, испытывает заметное влияние великих импрессионистов. И это прекрасно! «Искусство создается с того момента, писал Константин Станиславский, - когда создается непрерывная линия. Нота, аккорд, выхваченный из мелодии, - еще не музыка, движение, выхваченное из танца, - еще не танец...». Именно в связи эпох различных стилей и имен прослеживается непрерывность развития мировогр искусства. И сегодня уже можно говорить о том, что в этом ряду стоит и имя Бориса Бомштейна, по его собственному высказыванию, записавшего все: звуки, людей, города...

Павлово-Посадские известия. 2007. № 17. 26 апреля.

О художнике Б.Бомштейне.

О Борисе БОМШТЕЙНЕ в Галерее "Диалога" (вып. 9-10, т. 2)

Владимир ЦЕЛЬТНЕР (Россия). От зеркала к зазеркалью.

Борис БОМШТЕЙН (Россия). Серебряный цвет моего далекого детства. Из воспоминаний.

"Я - СОБОДЕН. Памяти Бориса БОМШТЕЙНА". 2013 г.

Назад к новостям >