ГЛАВНАЯ > ДИАЛОГ-ИЗБРАННОЕ > ПРОЗА

Керен КЛИМОВСКИ (Израиль-Швеция)

СКАЗКИ, РАССКАЗАННЫЕ СЕБЕ

Сказка про сказочницу

Она рассказывала ему сказки. Это было легко. Стоило только прислушаться. Вокруг были вещи, и все делились с ней своими сказками. Ей надо было просто запоминать, а потом пересказывать. Настенные часы рассказали сказку о стрелках, деревянная лестница – сказку о лесных деревьях, а тесто – сказку о горячем дыхании. У каждого предмета была своя сказка: у пуговицы, у кочерги, у надтреснутой пепельницы, у сломанной розетки, у туго набитой копилки, у оконной шторы и даже у темного пятна на обоях.  Предметов было много, очень много, а за пределами дома висели на бельевой веревке облака, барабанил по голубому ведру дождь, солнце весело плюхалось в море, забрызгивая небо закатом, сорока задумчиво клевала красную смородину, а на левом зеркале блестела неизменная паутина живущего в машине паука. Казалось, сказок хватит на всю оставшуюся жизнь.

Но однажды они закончились. Женщина проснулась в странной тревоге. Долго прислушивалась к внезапной тишине. Все вещи умолкли.  Муж, взглянув на ее лицо, сразу понял:

У тебя закончились сказки, - сказал он.

Прости. Но я ничего не могу сделать. Наверно, я рассказывала их слишком часто: истратила весь запас.

Ничего, - сказал муж. – Я знаю средство: роди сына.

А почему не дочку? – заупрямилась женщина.

Не спорь, я знаю, что говорю. Роди сына.

И она родила сына. А потом дочку. Когда она родила сына, у нее набухла грудь, и потекло молоко. И это была первая сказка, которую она рассказала мужу после долгого перерыва: о капле пролитого молока. И пока лилось молоко, лились сказки. А потом сын стал ходить. И все трогать: руками, пятками, губами, языком. И предметы заговорили с ним, и стали рассказывать ему сказки, и это были совсем не те сказки, которые они когда-то рассказывали женщине. А женщина слушала и запоминала, и пересказывала мужу. И сын тоже слушал материнские сказки,  но быстро забывал. А дочь слушала и запоминала. И ее зрачки становились все шире и шире, так что голубые глаза казались черными.

А потом сын вырос: кочерга стала для него просто кочергой, печка – печкой, а дождь – атмосферными осадками. Мир обиделся и перестал рассказывать ему сказки. Женщина опять оказалась в безвыходном положении.

Я устала, - сказала она мужу за завтраком. – Наверно, я начинаю стареть. Кажется, на этот раз – действительно все. Сможешь ли ты прожить без сказок?

Не знаю, - сказал муж.

И тут заговорила дочь:

Не волнуйся, папа,  теперь рассказывать сказки буду я. Ты меня слушай, и все будет хорошо.

И дочь стала рассказывать сказку: отец завороженно слушал, забыв обо всем на свете. А женщина отошла к окну, чтобы им не мешать. От нее никто ничего не ждал – внутри пустовало.  Настолько, что она ощутила бы себя невесомой, если бы грусть не притягивала к земле. И вдруг в этой пустоте начала зарождаться сказка. Из тех сказок, которые рассказывают только себе.

Сказка про запертый сад

Одна маленькая девочка с растрепанными волосами шла по дороге и мечтала, и вдруг ей встретился сад. Именно встретился - появился из-за поворота: красивый, зеленый, просторный. Оттуда пахло яблоками и грушами, скошенной травой, мокрыми листьями и тем, чем пахнет воздух, когда вот-вот должно произойти что-то очень хорошее. В этот сад страшно хотелось попасть, но как только девочка подбежала к нему, перед ней выросла чугунная ограда с тяжелым железным замком. Она потянулась к веткам, которые так заманчиво качались на ветру, но они отдалились от нее. Девочка попыталась перелезть по гладким, без выступов, столбам, но только стерла в кровь руки. А мимо ползла гусеница, и сказала девочке: “Сад - заколдованный. Уходи поскорее, пока не втянулась.” “Вот еще!” – возразила девочка, - “Я и сама волшебная, и всегда знаю, чего хочу!” И в тот же момент она увидела, что слева от нее, за большим камнем, что-то блестит. Это был ключ - железный, тяжеленный. “Я же говорила!” – воскликнула девочка. Она с трудом подняла ключ и еле дотащила до замка. Но как только ключ коснулся замочной скважины, замок исчез и... на его месте сразу же появился новый - другой формы. Лишь на секунду почудилось девочке, что ворота чуть приоткрылись... А мимо как раз пролетала ворона, и каркнула: “Сад – заколдованный, не трать время зря - уходи!” “Не хочу, не буду!” – закричала девочка, - я так легко не сдаюсь!” И тут нашелся еще один ключ – призывно заблестел на дне неглубокого ручья. Но все повторилось: замок открылся, исчез, а на его месте появился новый. И девочка опять осталась за оградой, умирая от зноя и жажды, и еще больше захотела туда, в тень, где можно выпить фруктовой влаги… Она топнула ногой и  стала искать новый ключ.  Нашла его в старом дупле дуба. И опять все повторилось. Девочка заплакала, а мимо пробегала кошка и мяукнула: «Ты еще не поняла? Сад – заколдованный! Спасайся!» Девочка размазала слезы по лицу и повернулась к саду спиной, но как только она сделала шаг назад, ветки склонились за ограду и листья зашелестели... И девочка поняла, что не сможет уйти, что так и будет ходить, зачарованная, вокруг ограды и искать ключ - в надежде, что следующий замок – последний… Время шло, а девочка все искала ключи, плакала и надеялась. А ключи становились все меньше и легче: сначала девочка заметила, что уже запросто может поднять ключ одной рукой, а еще через какое-то время ключи стали помещаться в ладони… Однажды девочка почувствовала, что ей щекотно, и вдруг увидела, что это ветки деревьев касаются ее коленей: сад стал совсем маленьким, почти кукольным. Теперь, если бы она захотела, то смогла бы с легкостью перешагнуть через ограду. Но девочка пожала плечами, повернулась к саду спиной и… прямо перед собой увидела другой сад – еще больше и красивее, чем тот, куда она так хотела попасть. По привычке девочка замедлила шаг, ожидая, что сейчас между ней и садом вырастет ограда. Она зажмурила глаза, сделала шаг и… легко вошла в сад, сорвала с ветки яблоко и села на скамейку. Она ела яблоко и уже не понимала, почему было так сложно попасть в тот первый сад, а когда доела, то уже не помнила, почему так этого хотела. Девочка бросила огрызок в траву и вдруг ощутила прохладу в левой руке. Разжала кулак: на ладони лежал последний из ключей от заколдованного сада – совсем крохотный, размером с подсолнечное семечко. Девочка улыбнулась и спрятала его в карман - на память.

Сказка про вечный шум

По ночам она не могла спать. Она слышала каждый шорох, каждый звук. Тиканье часов, треск дров в печке, стук дождя по крыше. В полночь на кухню приходила мышка, шуршала, шебаршилась – ее тоже было слышно из спальни. Под утро просыпались вороны, которые свили гнездо в трубе – начиналась возня. Спать было невозможно. Жить было невозможно. От бессонницы под ее глазами появились круги, и глаза стали казаться еще больше, как будто она только и делала, что смотрела. Но это было не так: она была близорукой и, сняв очки, почти ничего не видела, только слышала. Без пауз, без передышек – днем и ночью. Со временем ее слух обострился. Она слышала, как спустили воду в туалете у соседей, как проехал по соседней улице грузовик, как в другом городе кричит рожающая женщина, и как в другой стране пролетает по ночному, тревожному небу военный самолет. Она слышала, как стонет и ворочается планета в своей вечной бессоннице, и знала, что она не одна. Иногда она впадала в короткое забытье, но и сквозь сон она все слышала: звуки нещадно врывались в ее короткие сны, отбирая долгожданную тихую темноту – даже в ней от них невозможно было укрыться. Утром она вставала измученная, весь день ходила как сомнамбула и хотела только одного: спать. Но наступала ночь – мир гас, и глаза уставали различать предметы в темноте, а уши напрягались в ожидании неминуемых звуков, и звуки обрушивались лавиной – отовсюду, и спать было невозможно, и жить было невозможно, и так проходила ночь. И однажды на рассвете, выбежав на крыльцо в одной ночнушке, она вскинула руки и закричала: «Я так больше не могу! Я молодая, а ночь высасывает меня, и дню ничего не остается! Я хочу спать!! Я хочу жить!!! Хоть бы я оглохла!!!» …А следующей ночью она опять напрягла слух в ожидании, привычно вслушивалась. Но звуков не было. Ни тиканья часов, ни треска дров в печке, ни стука дождя по крыше. Она не слышала, как крутится хлебопечка, в которой зреет и поднимается хлеб на утро. Не слышала, как скрипит пол под шагами мужа в гостиной, не слышала, как сопит и вздыхает во сне ее ребенок. Она лежала, оглушенная тишиной, погруженная в беззвучье, и не могла заснуть. Она так привыкла сверять все по звукам, что в их отсутствие все казалось искусственным, даже темнота была такой же резкой, стерильной и враждебной, как свет от больничных ламп. Надо было проверить горит ли печка, надо было проверить дышит ли ребенок, надо было проверить существует ли она, существует ли мир. Она валялась в постели, раздавленная тишиной, и спать было невозможно, и жить было невозможно. А на рассвете она выбежала на крыльцо, вскинула вверх руки и закричала: «Я пошутила – верни мне слух! Я хочу спать! Я хочу жить!! А жизнь – это постоянный шум… Я поняла: жизнь – это постоянный шум!» И лавина звуков опять обрушилась на нее… Она зашла в дом, легла в постель. Лежала и жадно слушала, вбирала в себя шум. В печке трещали дрова, и это означало, что печка поглощает живое дерево и взамен дает тепло. Тикали часы, и это означало, что время идет своим чередом, и что через пару часов взойдет хлеб, который зреет в хлебопечке, и что скоро проснутся вороны, которые свили гнездо в трубе, а это означало, что скоро весна, и что все повторяется, и что все уже было, и все еще будет. Внизу муж мерял шагами гостиную, думая о чем-то, и это означало, что она не одна, а рядом, раскинув руки, сопел ребенок, и она подстроилась к ритму его дыхания. А на соседней улице, проезжала машина мусора, в другом городе кричала рожающая женщина, и в другой стране пролетал по тревожному, утреннему небу военный самолет, и это означало, что кругом – жизнь, везде – жизнь, во всех своих проявлениях и звуках, убаюкивающий, несмолкающий, постоянный шум жизни… и впервые за долгое время она заснула – крепко и без сновидений.

Сказка про книги живые и мертвые

В этот раз он свернул налево, а не направо, как обычно. Прошел еще немного и у перекрестка увидел заброшенный дом. Стены были обшарпаны, непонятного цвета, а в окнах - выбиты стекла. Мальчик подошел поближе, дернул за ручку: дверь поддалась и открылась. Внутри было пусто – так казалось. Но когда мальчик нащупал на стене включатель, тусклая лампочка осветила десятки полок с книгами: заброшенный дом был небольшой, районной библиотекой. Мальчик подошел к полкам, снял несколько книжек и начал листать их, чихая и кашляя от пыли. Ему было интересно, о чем они, и чем отличаются от других, не пыльных и не брошенных. Что-то странное сквозило в этих книжках. Мальчик читал их и не мог ничего разобрать, хотя шрифт был понятным, а язык - родным. Конечно, мальчик понимал значение предложения, фразы, но не мог представить себе ни одной детали: картинки не появлялись перед ним, как это бывало обычно, и слова оставались всего лишь словами. Мальчик подумал, что он, наверное, просто устал и его клонит в сон. Но на следующий день произошло то же самое… Мальчик понял: книги мертвы. Когда книгу долго не читают, жизнь постепенно уходит из нее…. А эти книги никто давно, давно не читал. Мальчик вздрогнул: он понял, что попал на кладбище книг. Полки усеяны бумажными трупами. Живые только кожаные переплеты – они дышат. И мальчику захотелось вдруг совершить подвиг, чудо: оживить все эти книги, дать им вторую жизнь, захотелось почувствовать себя Богом – тем, кто умеет воскрешать мертвые слова. О, если бы удалось оживить хотя бы одну мертвую книгу – этого было бы достаточно! Он знал единственно верный путь: надо пережить внутри себя каждое слово – подарить ему новый, сокровенный, только ему ведомый смысл. И мальчик приступил к работе: каждый день приходил в библиотеку и колдовал над книгами. Одно слово – например «черника» мог повторять полдня, перекатывая во рту, так что почти чувствовал черничный вкус и лесную прохладу, одновременно наполняя его чернильной темнотой и той острой изящностью, с которой каллиграф выводит буквы пером по бумаге. Любую фразу, или обрывок фразы - даже такой нелепый в своей простоте, как «и так далее» проигрывал во всех вариациях: там было и угрожающее «так», и насмешливое «так» и обреченное, беспомощное «так», и неистовое, бунтующее «так!», а уж в «далее» были и далекие края, и синие дали, и дальние родственники… После месяца работы, ожили 3 страницы. Они дышали и, как казалось мальчику, благодарно светились. Оставалось еще 285. Мальчик закусил губу и сел мусолить, раскатывать на языке очередное слово. Это было даже не слово, а так – междометие: ну! У мальчика с этим «ну» было очень многое связано. Это было его личное «ну» - возглас нетерпения, ожидания, когда настолько хочется, чтобы что-то случилось, что уже неудобно в собственном теле, когда невозможно сдержать жест или крик, и даже время испуганно торопится выполнить твое желание, понимая, что вот-вот лопнешь, не выдержишь, что надо, срочно, приспичило – и это все про тебя, и именно это делает из мальчика подростка, одно короткое слово, как выдох, быстрее молнии, обжигающее, взрывное, невероятное – «ну!» Мальчик отложил книжку, достал из кармана брюк ручку, и стал записывать: сначала на ладони, потом на клочке бумаги. Записал про «ну», а затем – постепенно вспоминая – про те остальные слова, прожитые за последний месяц, но больше и дальше: не только про вкус черники, а сравнительный анализ между вкусом садовой и лесной черники, и про то, как сочатся чернила через бумагу, оставляя отпечатки на деревянном столе, и про все далекие края, где он хочет побывать, и про то, что «синие дали» вовсе не синие, и про самых нелепых дальних родственником, которые кажутся случайностью, как будто их придумали только ради несоответствия. Мальчик писал долго. Путался, сбивался, зачеркивал, кусал ручку, пачкая губы синим. А когда закончил, устал, выдохся, отложил исписанные листки бумаги и открыл опять ту книгу, которую пытался оживить… и обнаружил, что жизнь вновь ушла из нее. Те три страницы, которые еще несколько часов назад дышали жизнью, опять погасли. Книга сдулась, как проколотый мячик, и лежала на столе вялая, бездыханная… Зато голые коленки кололи листы бумаги, ни на секунду не давали о себе забыть. Жизнь перешла туда. Мальчик собрал их в охапку и вышел из библиотеки, осторожно прикрыв дверь. Он знал, что больше не вернется.

Сказка про бегущую женщину

Она все время бежала, эта женщина, и не могла остановиться, или могла, но не хотела, или хотела, но боялась, и когда ее спрашивали: «За чем ты гонишься?», она смеялась и говорила: «За ветром» или «За своей тенью» или «За падучей звездой». А когда ее спрашивали: «От кого ты бежишь?», она плакала и говорила: «От лени» или «От смерти» или «От самой себя». А когда ее спрашивали: «Ты когда-нибудь остановишься?», она улыбалась и говорила: «Нет» или «Да» или «Может быть»… Мчались мимо города и страны, сливаясь в одно пестрое пятно, и казалось: если остановиться – все исчезнет, потому что существует только так – в движении. Ноги перестали чувствовать усталость, и она знала: остановиться нельзя - упадешь. Она  бежала в старых поношенных кедах с разноцветными шнурками, в тренировочных шортах, в линялой голубой футболке, и зимой куталась в красный шерстяной шарф, а летом вытирала им пот. Она бежала, и ноги ее удлинялись, и впадали в реки, а оттуда стекали в море, а она все бежала. И шея удлинялась: она бодала солнце, как слепой теленок, и не замечала. И на вопрос: «Почему ты бежишь? Ты не можешь остановиться? Или не хочешь? Или боишься?», она отвечала: «Сама не знаю - забыла, разучилась…».

И мчалась дальше – бегущая женщина, а потом и вопросы задавать перестали: оставили в покое, и все.

<< Назад - Далее >>

Вернуться к Выпуску "ДИАЛОГ-ИЗБРАННОЕ" >>