ГЛАВНАЯ > ДИАЛОГ-ИЗБРАННОЕ > МИРОВАЯ ЛИТЕРАТУРА О ХОЛОКОСТЕ

Зоя КОПЕЛЬМАН (Израиль)

P.S.  НОВЫЕ ТЕНДЕНЦИИ В ХУДОЖЕСТВЕННОЙ ПРОЗЕ

О КАТАСТРОФЕ В НАЧАЛЕ XXI ВЕКА

Статья «Голоса из обители мертвых» была написана более пятнадцати лет назад. За это время мировая литература обогатилась новыми книгами, затрагивающими тему Катастрофы, и обойти их молчанием нельзя, тем более, что они отмечены новыми подходами к теме и новыми приемами. Я коснусь только двух эпохальных, на мой взгляд, произведений – «Книжного вора» (2006) Маркуса Зусака и «Я исповедуюсь» (2011) Жауме Кабре. Можно еще упомянуть роман «Чтец» (1995) Бернхарда Шлинка, но он, на мой взгляд, сильно уступает двум первым в художественном отношении.

Книга Зусака покорила мир. Сбылась мечта автора: «Я хотел написать книгу, которая бы всем понравилась», – и я хочу коротко показать, как это получилось. Зусак применил в высшей степени оригинальный прием, выбрав Смерть на роль рассказчика, излагающего избранные события второй мировой войны. У смерти нет национальной или политической идентичности. Она (в романе Смерть является персонажем мужского рода, как der Tod в немецком языке) не может прокричать сакраментальное «Наших бьют!», поскольку внеположна миру людей, и это позволило автору поставить знак равенства между судьбами разных народов, немцев и евреев, например. 

Действие романа происходит в небольшом городке неподалеку от Мюнхена и, соответственно, концлагеря Дахау, созданного в 1933 году для инакомыслящих и активных противников режима, еще до прихода Гитлера к власти. Так что когда Зусак описывает колонну этапируемых в Дахау евреев, читатель знает, что туда отправляли и представителей других групп населения, в частности коммунистов. Не случайно расстрел коммуниста служит своего рода преамбулой к сюжету.

Роман «Книжный вор» написан в хронологическом порядке, с ретроспекциями. События времен второй мировой войны связываются с событиями первой, однако писатель опускает тот исторический факт, что обе мировые войны были инициированы Германией, – он начинает in medias res, т.е. «из середины», без какой-либо предыстории. Зусак не забывает отметить, что исчезновение евреев пагубно сказалось на немцах, например на семье скорняка-немца Штайнера:

Помимо того, что продукты уже были по карточкам, дела в отцовской мастерской шли в последнее время неважно (угрозу еврейских конкурентов устранили, но вместе с нею — и еврейских клиентов). Штайнеры едва наскребали на жизнь (с. 71).

Более того, посвящая львиную долю книги теме преследования евреев, Зусак тщательно щадит чувства тех, кто мог быть причастен – лично или потомственно – к неблаговидным действиям. Он ювелирно вкрапляет в текст эпитеты и штрихи, так часто связываемые с понятием «еврей» теми, кто евреев не любит и боится.

Отмеченные черты книги Зусака тем более огорчительны, что она невероятно талантлива в литературном отношении. Лепка образов, идея «книжной воришки», истинная красота и сила слов, словесная живопись и драма – все это затмевает идеологию подтекста, который внедряется в сознание читателя исподволь, как живительный бальзам на раны совести и противоядие жалу исторической памяти. Апофеозом сюжета служит создание новой жизнеутверждающей книги на замазанных белилами страницах «Майн кампф». Тем самым Зусак подтвердил в «Книжном воре» пророческую силу слов Иегуды Амихая, написанных в 1963 году в романе «Не ныне и не здесь»:

Знакомый индус сказал мне однажды: «Память говорит, что нацисты убили столько-то евреев и что потом, после всего этого, город был разрушен американцами. Преступление и наказание. Затем приходит история и говорит: в годы великой войны были убиты столько-то евреев и столько-то немцев. Тут уже есть баланс, есть равенство между преследователями и преследуемыми. А история еще более отдаленная, та, что позволяет охватить многие войны и многие поколения, скажет: в середине двадцатого века была великая война, и в ней было убито столько-то человек. Да-да, люди убивали друг друга. А потом придет археология и установит, что в начале третьего или в конце второго тысячелетия были великая катастрофа и великий пожар. Свидетельством тому послужит черный слой и сохранившиеся кое-где обломки железных орудий. Как видно, город был отстроен заново».

Еще более значительна глубокая и нелегкая для восприятия книга каталанского писателя Жауме Кабрэ (р. 1947, Барселона) «Я исповедуюсь», которую автор писал почти восемь лет и о которой свидетельствовал: «Этот роман был окончательно закончен 27 января 2011 года, в день годовщины освобождения Освенцима». Сюжет романа строится вокруг многовековой истории скрипки и связывает события Средневековья, Нового времени и ХХ века: годы первой мировой войны в Италии, Барселону в 1940-1950 годы и «времена нацизма и второй мировой войны», как отмечает автор, а также время, смыкающееся с временем написания книги.

Роман соткан из фрагментов, частью описывающих жизненные перипетии Адриа Адревола, рассказчика, причем риторика повествования варьируется: то от первого, то от третьего лица. Такой восходящий к Талмуду прием использовал в автобиографическом романе «Путник, зашедший переночевать» (1939) Агнон, и я не исключаю, что Кабре, в книге которого еврейская тема – одна из важнейших, читал израильского прозаика в переводе, например английском (впервые 1968 г.). О знакомстве каталонского писателя с ивритской литературой свидетельствует стихотворение Дана Пагиса «Написано карандашом в опечатанном вагоне» (1970), которое целиком приведено в книге (с. 457), просто нашпигованной цитатами из мировой словесности.

Роман труден для чтения по двум причинам. Во-первых, там много жестоких моментов, правда, изложенных сухо, без смакования ужасов, характерного для готической литературы и нынешних триллеров. Во-вторых, из-за обилия персонажей и эпох, которые появляются и исчезают, подчиняясь лишь субъективной логике пишущего, что требует от читателя работы памяти и воображения.

Хотя сцены в Освенциме и их последствия занимают обширное место в романе, «Я исповедуюсь» не является произведением о Катастрофе. Кабрэ берет шире – исследует причину зла как атрибута нашего мира. Тема определяет литературные приемы, например, совмещение разновременных и разнонациональных персонажей, которое достигается тем, что прямая речь, начинаясь в устах одного, например, Великого инквизитора Николау Эймерика, продолжается в устах Рудольфа Хёсса, начальника Освенцима. Ведь Кабрэ, опять подобно Агнону, населяет свой роман реальными и вымышленными персонажами. Писатель скрупулезен в подаче реалий, почерпнутых из истории, географии и истории культуры и столь же щедр в создании воображаемых сцен, интерьеров, интеллектуальных дискуссий и художественных полотен.

Полифония романа, повторяемость преступлений, актов мщения и душевного благородства призваны показать, что зло – имманентно присуще миру людей. И потому так ценно признание близкого к смерти Адриа: «…я, живший всю жизнь так, чтобы осознавать предпринятые мной шаги, и всю жизнь считавший себя виноватым во множестве проступков, в том числе и тех, которые совершило все человечество… нет ничего печальнее, чем оставлять пустым монастырь, где веками возносили хвалу Господу» (с. 721, 722). Поставив Катастрофу в ряд бесконечной цепи человеческих злодеяний, как персональных, так и групповых, Кабрэ, возможно сам того не зная, выразил отношение к Катастрофе еврейской религиозной традиции.

Похоже, что писатель Жауме Кабрэ, как и его герой Адриа, тоже чувствует себя виноватым даже в тех поступках, которые не совершал и не мог совершить. Его книга – несмотря на горький итог – утешительна не только своей литературной красотой, но и тем, что такие люди с обнаженной совестью, как Кабрэ, и его потрясенные читатели тоже живут в нашем мире.

Иерусалим, март 2017 года

<< Назад - Далее >>

Вернуться к Выпуску "ДИАЛОГ-ИЗБРАННОЕ" >>