ГЛАВНАЯ > Новости > Амос ОЗ. Опаленные Россией. Эссе
Амос ОЗ
ОПАЛЕННЫЕ РОССИЕЙ
Эссе
Все, что я написал, несомненно имеет русские связи,
а мои корни уходят в традиции русской классической
литературы – Толстого, Достоевского, Гоголя и Чехова.
Амос ОЗ
Это эссе – послесловие к вышедшему в 1994 году роману Амоса Оза “Мой Михаэль”, первого романа на иврите, переведенного на русский, который вышел в России за все время существования литературы на иврите! Этот роман вошел в список «100 лучших романов двадцатого века», который составила немецкая ассоциация издателей.
В 2015-2016 годах в Москве вышел восьмитомник(!) романов Амоса Оза.
Шимон Перес, тогдашний президент Израиля и друг Амоса Оза, просил у Амоса две вещи: передать все восемь томов в его резиденцию. Кроме того, Перес просил отдельным оттиском передать эссе “Опаленные Россией”. Все это ему нужно для того, чтобы и восемь томов, и оттиск “Опаленные Россией” передать Путину! Спустя неделю Перес сообщил, что Путин и книги, и оттиск получил.
А вскоре, выступая в Большом театре по случаю собрания в честь 25-летия установления дипломатических отношений Израиля и России, Путин, в присутствии Нетаньяху и переполненного зала Большого театра, процитировал отрывки из эссе “Опаленные Россией”, указав при этом, что это – слова «выдающегося израильского писателя Амоса Оза».
Напоминаю читателям альманаха «ДИАЛОГ», в котором неоднократно печатался Амос Оз, что это эссе он написал в 1994 году!
Вступительное слово и перевод эссе с иврита
Виктора РАДУЦКОГО (Израиль)
О моих отношениях с Россией — а они, я полагаю, характерны для большинства людей моего поколения и, пожалуй, для всей нашей культуры — об этих отношениях можно сказать так: "Мы обожжены!" И невозможно стереть признаки, стереть следы этой "обожженности", связанные со становлением и переживанием нашего несчастного, трагического "русского романа", — мы им мечены, клеймены, опалены.
Он, и в самом деле, "несчастный роман" — в аспекте политическом и идеологическом. Свидетельство этому — последние сто лет взаимоотношений евреев с Россией. Но в плане культуры его никак нельзя назвать несчастным: напротив, это роман, нас оплодотворивший. И не будь этого "русского романа КУЛЬТУРЫ" — не стали бы мы теми, какие мы есть.
Впрочем, "несчастный роман" тоже принес свои плоды, он тоже часть культурного оплодотворения, ибо даже безответная любовь формирует, закаляет человека, способствует кристаллизации его личности, а чувства, пусть и отвергнутые, — суть слагаемые духовного мира. В конце концов в мире есть больше песен о несчастной любви, чем о любви счастливой...
Связь наша с Россией — фундаментальная, глубокая, духовная, культурно-литературная, обусловленная, среди прочего, и сходством темпераментов, — связь нашего общества и нашей культуры не вписывается в простую формулу: "они дали, а мы взяли". Наши отношения с Россией не похожи на взаимные связи между другими европейскими народами, к примеру, между Россией и Францией — хотя и русско-французские связи не столь уж просты и однозначны. Однако, при всей их амбивалентности, можно говорить, что это отношения равного с равным. Россия немало почерпнула у Франции, но, в свою очередь, Франция тоже получила от России нечто существенное. Франция пролила немало русской крови, но и русские в долгу не остались. Случалось и так, что обе эти страны были союзниками.
Наши же отношения с Россией не вписываются в подобную схему. Все намного сложнее. Мы — я имею в виду еврейский народ, а не евреев Эрец-Исраэль, — всегда были для России "проклятым братом", тем братом, которого держат на задворках.
Еврейский народ немало дал России. И не только революцию, которую — правомерно или нет — некоторые называют "детищем евреев". Мы вправе говорить о еврейском влиянии в самых разных аспектах — начиная от Библии и кончая повседневной жизнью. Ведь и о России можно сказать, что многое из того, что было достигнуто ею, — достигнуто не без участия своих, живших в этой стране евреев. Но при этом они всегда были "братом", который оставался в тени, которому предназначалась не столбовая дорога, а убогий проселок.
И потому многие из них в разное время поднялись и оставили Россию...
Но куда бы они ни пришли — везде была с ними России, которую они привезли с собой.
Я бы хотел мысленно вернуться на сто с лишним лет назад — в восьмидесятые годы прошлого века. Для евреев России это было время великих надежд и великих разочарований. Надежды возлагались на реформы Александра Второго. Казалось, что дух Парижа — нетленного символа европейской культуры — вот-вот воцарится и в России, и на Украине: Париж перемещается на Восток, и получение гражданских прав евреями Российской империи — всего лишь вопрос времени. Казалось, что русское общество вот-вот примет их...
Потрясение, пережитое евреями России в связи с провалом реформ Александра Второго, убитого народовольцами в 1881 году, вызывало к жизни первые ПРАКТИЧЕСКИЕ мысли, обращенные к Иерусалиму, идеи, которые можно было бы назвать предтечами сионизма.
В 1881 — 1882 годах разразились небывалые погромы, впервые в истории России носившие МАССОВЫЙ характер и охватившие значительные территории на юге и юго-востоке Украины. Евреи, опасаясь полиции и цензуры, даже придумали для этих погромов кодовое название — "Ураганы в Негеве". Напомню моим русскоязычным читателям, что пустыня Негев — южная часть Эрец-Исраэль, и направление на юг у нас иногда называется по имени этой пустыни — "негба".
Между погромами "Ураганы в Негеве" и погромами начала века — Кишиневским (6 — 7 апреля 1903 года), а также теми, что сопутствовали первой русской революции (1905 — 1907), — еврейская интеллигенция пережила долгий период весьма напряженных отношений с русской культурой, период "любви-ненависти". В своем обращении к украинским читателям, предваряющем публикацию моего романа "До самой смерти" в Киеве (1991 год), я назвал эти отношения "безответной любовью" или, если хотите, "разочарованием в любви". В еврейской интеллигенции долго не угасала какая-то надежда, обращенная не к власти предержащей — та поощряла погромы, поддерживала их и разжигала, — но была великая надежда, что те русские, в которых не умерла совесть, вознесут голос протеста, а вослед поднимется ВСЯ русская интеллигенция. И когда этого не произошло, последовало глубокое разочарование и потрясение, Рухнули определенные пласты в сознании еврейской интеллигенции, обнажив сокрытые дотоле материки и континенты, — и взгляды ее устремились к Сиону, к Эрец-Исраэль.
Отдельные голоса протеста все же прозвучали. Были среди представителей мыслящей России те, кто сказал свое слово в защиту евреев. Но можно понять разочарование евреев, если вспомнить, что из литераторов и мыслителей ПЕРВОЙ шеренги, пожалуй, лишь один М.Е.Салтыков-Щедрин высказался против погромов 1881 — 1882 годов, и голос великого русского сатирика оказался гласом вопиющего в пустыне. Промолчали и Л.Н.Толстой, и Ф.М.Достоевский, и И.С.Тургенев. Зато популярный публицист А.С.Суворин, редактор и издатель газеты "Новое время", напечатал статью, в которой задавался поистине гамлетовский вопрос: "бить или не бить?"
Со временем выступления в защиту евреев значительно активизировались, но это произошло позднее, а не в те страшные погромные годы. В.Г.Короленко, на протяжении всей своей жизни рыцарски защищавший евреев, считавший преследования их "позором для СВОЕГО отечества", в это время находился в ссылке. И высказывания Максима Горького, который не раз гневно осуждал антисемитизм, считая его наследственным грехом русского народа, порождением его рабской истории, — эти высказывания также прозвучат много позже.
А пока, как уже сказано, — едва слышны лишь отдельные, не слишком громкие голоса... Но и этого оказалось достаточно для того, чтобы в определенных кругах еврейской интеллигенции пробудилась новая надежда: еще не все потеряно, надо ждать. А тем временем в народных массах нашелся свой ответ на погромы — огромное число евреев покидало Россию. Их уже не интересовала ни позиция русской интеллигенции, ни грядущая революция, сулившая всеобщее избавление, ни реформы. Для многих выбор был однозначным — Америка. В интеллигентной среде "американский вариант" не был столь популярным. Актуальными стали поиски путей к национальному пробуждению, обсуждались все возможности — от Бунда до сионизма, вернее, тех идей, которые позднее вылились в сионизм.
Как известно, после погромов, весной 1882 года, были обнародованы "Временные правила", и положение евреев в России еще ухудшилось: существенно сократилась "черта оседлости", перед евреями практически наглухо закрылись двери высших учебных заведений.
Возникло и такое понятие, как "бескровный погром". На страницах столичных и провинциальных газет стали появляться статьи, разъяснявшие, что евреи САМИ накликали на себя беду, что погромы — это расплата за их образ жизни, за тот способ, которым они добывают себе пропитание, за их замкнутость, отчужденность, за то, что они — "не такие, как все".
Здесь мне хотелось бы сделать небольшое отступление. Антисемитизм — явление весьма сложное и неоднозначное. Спустя примерно полвека после "Ураганов в Негеве" был всплеск антисемитизма в Польше, который объясняли примерно теми же причинами: евреи, мол, "не такие, как все" - они на нас не похожи, говорят не на польском, а на чужом языке, одеваются по-иному, едят по-иному, ведут себя по-иному... В то же самое время в соседней Германий, где антисемитизм также набирал силу, доводы антисемитов были прямо противоположными: евреи так похожи на нас, что уже трудно отличить их от немцев — они и одеваются, как мы, и выглядят, как мы, их поведение и манеры подобны нашим, они усвоили наш язык, да так, что присвоили его себе, они стремятся пожать лавры, не им предназначенные...
И в Центральной Европе отношение интеллигенции к евреям было амбивалентным. С одной стороны, евреи должны покончить со своей обособленностью, замкнутостью, стать такими, как и мы, — и тогда мы примем их. Но... если евреи "такие, как все", если они подобны нам, то как тогда отличить — кто же еврей! А если евреи не отличимы от нас — это конец: они все заполонят, все присвоят, все захватят...
Подобное отношение существовало и в России.
Стоит, наверно, вспомнить и о некоторых высказываниях русских революционеров конца девятнадцатого века, утверждавших, что погромы могут ускорить приход революции, послужить катализатором. В самом крайнем своем выражении это формулировалось так: погром — это народное восстание, поднявшееся сначала против евреев, а затем — против царя. Народ взялся за топоры? Отлично! Наконец-то осуществился призыв: "К топору зовите Русь!" Может, и жаль, что громят евреев, но топор в руках народа — это явление положительное, это раздувает огонь революции, это во имя общего справедливого дела. Увы, подобная фразеология стала банальностью. Банальностью зла...
И еще одно характерное явление заслуживает внимания. Личный опыт, приобретенный российским образованным евреем, даже тем, кто искренне намеревался ассимилироваться, свидетельствовал о том, что я бы назвал — нет, не антисемитизмом, — а отчуждением, неприятием со стороны русской интеллигенции. Впрочем, об этом писал в свое время один из лидеров сионизма В. Жаботинский, определив это явление как "асеми-тизм": "Это не борьба, не травля, не атака: это безукоризненно корректное по форме желание обходиться в своем кругу без нелюбимого элемента".
И в самом деле, нельзя же назвать антисемитом образованного русского человека, который не любит приглашать к себе в дом евреев. Даже убежденные филосемиты как бы окружены невидимой непроницаемой стеной и, горячо выражая свою приязнь евреям, они, тем не менее, не открывают им свои объятья. Более того, я осмелюсь заявить, что Лев Толстой — тоже из их числа, хотя мое уважение к нему безгранично.
Следует заметить, что подобный "синдром непроницаемости" был характерен не только для России. В той или иной форме схожие явления наблюдались и в Германии, и во Франции, практически во всех цивилизованных странах, за исключением разве что Соединенных Штатов Америки.
И это не могло не быть прочувствовано и осмыслено той частью еврейской интеллигенции, которая в силу своей интеллектуальной честности была обязана дать себе отчет в происходящем. Мне представляется, что сионизм провозвестника Еврейского государства Теодора Герцля, так же, как и других лидеров этого движения, в конечном счете, основывался на "чуждости" евреев тем странам, в которых они жили в диаспоре, а отсюда — и единственное решение — Исход.
Еврейская интеллигенция "получила" от интеллигенции русской необычайный конгломерат — смесь национализма с либерализмом, народничеством, толстовством, коммунизмом. И даже — чуть-чуть анархизма, приправленного нигилизмом. И хотя еврейская интеллигенция сумела каким-то образом "переварить" и усвоить эту нелегкую духовную пищу, это не помогло ей открыть запертые двери. Ни один из "ключей", которым пытались воспользоваться, не подходил ни к одной двери! Так и осталась еврейская интеллигенция со связкой ключей в руках, а "русская дверь" по-прежнему была заперта на семь замков. И тогда евреи приняли решение: "Мы создадим дверь, которая откроется НАШИМИ ключами. Мы построим СВОЮ дверь!"
С этого, по сути, начинается истинно сионистское мышление. Поначалу речь шла лишь о духовном обновлении — об обновлении политическом еще не думали. Созидание НАРОДА. Сначала — в России, а затем, быть может, во всей Восточной Европе, а там — и во всем мире!
В работах основателя "духовного сионизма" Ахад-ха-Ама (Ашера Гинцберга, 186З — 1927) доминантной стала идея о "жажде национального существования", которой обуян народ, — в силу всеобщего инстинкта, присущего равно и отдельной личности, и целому народу.
Нетрудно уловить здесь нечто общее с идеями славянофильства или даже панславизма: есть некая СУЩНОСТЬ, которая определяется не государственной принадлежностью — она превалирует над государственными институтами, не зависит от паспорта, сущность эта - нечто мистическое.
Схожие идеи появились и в еврейской среде: иудаизм — это не только религия, но еще и СУЩНОСТЬ. Такой подход явился, пожалуй, первым зерном, из которого проклюнулись ростки сионизма. Зарождение сионистской мысли в России было "облучено" идеями, возросшими на явно славянской почве...
Еще одна идея, дошедшая до евреев разными путями и усвоенная ими с "русского голоса", — связь между коллективным здоровьем, — самочувствием индивидуума и "простой жизнью". Всякий, кто оторван от земли, нравственно не здоров. Эта идея была весьма популярна в России в XIX веке. Жизнь в деревне идеализировалась русской интеллигенцией и противопоставлялась городской: по воззрениям славянофилов, город — это разложение; он загажен "немецкой грязью", испорчен "влиянием Запада". Подлинное, истинное, исконное — это деревня. Корни народа — в почве. У евреев такой "почвы" не было. Отсюда в сионизме — особенно, русском, — так силен мотив "возвращения на землю" в самом прямом смысле слова. Кстати, сионисты Запада об этом возвращении почти не говорили. Для сионизма же российского — вернее, прото-сионизма — все другие варианты были неприемлемы: все, что не связано с землей — болезнь и загнивание. Еврейскому народу необходимо вернуться на землю, вернуться к земле. А такое возвращение возможно лишь на СВОЕЙ земле — в Эрец-Исраэль.
... В июне 1882 года четырнадцать молодых евреев из России во главе с Исраэлем Белкиндом высадились в порту Яфа и вскоре стали работать в сельскохозяйственной школе Микве Исраэль. Эти молодые люди, принадлежавшие к организации БИЛУ (ее название составлено из первых букв библейского стиха: "Бейт Яаков лху венелха" — "Дом Яакова! Вставайте и пойдем!" Исход, 2:5), своим переселением в Эрец-Исраэль не только выразили решительное неприятие той ситуации, которая сопутствовала погромам 1881 года. Они привезли с собой и тот комплекс идей, о котором я говорил выше, те веяния, что во многом определили духовную жизнь русского еврейства перед первой волной массовой репатриации — так называемой Первой алией (1882-1903).
Пример такого рода веяний: иллюзии по поводу "простого человека". Сами эти иллюзии возникли под явным влиянием взглядов интеллигенции русской: дескать, власть омерзительна, прогнила до основания, жестока, неумолима, а "простой человек" — хорош. Он, быть может, пьет слишком много, чересчур вспыльчив, его легко сбить с толку, но он — хороший. Кровавые погромы поставили еврейскую интеллигенцию перед жестоким фактом: антисемитизм "простого русского человека" — рабочего, мужика, мещанина — мало в чем уступает антисемитизму власти предержащей. Непреложность этого факта трудно было вынести. Пока еврейская интеллигенция верила в "простой народ", в его моральное превосходство над властью, в его чистоту, наивность, неиспорченность, — была еще надежда, что безумие схлынет, исчезнет, сойдет на нет. Канет в небытие один царь, сойдет со сцены другой, а там и революция грянет, а уж после революции — рай земной, всеобщее братание. Когда же эта иллюзия рухнула, еврейская интеллигенция отправилась на поиски иного, так сказать, НАШЕГО "простого народа".
Этот извечный миф — а в это определение я вкладываю еще и целую систему ценностей и идеалов — евреи принесли и в Эрец-Исраэль. Но здесь эпос обернулся комедией. Почему? Потому, что на местных арабов были перенесены прежние, российские представления. Пусть араб ходит в бурнусе, отрастил длинные усы, опален южным солнцем, — это, мол, тот же представитель "простого народа".
И в определенных кругах новоприбывших из России заговорили с энтузиазмом: "Мы будем добры к этим простым людям, мы принесем им образование и прогресс, но и сами научимся у них, как жить простой, здоровой жизнью, как пахать землю. Мы сольемся с ними". Если МЫ оградим их от произвола местных помещиков — "эффенди", защитим от коррумпированной власти, оторвем от религии, приблизим их к себе, поделимся своими знаниями — они нам будут благодарны, примут нас, и совместными усилиями мы примемся за строительство прекрасного отечества и для НАС, и для НИХ. Одним словом, палестинская версия "хождения в народ", где в роли "простого народа" выступают арабы...
А вот и еще один миф: арабский земледелец-феллах — это "мужик", а кочевник-бедуин — "казак". На почву Эрец-Исраэль были опять-таки перенесены российские заблуждения: казак — добрый, в сущности, человек; если его не сбивают с толку, не подстрекают, не спаивают, он преисполнен доброты и тепла.
И когда случились первые столкновения между арабами и новоприбывшими из России, реакция последних была чисто "российской": это погром, антисемитизм, снова иноверцы — "гои" занимаются тем, в чем достигли высшего искусства, — резней. Такие чувства испытывали, в основном, представители Первой алии, которые были потрясены, растеряны, дезориентированы. Вновь зазвучал классический вопрос — что делать?
Попробуем представить себе, что должен был пережить, к примеру, писатель Моше Смилянский, переселившийся в Эрец-Исраэль в 1890 году. Одним из первых в новой ивритской литературе выводит он на страницы своих книг арабских персонажей. И свой псевдоним "Хаваджа Муса" он тоже выбирает, не случайно — это заимствование из арабского: "хаваджа" — вежливое обращение к мужчине, Муса — это Моисей. Его рассказы и повести из жизни Эрец-Исраэль окрашены в романтические тона. Нетрудно догадаться, откуда черпал свое вдохновение этот писатель, идеализировавший простого феллаха-землепашца, честно и упорно обрабатывающего свой надел, свое поле, свою родную землю. М.Смилянский, так же, как и многие другие, пережил настоящий шок после первых столкновений с арабами.
Представители Первой алии еще не успели оправиться от этого шока, как накатила новая волна репатриантов — более 40 тысяч человек: Вторая алия (1904 -1914), прозванная "социалистической", основавшая рабочее и кибуцное движение в стране.
Они привезли с собой идейный пыл, бурный темперамент революции 1905 года. Они не только пережили погромы, сопутствовавшие этой революции, но и впервые попытались организовать еврейскую самооборону, хотя попытки эти чаще всего оказывались неудачными. Однако этот российский опыт не пропал втуне — именно Вторая алия создала ядро еврейских вооруженных сил.
У этих первых боевых формирований было потрясающее сходство с русскими "источниками": совершенно явно ощущается влияние методов российского революционного подполья — те же приемы конспирации, то же сочетание коллективизма с индивидуализмом. Новые призывы зазвучали в Эрец-Исраэль: надо с оружием в руках встать против арабских погромщиков, но также надо не давать спуску и зажиточным еврейским землевладельцам-эксплуататорам.
В разговорах зазвучали такие слова, как "революция", "экспроприация", словно революция переместилась сюда, на Ближний Восток, и еврейским "кулакам-мироедам" из Петах-Тиквы и Зихрона придется держать ответ перед пролетариатом. Кстати, слово "кулак" именно в его русском звучании и смысле вошло в иврит, равно как и другие слова, привезенные из России в тот период — самовар, рубашка, гармошка, балаган...
Группа участников самообороны из России организовала в 1907 году конспиративную организацию по охране и обороне, названную "Бар-Гиора" — в честь вождя антиримского восстания времен Второго Храма. Индивидуалисты, люди с непреклонным характером и твердыми убеждениями, члены этой маленькой подпольной ячейки действовали под глубоким воздействием идей и методов русской партии эсеров, о чем они сами неоднократно говорили и писали — достаточно прочесть их манифесты. В 1909 году "Бар-Гиора", расширившись, стала организацией "Хашомер", явившись тем ядром, из которого впоследствии развилась "Хагана" (1921), поставившая, в свою очередь, кадры первым Вооруженным Силам Государства Израиль.
Политические страсти, столь привычные для российского еврейства, отныне кипели в Эрец-Исраэль. В 1906 году здесь были организованы первые рабочие партии — "Поалей Цион" (Рабочие Сиона) и "Хапоэль ха-цаир" (Молодой рабочий). Их члены полагали, что защита от арабских погромщиков и борьба против еврейских богатеев, обращавшихся с еврейскими батраками, как с рабами, — это и есть подлинная еврейская социалистическая революция.
В литературе, создававшейся в Эрец-Исраэль в те годы — вплоть до начала 1-й мировой войны — применение силы, индивидуальный террор признавались вполне допустимыми. Здесь сказывалось также влияние и анархистов, и нигилистов. Непримиримое отношение к сложившейся действительности, идеологизация истории, взгляд на роль личности в истории, убежденность, что небольшая авангардная группа активных деятелей способна изменить ее ход, — не правда ли, все это хорошо знакомо русскоязычному читателю?..
И еще один столь же знакомый мотив: можно — а порою просто необходимо — отбросить принятые моральные нормы. Почему? Потому что в революционную эпоху существует ВЫСШАЯ мораль, позволяющая преступить и закон, и моральные категории. Гуманизм может подождать до лучших времен. "Высшую" мораль, как известно, исповедовали и русские радетели за народ. Кстати, слово "народ" в те времена звучало в Эрец-Исраэль не реже, чем ивритское слово с тем же значением — "ам". Но понятие "народ" включало в себя лишь тех, кто трудился на земле, и наши революционеры, говоря о народе, исключали, скажем, зажиточных еврейских поселенцев: они — не народ. Народ — это те, у кого ничего нет...
Теперь я хотел бы более подробно остановиться на литературе периода Второй алии — периода взлета халуцианского движения ("халуц" — так называли на иврите пионеров-поселенцев, приехавших из России, чтобы работать на земле).
...Тургеневская меланхолия чувствовалась в описаниях умирающих еврейских местечек, их неизбежного заката. В чеховские тона были окрашены рассказы о "маленьком человеке" из гущи еврейских масс, вечном неудачнике, вечном страннике, нигде не находящем своего места. Когда же еврейские писатели говорили о невероятной сложности нашей натуры — нельзя было не услышать голоса Достоевского. А стоило им заговорить о справедливости, о народе, о корнях, о земле, об опрощении, о природе — тут уж сам — Лев Николаевич Толстой входил в комнату, и его присутствие можно было ощутить прямо-таки физически.
Так тень великой русской литературы девятнадцатого века осенила ивритскую литературу эпохи ее становления.
Позднее, во времена Авраама Шленского (1900 - 1973), выдающегося поэта и блестящего переводчика, под чьим пером на иврите зазвучали и Пушкин, и Тютчев, и Ахматова, и Гумилев, — проявились и иные русские веяния: символизм, акмеизм, футуризм. Словно местный Маяковский, ходил по улицам Тель-Авива поэт Александр Пэнн (1906-1972). Он блестяще перевел знаменитого советского поэта и даже издал книгу его избранных стихов...
В период между двумя мировыми войнами русская культура, старая и новая, оказывала решительное влияние на культуру ивритскую. В некоторых произведениях того времени можно даже отыскать и марксистский детерминизм, и популистскую советскую романтику...
Но вернемся к литературе периода Второй алии. И познакомимся с одним из основателей, идеологом и духовным руководителем халуцианского движения в сионизме, движения, целью которого было еврейское заселение и освоение Эрец-Исраэль. Аарон Давид Гордон (1856 — 1922) смог осуществить свое желание жить на этой земле, когда ему было уже под пятьдесят. Он решил стать сельскохозяйственным рабочим и, приложив нечеловеческие усилия, стал трудиться с мотыгой в поле. Книги, которые он написал уже здесь, я бы мог назвать анархистскими и религиозными в одно и то же время.
Взгляды Гордона сложились в основном под воздействием идей Льва Толстого. Путь к исправлению мира — в самоусовершенствовании человеческой личности, в признании ее непреложной ценности, в естественной простоте, в близости к природе. Человек должен работать на земле, ибо такой труд — наиболее естественный, он непосредственно удовлетворяет человеческие потребности. Его результатами надо делиться с ближним. Молиться следует не в синагоге, а на природе. Поклоняться горам, ветру, воде, свету — именно там и есть Бог. Жил Гордон с чувством аскета, который готов отказаться от всех благ и удовольствий жизни, чтобы дойти до истины, познать ее. Это пришло от Толстого, но имеет более глубокие русские корни.
Будучи убежденным противником частной собственности на землю и средства труда, Гордон отвергал марксизм, равно как и любую другую идеологию. По мнению Гордона, утверждения, что бедняки и рабы хотят свободы, и стоит им добиться ее, мир станет раем, — эти утверждения ошибочны. Рабы хотят не свободы — они жаждут сами стать господами, чтобы другие были рабами вместо них. Поэтому недостаточно освободить ОБЩЕСТВО. Главное — это ЛИЧНОСТЬ. И исправлять, изменять нужно только личность, а не общество. Поэтому нет смысла стремиться к созданию совершенного ГОСУДАРСТВА. В центре всех усилий — ЛИЧНОСТЬ, и вокруг нее и к ней устремлены идеи А.Д. Гордона. Добровольное приобщение к физическому труду послужит не только совершенствованию личности, но и средством интуитивного постижения, мистического восприятия Бога. Не случайно последователи Гордона определяли его мировоззрение как "религию труда"
Подобные взгляды — сочетание анархизма с религиозностью — непонятны ни одному западному мыслителю, но зато уроженец России легко проникается ими, хорошо представляя их истоки, берущие начало в русских идеях, русском бытии, русском духовном опыте. Я бы сказал, что воззрения Гордона — странный, а возможно, даже трагический брак русского начала с еврейской традицией.
Личность Аарона Давида Гордона, его обаяние, сама его жизнь оказали огромное влияние на современное ему поколение созидателей страны. Его именем было названо всемирное молодежное движение — "Гордония", возникшее в 1923 году. Но вслед за гордонистами появились... марксисты.
Тут мне хочется повторить свое высказывание о марксистах, сделанное в одной из бесед с журналистами и имеющее прямое отношение к теме этой статьи. Я сказал, что эти люди поклонялись Сталину и лелеяли надежду, что в один прекрасный день он приедет к ним в кибуц. Тогда-то они покажут ему ВСЕ. Как водится, разгорится великая полемика о марксизме-ленинизме и всем таком прочем, и вот тут-то они Сталину докажут раз и навсегда, каким должен быть ПОДЛИННЫЙ марксизм-ленинизм. И тогда, надеялись они, Сталин, усмехнувшись в свои усы, скажет им: "Ну, жиды, вы построили социализм почище, чем в России, честь вам и хвала!" — а потом можно и умереть от великого счастья... Вот как иногда скрещиваются русские идеи с реальным воплощением их в Эрец-Исраэль...
Но, пожалуй, самым интересным "перекрестком идей" оказался Иосеф Хаим Бреннер — и в своих художественных произведениях, и в публицистических выступлениях, и в своей жизненной позиции.
Бреннер был личностью очень еврейской, сказал бы я, — в своих страданиях, в стремлении к подлинной нравственности, в своем индивидуализме, в освящении жизни ЛИЧНОСТИ. В этом он походил на Гордона. Но в противоположность последнему, он относился к действительности с жестоким реализмом, исполненным крайнего пессимизма. С пессимизмом думал он об отдельном человеке, и об обществе в целом, и о еврействе, вернее, о той ситуации, в которой оно находилось.
Он первым увидел с абсолютной бескомпромиссностью и предельной жестокой ясностью, что нам предстоит неизбежное столкновение с арабами. И вовсе не потому, что арабы плохи, злы или продажны, а потому, что они отнюдь не глупы и прекрасно понимают, что мы пришли сюда не для того, чтобы их жизнь стала легче. Мы готовы одарить их всяческими "пирожными" — прогресс, образование, здравоохранение, но эту землю заберем себе. И если эта земля станет еврейской, она уже не будет арабской — и арабы это отлично понимают! А раз так, то никакие сладкие пилюли не помогут — ни поднятие уровня жизни арабов, ни прогресс, ни образование. Предстоит столкновение — и к нему необходимо готовиться. Он не верил, что мы победим, но считал, что необходимо попытаться.
Вся суть мировосприятия Бреннера сконцентрирована вокруг идеи "вопреки всему, наперекор всему". Быть может, нет надежды на победу, но человек ОБЯЗАН попытаться. Поэтому он верил, что НАДО браться за оружие — вопреки мнению Гордона. Изучать военное дело, не превращая оружие в религию, в предмет поклонения, к чему, по его мнению, призывал создатель первых еврейских отрядов самообороны в Эрец-Исраэль Владимир Жаботинский.
Бреннер презирал и пацифизм, привезенный немецкими профессорами, считавшими, что, если мы "подставим другую щеку", нас полюбят. Он не мог примириться с бессилием и покорностью. Он непреложно верил в право на самозащиту — когда нельзя не взяться за оружие и применить силу. Но ни в коем случае не создавать из силы РЕЛИГИЮ, не возвеличивать ее и не прославлять. "Тот, кто полагает, что наш идеал — агнец, глуп, как и тот, кто считает, что наш идеал волк", — так писал Бреннер.
Он был убит арабскими погромщиками 2 мая 1921 года во время антиеврейских беспорядков в Яффо. Было ему 40 лет...
Его оппонент — Жаботинский, живший с 1920 года в Иерусалиме, предвидя опасность антиеврейских выступлений со стороны арабов, организовал в том же году первые отряды самообороны, за что был судим военным судом и приговорен к пятнадцати годам каторги. Бурные протесты общественности вынудили британскую администрацию Палестины сперва смягчить, а затем и вовсе аннулировать этот приговор.
Отголоски той полемики, что вели некогда Бреннер и Жаботинский, — эти два ярчайших представителя русского еврейства, духовный мир которых сформировался под воздействием русской культуры, — можно услышать в спорах, ведущихся в израильском обществе и в наши дни. Каковы границы применения СИЛЫ? Как, обладая силой, не потерять РАЗУМ?..
А сейчас я хочу перейти, к теме, которой уже мимоходом коснулся. Я хочу поговорить о странном, сюрреалистическом периоде, когда часть еврейского населения Эрец-Исраэль была влюблена — в Россию времен Сталина. Оговорюсь сразу: НЕ ВСЕ были влюблены. Та часть, о которой пойдет речь, была невелика, но весьма заметна и представительна в обществе.
Чтобы разобраться в этом эпизоде нашей истории, следует остановиться на обстоятельствах, ему сопутствующих.
Одним из главных таких обстоятельств было разочарование в британцах. Они обещали нам "национальный очаг" — и не сдержали обещания. Обещали нам государство — и слово свое нарушили. Переметнулись на сторону арабов — по крайней мере, так это выглядело внешне: репатриация евреев в Эрец-Исраэль была заблокирована британскими мандатными властями с помощью всевозможных ограничительных законов. Подобные законы затрудняли покупку земель. Еврейское население Эрец-Исраэль чувствовало, что британцы всячески сдерживают, тормозят развитие сельскохозяйственных поселений, промышленных и торговых предприятий.
У некоторых людей появилось ощущение, что освобождение от британцев придет лишь тогда, когда рухнет мировая империалистическая, колониальная система. Кто в состоянии добиться падения мирового империализма? Сталин! Подобный взгляд был весьма популярен не только в Эрец-Исраэль.
Следует также напомнить: когда вспыхнула 2-я мировая война, Сталин позволил еврейским беженцам из Польши укрыться в СССР. Как он поступил с ними в дальнейшем, бросив часть в тюрьмы, сослав многих в Сибирь, — об этом здесь не было известно. Но хорошо было известно, что Сталин — единственный спаситель польских евреев, что он один стоит против Гитлера. Героика Сталинграда, романтический ореол вокруг мужественных людей, грудью заслонивших свою страну от захватчика, — все это было так близко и понятно большинству еврейского населения в Эрец-Исраэль. Это понимание породило и солидарность — ведь если не Сталин, неминуемо придет сюда Гитлер! Евреи в Эрец-Исраэль глубоко переживали поражение русских в начале войны, а затем бурно радовались победам Красной Армии.
С британцами невозможно было солидаризироваться, далекая Америка была воплощением "мирового империализма". А если вспомнить, что в конце 1947 года Советский Союз проголосовал в ООН за создание Еврейского государства, то чувства евреев в Эрец-Исраэль легко понять. Многие думали, что наступили мессианские времена. Наконец-то прояснится трагическое недоразумение — заканчивается время абсурдного непонимания и разногласий между евреями и Россией. О, наивные евреи! Они думали, что все это происходит потому, что созданы кибуцы, построен социализм, и в России наконец-то поняли, что мы принадлежим к одной семье, и эта большая семья распахивает нам свои объятья.
Евреям, взявшимся за оружие, был понятен русский идеал НАРОДНОЙ армии, политизированной, вооруженной идеологией, — империализм можно победить, лишь создав именно такую армию, начав с подпольного партизанского движения. Некоторые из тех, кто сражался в России с нацистами, после провозглашения Государства Израиль прибыли сюда. Большинство этих людей разделяли взгляды коммунистов, а часть просто были коммунистами.
Книга о двадцати восьми героях-панфиловцах А. Бека произвела здесь огромное впечатление, и ее влияние на еврейскую молодежь того времени просто трудно описать. В этих краях звучали русские песни, которые стали неотъемлемой компонентой здешней жизни, — кстати, и по сей день это так. Очень популярен был и русский фольклор, который во время 2-й мировой войны коммунисты умело использовали. Тогда в СССР была проведена "всеобщая мобилизация" всех национальных символов и атрибутов, интернациональное на время как бы отошло в тень.
Поворот Сталина к "национальному" был с большим интересом воспринят в Эрец-Исраэль. Если коммунизм не противостоит всему национальному, стало быть, он не противостоит и сионизму, он ПРИНИМАЕТ сионизм. Люди, которые лет за пятнадцать до того спаслись бегством от Евсекции, вдруг предположили, что Сталин отправит в Сибирь всю Евсекцию и признает сионистов. (Они и не подозревали, что многие из ретивых деятелей Евсекции именно в Сибири и пребывали в эти годы, а иные из них и головы не сносили). Надежды теснили грудь, многие были едва ли не в экстазе, считая, что пришел конец не только непониманию между евреями Эрец-Исраэль и Сталиным, нет, завершился столь долгий период судьбоносных разногласий между русской интеллигенцией и еврейским народом — наконец-то мы поняты и приняты!
Очевидно, что для всего этого не было ни малейших оснований, кроме телячьего восторга здешних евреев. Все действия Сталина в данном случае сводились лишь к тому, чтобы досадить Британии и Америке. Все было направлено на то, чтобы раздуть арабо-израильский конфликт и таким образом получить возможность вмешаться в ближневосточный кризис. И когда Россия в поддержку арабов, наступило великое отрезвление...
Вместе с освобождением от иллюзорной надежды, что коммунизм станет союзником сионизма, пришло и освобождение от объятий "русского медведя". Появились и антисоветские настроения, иногда перераставшие в антирусские: хотелось отринуть все — и песни, и танцы, и фольклор, отрешиться от этой особой "русской атмосферы". Взгляды местных литераторов обратились к Западу. Русская поэзия — ни В. Маяковский, ни А. Ахматова, ни Б. Ахмадулина — уже не была тем источником, из которого черпалось вдохновение. Отныне вдохновляли Томас Стернз Элиот, Роберт Фрост, французские символисты, представители других западных течений. Вдруг возникло сильнейшее желание разом покончить с "русскими связями", оборвать и отбросить все.
Таким настроениям способствовала и волна всеобщей антиидеологизации. Евреи, прибывшие в Эрец-Исраэль из Румынии, Польши или, скажем, из Марокко, — не хотели ни социализма, ни равноправия, ни революции, ни идеологии. Они жаждали НОРМАЛИЗАЦИИ. Они не хотели, чтобы глава правительства целый день расхаживал в военной форме цвета хаки и ко всем обращался запросто: "хавер" (товарищ). С "товарищем" покончено. Новоприбывшим хотелось, чтобы их премьер ходил в синагогу, был джентльменом, предупредительно открывал перед дамами двери и целовал им ручки. Подлинным идеалом нового Израиля, абсорбировавшего огромную волну репатриантов, была Франция. Не Франция президента Миттерана, а Франция генерала Шарля де Голля. Может быть, даже Франция девятнадцатого века. Проникнутая национальным духом, слегка религиозная, но не чрезмерно, военная держава, не чуждая некоторой ксенофобии. Страна с отличными манерами и с сильной властью. Держава, заботящаяся прежде всего о собственных интересах. А потому Давид Бен-Гурион, первый глава правительства и министр обороны Государства Израиль, — это он ходил в хаки и любил обращение "хавер", — ушел из политической жизни, поселившись в кибуце в Негевской пустыне. А ему на смену — после нескольких промежуточных стадий — пришел Менахем Бегин. Костюм и галстук сменили военную форму...
Так и "русский сантимент", точнее — целая гамма сантиментов: сторонников революции и ее противников, приверженцев коммунизма и антикоммунистов, предтеч коммунизма и посткоммунистов — все это уступило место идеалам мелкой буржуазии, обществу, которое было в поисках иной, НОВОЙ своей личностной самоидентификации.
Но... В мире духа ничто не умирает. Только люди умирают. Чувства и ощущения не умирают. Мелодии не умирают. Идеи не умирают. Все возвратилось и, просочившись, напитало литературу. Читатель легко заметит это, открыв книгу стихов или углубившись в прозу последних лет.
И автор этих строк — не исключение. Все, что я написал, безусловно, имеет русские корни. У меня нет никакого чувства, будто русские — избранный народ, а русская культура — наивысшее духовное достижение. И я не думаю, что идеологические наши связи с Россией характеризуются чем-то таким необъяснимым, близким, чего нет в наших взаимоотношениях с другими странами и культурами.
И тем не менее...
В глубине души я осознаю и принимаю свои собственные русские корни. Корни духовные и душевные. Мне близки́ и русская мелодика, и даже русский темперамент. Ибо вне всякой связи с тем, каков он, облик России — до Сталина, времен Сталина, после Сталина, до погромов, во время погромов, после погромов, и Бог знает, может нам еще суждено пережить русские погромы! — есть один непреложный факт: наше прошлое и настоящее связаны тысячью и одним узлом с тем, что досталось нам от России.
Кое-что из полученного нами было навязано насильно, выжжено на нашей шкуре, словно тавро. Но ведь и насилие — один из параметров личностной самоидентификации.
Небольшое тавро можно спрятать под рубашкой. Мы же опалены Россией так, что скрыть это невозможно — ни от себя, ни от других. Потому и сказал я вначале: "Мы обожжены".
В этих заметках я сознательно уклонялся от того обилия ВНЕШНИХ признаков наших связей с Россией, которыми полна повседневная жизнь современного Израиля. И все же стоит, наверно, привести один-два примера.
Начнем с того, что в разговорном иврите имеется целый "русский" пласт. Это обусловлено рядом исторических причин. На протяжении столетия — с 1820 но 1920 — литература на иврите, ее основные, если можно так выразиться, модели создавались на славянской территории — в России и Польше. Так что славянское влияние на иврит было практически неизбежным. И когда в двадцатые годы центр ивритской культуры переместился в Эрец-Исраэль, это влияние оставалось интенсивным на всех уровнях языка: интонационные модели, синтаксические конструкции, множество слов... Эти "кальки" и в наши дни поражают новоприбывших.
Забавная ситуация сложилась с использованием особого слоя русского языка. Когда советские торговые суда впервые бросили якорь в Хайфском порту, израильские докеры поразили прибывших моряков отличным владением русским матом (приходится признать, что в этой области иврит целиком живет на заимствованиях, где русская отборная брань сочетается с подобными структурами арабского). Когда же состоялся ответный визит израильтян в Одессу, один из наших моряков, уроженец Марокко, удивленно воскликнул, услышав виртуозную брань портовых рабочих: "Неужели они русские? Ведь все эти ругательства они взяли у нас!"
Некоторое время назад в Израиле гастролировал ансамбль песни и пляски Советской Армии, и молодые слушатели, не подозревая об истинном происхождении услышанных мелодий, с таким же удивлением спрашивали: "Как же так? Половину песен они У НАС позаимствовали!"
Все это свидетельствует об укорененности русского влияния — о том, что его неосознанно испытывают далее те, кто уже не связан с Россией ни рождением своим, ни воспоминаниями...
Но вернемся к тем, кто прибыл из России. Поколение за поколением стремились новые репатрианты говорить на иврите, читать и писать на иврите, жить на иврите. Быть ИЗРАИЛЬТЯНАМИ. Но... Сны они видели на русском, мечтали, смеялись, плакали, бранились на русском... Эта "русская экспансия", проникшая в самые сокровенные уголки, в наши ткани и клетки — одно из слагающих трагедии еврейско-русского романа.
На протяжении последних ста — ста пятидесяти лет евреи России предпринимали гигантские усилия, чтобы "вписаться", стать "самыми русскими". Еврейские либералы, коммунисты, антикоммунисты, диссиденты — все хотели принести максимальную пользу России, быть, в первых рядах. При этом, думается, ими двигало одно желание — слиться с русским народом, быть принятыми им. Но цель эта оставалась недостижимой...
И были, конечно, евреи, которые это осознавали... Назову, к примеру Оскара Грузенберга (1886-1940) — замечательного адвоката, добившегося оправдания Менделя Бейлиса на печально знаменитом процессе в 1913 году. (В том же году именем Грузенберга была названа улица в Тель-Авиве, а в 1951 году его прах был перенесен из Ниццы и захоронен в Израиле). Этот незаурядный человек, немало сделавший для защиты чести и достоинства еврейства, беззаветно любил Россию. И все-таки, когда ему предложили преподавать в Киевском университете при условии, что он примет христианство, Оскар Грузенберг это предложение отверг. Я думаю, он понимал, что даже принятие христианства не сделает его своим в России, которая всегда одной рукой приближала евреев, а другой отталкивала.
По-видимому, это не изменилось и по сей день. Мы виноваты всегда и во всем. И ничто нам не поможет...
Все наши попытки совместного проживания с народом России успехом не увенчались. Пожалуй, это квинтэссенция нашего исторического опыта, из которого сионизм сделал, надлежащие выводы. И русско-еврейский опыт не уникален. Совместное проживание евреев с другими народами ни в одном уголке земного шара нельзя назвать гармоничным. И вовсе не потому, что евреи не стремились вписаться, приобщиться, усвоить, изучить, внести свой вклад! Кто был большим французом, чем Альфред Дрейфус, офицер французского генерального штаба? И кому не известно "дело Дрейфуса" — та разнузданная антисемитская кампания, которая была развернута в связи с ложным обвинением его в шпионаже в пользу Германии? А в Германии нашлись свои "предатели-евреи"... Любовь русских евреев к России — их вовлеченность в ее литературу, историю, философию, науку, политику, промышленность — подобна еврейско-немецкому симбиозу, еврейско-французскому, еврейско-польскому... Примеры можно множить до бесконечности.
У меня нет рационального объяснения, почему все наши попытки сближения с другими народами оказались обреченными на провал. И не это — наша тема. Важным мне представляется другое: сегодня мы на пороге новых еврейско-русских отношений. Я бы сказал так: завершен их пролог.
Что я имею в виду? То, что в еврейско-русском диалоге наступил период РАВНОПРАВНОГО партнерства. И это равноправие обусловлено не тем, что численно два этих народа равны, а прежде всего историческими переменами, в результате которых каждый из нас САМ распоряжается своей судьбой. И русские и евреи вольны выбирать свой путь и свое будущее. Сегодня — это СВОБОДНЫЕ народы, и тем положен конец ДЕМОНИЗАЦИИ. Россия — не наш демон. И я очень надеюсь, что и мы навсегда перестали быть демоном России.
Покончено и с той невероятной АНОМАЛИЕЙ, когда евреи постоянно жили "в гостях". Случалось, что мы были желанными гостями, иногда — непрошенными. Бывало, что наши старания "быть, как все" вызывали смех. Происходили с нами вещи и похуже. Из своей длинной истории человечество вынесло один существенный урок, который усвоили еще первобытные люди, обитавшие в пещерах: человек не создан для того, чтобы быть вечным ГОСТЕМ. Вечный гость — состояние парадоксальное, и многие века евреи пребывали в этом состоянии.
Но теперь у нас есть Израиль.
Сюда евреи России привезли накопленные ими духовные богатства. Но хочу особо подчеркнуть: наш Израиль — отнюдь не "реплика" России. Слава Богу, есть у нас и другие "гены" высокого качества, без которых наш национальный организм не смог бы успешно функционировать. Евреи — уроженцы Германии, Британии, США, Франции, Центральной и Восточной Европы, Северной Африки и иных стран прибыли сюда со своими традициями, и все этнические общины создают ПОЛИФОНИЧЕСКОЕ общество. В этой ПОЛИФОНИИ русская СКРИПКА — не балалайка! — русская еврейская скрипка — все еще ведущий инструмент, и я думаю, что так будет долго.
Но — и это крайне валено помнить: эта скрипка — не сольный инструмент. Мы — симфонический ОРКЕСТР. И в звучании этого оркестра у каждого своя значительная партия.
Наше общество унаследовало идеи Моше Мендельсона (1729-1786), еврейско-немецкого философа, и взгляды рабби Моше Хаима Луццатто (1707-1747), каббалиста, драматурга, поэта, уроженца Падуи, прибывшего в Эрец-Исраэль в 1743 году, и философскую глубину средневековой еврейской поэзии, расцветшей в Испании и Провансе, и сложную символику произведений Шмуэля Иосефа Агнона (1888-1970), классика ивритской литературы, лауреата Нобелевской премии, родившегося в Галиции, долго жившего в Германии, свои лучшие произведения написавшего в Эрец-Исраэль...
Все это — и многое, многое другое, не поддающееся даже краткому перечислению, — все это и создает ту полифонию, в которой — повторю это снова — "русской" скрипке отведена хотя и доминантная, но не исключительная партия.
Полифония — это плодотворный парадокс нашего национального бытия.
Немало земель обошли мы в наших странствиях, и то, что почерпнули в скитаниях, внесли мы в национальную сокровищницу. Порою нам самим трудно очертить параметры нашей личностной самоидентификации, и внутренний мир многих из нас — поле сражений "гражданской войны". Пламя этой войны охватывает не только душу израильтянина, чей отец прибыл в страну, скажем, из Марокко, а мать — из Галиции, или того, чей отец — уроженец Йемена, а мать — "россиянка". Даже человек, просто прибывший из той же России (Англии, Франции и любой другой страны), ощущает это внутреннее борение, которое я и называю "гражданской войной".
Еврей, уроженец России, чувствует себя евреем среди русских, но стоит ему попасть в среду евреев, выходцев из Северной Африки, к примеру, — и он тут же почувствует свою "русскость" так остро, как он и предположить не мог: ему будет недоставать русского языка, русских песен, и он вдруг ощутит свою связь с Россией до боли в сердце. Видимо, такова наша судьба: и через тысячелетия проносим мы любовь к тем местам, где родились, сохраняем незримую связь с ними.
Такова наша общая судьба. Такова и судьба русского еврейства.
Но сегодня — я хочу это повторить снова — во взаимоотношениях евреев с Россией, в нашем "несчастном романе" завершен пролог. Отныне мы больше не живем в тени России.
Что же начнется отныне?
Будущее покажет...
Арад, 1994 г
Письмо переводчика В.РАДУЦКОГО
Назад к Новостям >
