ГЛАВНАЯ > ДИАЛОГ-ИЗБРАННОЕ > КАДИШ ПО МЕСТЕЧКУ

Ефим ЗЛАТКИН (Израиль)

МЕСТЕЧКОВЫЕ РАССКАЗЫ

1.

Этка Натапова не любила вспоминать, как она, одна из немногих евреев города Климовичи, спаслась от неминуемой смерти. Скорее, не могла вспоминать.  Но во сне она так  страшно кричала. И в этом крике было что-то дикое, нечеловеческое.

Немцы наступали  стремительно, хотя большинство евреев успело бежать и оставить Климовичи. Но дед Моисей никуда не спешил.

- Немцы нас не тронут. Зачем бежать? На кого, скажите, я оставлю свой дом? И свою лошадь? - вслух недоумевал он.

Короче, никуда они не уехали.

Когда немцы вошли в город, сразу же взялись за евреев. Тем более, у них появилось немало приспешников и холуев   из  местных. Каждому еврею приказали нацепить желтые звезды. Стали гонять на тяжелые земляные работы. Запрещено было все. Запахло смертью.

Бежать? Куда? И как? У Этки –  немолодые родители и маленький ребенок.

- Мальчика я возьму к себе. У меня много детей, он будет незаметным среди них. А вы скорей уходите из города, -  предложила  сердобольная соседка  Румянцева, добрая, милая женщина.

Списки евреев  составлены были уже заранее. За каждым следили полицаи –  вчерашние, казалось бы,   одноклассники и приятели.

Однажды, как обычно, Моисея и Этку  куда–то отправили на работу. И в тот же день началась акция по уничтожению евреев.  В их дом  ввалился полицейский. Пинками и ударами сапога он вышвырнул  во двор жену Моисея, мать Этки. Увидев, что маленького внука в доме нет, зарычал, как собака.

- Жидовка, куда мальчишку спрятала? - орал он на всю улицу.

Хорошо зная,  где надо искать, полицай отправился к их белорусским соседям и друзьям, к Румянцевым. Полицаи были более коварны и жестоки, чем немцы. Наставив ружье на Румянцеву, полицейский кричал, чтобы она немедленно отдала  жидёнка, иначе он перестреляет и ее, и всех ее детей прямо сейчас.

И в это время из тайника показалась черненькая головка  испуганного мальчугана.

- Моисеевна, всех погнали на расстрел! И твоих вместе со всеми, - крикнула на бегу Этке вся растрепанная и перепуганная соседка. Этка и Моисей  помчались  на окраину. Не думали ни об опасности, ни о себе: бежали со всех ног к месту расстрела. Но в последний момент что-то их остановило, и они заскочили в какой-то сарайчик.

Этка Натапова рванулась было к выходу, увидев издалека, как ведут к расстрельной яме ее маленького сына и старую мать.

- Стой! Им уже ничем не поможешь. Живые должны дальше жить, - успел схватить ее отец.

Кошмар продолжался несколько часов: совсем рядом расстреливали родных и  соседей. В то же  время люди, с которыми они  годами жили  в одном городе и ходили по одним улицам, о чем-то разговаривали, обедали,  мило улыбались…  В Климовичах, в нескольких километрах от трагедии –  как будто  ничего не случилось! – продолжалась обычная будничная жизнь. Местные полицейские, поджидая очередную группу обреченных евреев,  хохотали, глушили из горла водку, курили  махорку.

Этка чуть не сошла с ума. Она до костей изгрызла свои руки. Моисей крепко прижал ее к себе, зажал рот и не давал вырваться. Ночью огородами они вернулись домой, чтобы собрать необходимые вещи и  уйти. Но вдруг в окно увидели, как к дому приближаются  немец и полицай. Обнаружив, что не расстреляли еще двух евреев, пошли  разыскивать. Этка  услышала, как полицейский громко уверял немца, что беглецы спрятались дома.  И перебежав  в другую комнату, Этка и ее отец успели выскочить в окно, выходящее в огород. К счастью, густая и высокая картофельная ботва была еще не скошена. Спрятались в ней, сидели неподвижно до темноты. Полицейский, стреляя очередями во все стороны, бегал вокруг дома, злился, кричал, угрожал, что если найдет, будет резать на куски …   Что оставалось делать?

Надеяться на Бога и на судьбу.

В ночи они проползли на четвереньках через все  картофельное поле. Когда-то Моисей сделал в ограде маленький лаз, который выводил на соседнюю улицу. Как сейчас пригодился этот лаз! Как помог!

Они уходили огородами, маленькими улочками,  спешили до рассвета дойти  до леса. В лесу долго блуждали, пока не вышли на партизан. Партизаны готовы были взять к себе Этку, а старик Моисей  был уже в тягость. Они опять пошли. Лесом пошли дальше.  Никаких подробностей своего лесного путешествия Этка никому не рассказывала. Известно, что с горем пополам, с огромным риском для жизни они как-то добралась до Узбекистана, где жили родственники.

Пишу об этом и не могу представить, как можно было уйти из Белоруссии, которая с первых дней войны была под немцами.  Идти по территории, занятой врагом, без еды, воды, одежды? Видимо, судьба их вела, судьба выпала –  остаться в живых.

… В Климовичи они вернулись в 1946 году. Чужие люди заняли их дом. И некоторое время они жили вместе. Потом  уехали.

 Этка  снова  вышла замуж.  В 1947 году у нее родились близнецы: девочка и мальчик. Дети, жили, не вникая в семейную трагедию. Знали, что  их мама Этка – одна из немногих –  спаслась в день расстрела. Не понимаю, как наша мама все годы жила с такой острой болью, прятала ее внутри себя, как будто ничего и не было.

2.

 Первым председателем колхоза «Энергия» избрали Тевку – Тевье Вайнермана.

 Почему его? Да по самой простой причине: среди всех местечковцев он был приметной личностью. Еврей как еврей –  с женой и детьми, целомудренно соблюдавший субботу. Но Тевка очень любил читать. И не только еврейские талмуды, которые объясняли все и всем, но и художественную литературу. Соседям он чем-то напоминал Тевье-молочника, героя известной повести Шолом-Алейхема, да и звали его так же.

 Однажды зачитавшись, он не выполнил просьбу жены. И  получил от нее трепку. Упершись руками в бока, она красноречиво объяснила ему, кто он такой и откуда. На что Тевье (тогда еще он не был Тевье-молочник) резонно заметил, прочитав жене дословно пару строк из Шолом-Алейхема:

 «Баба-бабой и останется! Недаром Соломон мудрый говорил, что среди тысячи жен, он ни одной путной не нашел. Хорошо, что еще нынче вышло из моды иметь много жен».

 На что его жена – красавица и  умница, каких еще нужно было поискать – поиграла  черными длинными косами, будто намереваясь что-то сказать, и пошла в дом. Но на пороге остановилась, улыбаясь  во весь рот:

 «Э-й-й, ежели ты думаешь, что как Тевье-молочник будешь дурить меня всякими байками, то ты ошибаешься. Я тебе не Голда  Шолом-Алейхомовская, я –  Злата. Злата михалинская! А свои шутки-прибаутки оставь на таких же книжников, как ты…»

 Не знаю, слышал ли кто через плетень их разговор или сами они проговорились, только с того дня Тевье без приставки « молочник» никто уже не называл. Вскоре он привык к новому имени, словно родился с ним.  А что? Имя  неплохое. Известное на весь мир. Даже в далекой Америке знают о Тевье-молочнике.

 Какая разница, где кто живет? Тевье-молочник, он и в Михалине Тевье-молочник! Тем более, что к нашему Тевье вскоре пришла известность.  Да такая, что Злата перестала смотреть на него с  прищуром своих очаровательных глаз. Кто первый человек в местечке? Ее муж! Кто первый председатель еврейского колхоза «Энергия»? Ее муж!

 Все михалинцы проголосовали за него.   Бывшее имение помещика Шацкого передали под управление не кому-либо, а Тевье-молочнику. Пятьдесят еврейских семей образовали артель, коммуну, или, как хотите, так ее и называйте. Видите, как повезло нашему Тевье?! Даже больше, чем его тезке из книги Шолом-Алейхема.  В начале повезло. А что будет потом…

 Моя бабушка Сара трудилась тогда на ферме дояркой вместе со Златой, женой председателя.  А мой дед Залман работал в полеводстве.  Брат моего деда Айзик и его жена Белла, их взрослые дети тоже выходили на наряд. А мой отец Давид? До семнадцати лет наряду со всеми был на колхозных работах.

 В кузне заправлял Янкель Резников. Я застал его и, живя по соседству, часто разговаривал с ним.

 - Вот там, через дорогу находилась колхозная дворня. Недалеко от нее была кузница.  Постоять день возле горна, дышащего пламенем, было ой как нелегко!

 Я вот сейчас думаю, если бы Тевье-молочник, по фамилии Вайнерман, председатель еврейского колхоза проявил строптивость и неподчинение? И настоял, чтобы перед его отправкой на фронт, прежде всего немедленно эвакуировали всех жителей местечка…Возможно, что тогда моя бабушка Сара и ее дети были бы живы? Возможно, что остались бы тогда в живых и другие михалинцы?

 Хотя понимаю, что председателя колхоза сразу же расстреляли бы по законам военного времени и за… панику.  Куда же смотрел великий Сталин? Обещал народу, что будем бить врага на его территории? А началась война – и не слышно, и не видно вождя  в первые дни…

 А руководители Белоруссии? Тоже не герои: сразу тайно покинули Минск. Военные командиры забрили мужчин Михалина, а женщин, стариков и детей оставили врагу. Без  защиты. Для них уже все было предопределено. Судьбой? Почему судьбой?

 А может, предательством властей? Их неспособностью позаботиться о гражданском населении? Тем, кто ушел на фронт, выпала лотерея. Везунчиками стали  не все. Но кто-то же получил главную награду –  жизнь.

 Вначале о славных сыновьях Михалина, которые затерялись на просторах войны и не вернулись домой.     Вспомним о них.

 Три сына было у Исаака.  Долгие годы на  левой окраине местечка стоял добротный дом Исаака Лайванта. И не было лучше этого дома!

- В 1921-1922 годах этот дом построил мой дед, заложив тем самым Михалин, - писал мне летом 2016 года из Америки Лазарь Лайвант, внук Исаака.   В отличие от дома моего деда и других домов судьба дома Лайванта оказалась счастливой. Не сгорел и не попал под бомбежку. Короче, повезло.  Повезло и старому Лайванту с женой: они остались живыми.  Успели уехать.

 Но двум их сыновьям не повезло. Не каждый офицер становится майором в 24 года, тем более – еврей. А вот Лазарь, их средний сын, стал! И какая же была у него  горькая судьба.

- Мой дядя погиб за три месяца до окончания войны, - писал  в том же письме его американский племянник, названный в память о дяде.

 Через польский пограничный городок, где военным комендантом был майор Лазарь Лайвант, прорывались немцы и их пособники. Военный комендант не обязан был в конце войны идти в горящее пекло. Есть офицеры ниже рангом. Но Лазарь уже знал о массовом уничтожении евреев, догадывался, что произошло с его родным Михалином.

- Никто из фашистов не должен перейти границу и скрыться в Германии! Никто! –  приказал он  подчиненным.

 Немцы и полицейские с невиданной яростью осаждали  пограничников. До спасения рукой подать!  Вот она –

 Германия! С лесной опушки, как на ладони, видны красные черепичные крыши. Нужно только остановить этот беспощадный огонь…  Но остановить нелегко! Это не просто бой! Это –  последний бой! Все понимали  это.

 Увидев, что часть диверсантов уходит к границе, майор Лайвант вызывает огонь  на себя. Надеется, что его бойцы за это время успеют обойти врагов  и перекрыть им  дорогу. Э-х, молодой майор, молодой майор, ты пошел напролом! Врага остановили. Границу никто не перешел!

 Но майора Лазаря Лайванта в расположение воинской части принесли на плащ-палатке: все его тело изрешетили автоматные очереди.

 Младшего брата Лазаря, Бому, убили на год раньше. Было у Исаака Лайванта и его жены трое сыновей: остался один. С двумя ранениями и тяжелой контузией добрался до местечка только самый старший Давид.

 Огромные яблони, выросшие за прошедшие годы, стучали своими хрустящими антоновками в окно, словно приглашали  выйти в сад.  Здесь было так тихо и спокойно.  Тяжкие годы войны ушли куда–то прочь.  В родном доме, куда каждое утро приходили на наряд колхозники, Давид набирался новых сил.

 Его отец, Лазарь Лайвант, став председателем послевоенного колхоза, поднимал  хозяйство  вместе со всеми односельчанами. Колхоз возрождался, словно птица Феникс. Это было невероятно!

 В Милославичах, Хатовиже, Родне, где до войны были еврейские колхозы, ничего не восстанавливалось. Как и по всей Белоруссии. Нельзя было склеить то, что разбито.

 А в Михалине собирались уцелевшие жители бывших местечек: создавался новый коллектив! Более десяти лет после войны еще работали на полях и лугах, справляясь со всеми работами в полеводстве и в животноводстве. В составе «Энергии» были уже не только евреи, но и  белорусы. Жена еврея-офицера Исаака Злобинского, умершего от фронтовых ран, Зинаида стала дояркой. Как и Вера, жена бывшего жителя  Милославичей Ильи Кугелева.  Приходили на работу из соседних сел и даже  из города.

 До средины пятидесятых годов колхоз в Михалине назывался «Энергия» Потом его  соединили с соседними хозяйствами, переименовали в колхоз имени Карла Маркса.  Старые михалинцы, видимо, стремились подчеркнуть, что сохраняют какое-то отношение к еврейству. Сам вождь мирового пролетариата себя к евреям не причислял, да и работающих в объединенном колхозе евреев можно было пересчитать по пальцам. Рядом было множество «Путей Ленина», «имени Ленина» и так далее, но «имени Карла Маркса» -  только один во всей области, а может, и в республике!  

 Михалинская детвора успевала везде: мы были первыми на закладке силоса, вместе со старшими перевозили сено к ферме, знали новые норы в складских помещениях, самые сладкие сорта яблок и груш в колхозном саду. Но постепенно оставалось все меньше и меньше от прежнего михалинского еврейского колхоза.

- В 1955 году моего дедушку отправили на пенсию, через три года он умер, - пишет внук Исаака Лайванта Лазарь.

 А что же с нашим Тевье-молочником, предвоенным председателем колхоза? Он попал под Сталинград - в самое пекло войны. Как здесь пригодилась его рачительность, селянская мудрость и заботливое еврейское сердце по отношению к бойцам! Настоящим отцом был для них старшина роты Вайнерман. Их берег, а себя - не смог. После одного из боев его не стало.

 Погиб и младший брат Тевье – Цодик Вайнерман. На войне остался почти весь цвет еврейского мужского Михалина.   

 Из одной семьи Давида Стукало четверо ушло на фронт: лейтенант Лазарь и старшина Яков домой не вернулись? Трое сыновей Исаака Кукуя - Биня, Борис, Лейба погибли на фронтах войны. Двоюродный брат моего отца, старший лейтенант Арон Златкин дополнил список погибших тринадцати членов нашей  семьи.

3.

 Солнце позолотило верхушки сада, утренние лучи пробежались по веткам, усыпанными крупными зелеными антоновками. Но нам не сюда. В лучшем случае мы сможем сорвать пару яблок с крайнего дерева. Во-первых, это сад не наш, колхозный, а во–вторых, не для этого мы встали вместе с ясной зарей.

 Росистая трава местами серебрится, мягко стелется под ноги. Наш путь дальше – за колхозные сады, за куртины кустов – за первые, вторые, третьи.     Здесь всегда любила играть детвора, хрустя яблоками и грушами.

Семечки, падая в траву,  прорастают. Одно – из тысячи, из тысячи – одно. Сад же рядом, рукой подать!  В-о-н, возле дороги огромная развесистая  груша. Старыми колючими ветками закрылась от всего белого света. Только что нам эти колючки? Давно они уже обломаны, и хорошо известны все сучки, по которым  легко взбираться на самый верх и похрустеть там сочными грушами. Напротив, на соседнем дереве – ярко-красные яблоки. Не очень крупные, зато сладкие-сладкие. Но они не доживают до полной спелости. Раньше времени местечковая ребятня, как саранча, набрасывается на яблоки, оставляя только на верхах, куда не добраться, самые сочные и красивые.

 Но сегодня меньше всего любуемся дарами природы. Наш отец с лопатой через плечо идет впереди. А я трусцой бегу за ним. Вчера Батя рассказал, что приметил в кустах пару диких яблонек. Теперь мои младшие братья ждут нас дома, выбирая в саду место для посадки.

– И эту отраву ты хочешь посадить в саду? –  на минуту оторвалась от своих дел  мама.

– Не зря говорят, женщина имеет длинные волосы, но ум короткий, – многозначительно поднял большой палец отец.

 Насчет ума  отец, конечно, перебрал. Наша мама в житейских делах всегда была  впереди отца. Она была, как тот солдат, что варил кашу из топора. Из минимума имеющихся запасов, используя сад, огород и все наше небогатое хозяйство, она так вкусно и много готовила, что  хватало накормить всех.

– Говоришь, ум короткий? А кто вчера сказал, что я словно скатерть-самобранка? – не простила она  отцу обидного выпада.

– Ира, Ира, мало ли я что сказал?

 И к нам:

– Сынки, бегом на выход!

      И вот мы идем, идем, идем. Прошли первые кусты, вторые, подходим к третьим.

– Главное, чтобы нас не опередили, – забеспокоился вдруг отец.

– Все давно уже покупают саженцы. Только мы лазаем по кустам, – успокаивает отца брат.

– А мы не можем купить, сам знаешь. Да и дикие деревья я люблю больше. Они более жизнестойкие. Если от брошенной случайно семечки проросли в дерне, не пропали засушливым летом да холодной зимой, теперь им ничего не страшно, – объяснил  Батя.

 В густых зарослях травы, возле ветвистой вербы росла невзрачная дикая яблонька. Какая-то одинокая на фоне  неброской белорусской природы. Казалось, она просила: «Заберите меня отсюда. Света белого здесь не вижу. Верба полностью опутали мои слабенькие корешки, все соки из меня высосала, воздуха мало, расти некуда.»

 Отец бережно выкопал  деревце, не доверяя  никому. Домой возвращались  радостные.

– Давайте посадим яблоньку  напротив окна, как только распахнем  его – яблоки сразу нам в руки, – предлагают младшие Гриша с  Леней.

 Мама только кивнула в знак согласия, улыбнувшись своей такой милой улыбкой.

 Прошел год-два. Нашу дичку не узнать. Ветви распустила, словно косы. Вот-вот заневестится, оденется в белый цвет. В дикий белый цвет.     Сегодня утром наш отец направился к соседу Никите. Небольшого роста, молчаливый, он жил в центре Михалина. Он –  мастер. Видимо, родился с золотыми руками. В доме и во дворе у них все отлажено. Сад, каких мало у кого. На дорожках – пчелиные ульи. Хозяин. Настоящий хозяин! Другие мужики за выпивкой в магазин, а Никита в сад, к своим деревьям да  ульям. И это после основной работы.

 Весь мир его был здесь. Да и не пристало ему, Никите, другим быть. Жена Хана – дородная, со следами былой красоты. По ней многие в местечке сохли. Но Никита был красивее всех сердцем… всех! Хана почувствовала это сердце даже через панцирь его молчаливости. И порядочнее семьи, чем еврейка Хана и белорус Никита, я не видел в местечке Михалин. Нередко бывал в их доме, где жил мой одноклассник Леня. Для меня он был больше, чем одноклассник. Думаю, как и я для него…

 Отец, радостно улыбаясь, пришел в наш сад вместе с Никитой. Без слов Никита  обрезал нашу дичку-красавицу, прищепив на стволе ветку от своей яблони белый налив.

– Вот и все. Пройдет время, и у вас будет новое дерево с самыми вкусными яблоками, – улыбнулся сосед.

 Да, Никита был кудесник! Настоящий местечковый Мичурин. Позже приходил к нам и во второй раз, и в третий. Мы постоянно сажали  дички, а он без устали превращал их в культурные  деревья. Многие жители Михалина обращались к нему. И он  не отказывал. Никогда. Никому.

 Прошли годы, десятилетия. Сын Леня давно живет в российской северной столице, достигнув немалого в жизни. В юности – золотая медаль, в армии – сержант-десантник, в работе – ученый! Но каждое лето приезжает в местечко на встречу со своим детством, с юностью, с родными. Самая близкая – сестра Светлана. А сколько знакомых! Они мне, как родные!

 Много еще растет и плодоносит яблонь, груш и слив, которые – сколько десятков лет! – словно продолжают жизнь Ленькиного отца, нашего соседа.

 Когда я был последний раз в Михалине,  сразу же направился к той самой яблоне, которую более тридцати лет назад принесли мы вместе с Батей. Обнял это громадное дерево, прижался к его широким листьям и мощным  ветвям, и оно склонилось  и будто бы обняло меня.

Так мы и стояли вместе. Долго-долго.

 Я, поседевший, и яблоня, постаревшая.

 Я беру в руки привезенные из Белоруссии сухие яблоневые  листья,. Странно, будто только вчера сорвал с дерева. Немного пожелтели, но не ломаются, словно склеенные.

 Как там, в местечке?  Хочу представить его себе.

 Кто там остался?  

 Бывшие еврейские дома  да еще дички в отцовском саду.

 Дички, дички, вы  помните меня?

4. Я РОДИЛАСЬ В ТЕПЛУШКЕ

Часто думаю, может, многого из того, что пришлось пережить мне и нашей семье, не было наяву? Если не было, то тогда у меня должны быть сестра Дуся и брат Лева. Но их нет… Значит, все было. Было.

Война уже гремела вовсю, а мои будущие родители никак не могли решиться на отъезд из местечка Милославичи, что в Климовичском районе. На руках двое маленьких детей – Дуся и Лева, и беременная мной мама Люба.

Куда собираться, куда ехать?

А война все ближе и ближе. В последний момент мама приняла решение, заявив, что отъезд – это хоть какой-то шанс на спасение, а здесь – неминуемая смерть.

– Люба, ты еще вчера думала рожать дома! – недоумевал ее муж.

– Мне приснился мой отец. Он так кричал на меня. Слов не разобрала. Поняла только, что должны бежать отсюда.

Маминого отца, председателя еврейского колхоза, местные бандиты убили еще до войны, когда он возвращался из Климовичей. Надеялись ограбить и поживиться крупной денежной суммой, которую он вез для колхоза. Однако в тот день он не получил деньги в банке.

– С приходом немцев ни от кого не будет спасения, – рассуждали родители.

Много раз они вспоминали тот разговор и свое решение, спасшее нам жизнь. Правда, не всем.

Мы едва успели на последний поезд с беженцами, который по дороге беспрестанно бомбили. Во время одного из налетов осколками убило детей: дочь и сына. Их даже похоронить не смогли – так и оставили на перроне какой-то станции.

От потрясения, от того, что потеряла детей, не уберегла, у моей мамы Любы начались преждевременные роды. И в тот же день под взрывы бомб и пронзительный вой сирен я появилась на белый свет. Родившись в теплушке в день гибели своей четырехлетней сестры Дуси и двухлетнего брата Левы, так и живу всю жизнь. Свой день рождения отмечаю на полтора месяца позже. Мне кажется, что Дуся и Лева каким-то образом спасли меня. Возможно, мама не вывела их вовремя из вагона или как-то замешкалась, или потеряла их, а они куда-то убежали… Но факт остается фактом: была бы мама вместе с детьми – не осталось бы ни ее, ни меня. Всю жизнь я живу тройной жизнью – к своим годам прибавляю то четыре года (столько лет было бы сестре Дусе), то два года (столько было бы брату Леве).

Вы скажете, что я их даже не видела?! Да, не видела, но сердце болит. Они, как тени, всегда рядом со мной.

Вот так я стала старшей в семье, хотя и третий ребенок.

Когда закончилась война, в Милославичи мы уже не вернулись. По еврейскому местечку словно бульдозер прошелся. Часть домов разрушена полностью, в оставшихся – поселились бывшие соседи.

Мой отец узнал, что в Михалине организован еврейский колхоз «Энергия». Поспешили туда. С железнодорожного вокзала в Климовичах добирались пешком.

Я – еще маленькая, но не отстаю, семеню ногами. Моя сестренка, двухлетняя Рая – на руках то у матери, то у отца.

Председатель колхоза Исаак Лайвант был рад каждому приехавшему еврею, тем более имеющему опыт работы в сельском хозяйстве. Отец начал работать в бригаде, но жить нам было негде. Может, кто-то помнит маленькую будку, в которой хранились хомуты и плуги? Так мы спали прямо на траве, возле этой будки.

Евгений Стукало, колхозный бригадир, разрешил заходить внутрь, когда было холодно или шли дожди. Так мы и жили.

Потом еврейский колхоз купил нам сруб: мужики Михалина помогали его перевозить, укладывали бревно к бревну, покрыли крышей. Поставили сруб – и уже стало намного легче, не на улице ведь!

После Раи в семье родились братья Женя и Леня и сестренка Аня. Мы росли на бульбе и на молоке. Больше ничего. А у других и этого не было. Вскоре отца назначили на должность заведующего фермой: он там дневал и ночевал. А мама – с детьми и со своим хозяйством.

Нужно идти в школу – бросаем жребий: я или сестра Рая? Кто? У нас на двоих – одна пара туфель. Как учиться? Рая стала отставать. Придумали: нашли старые галоши или тапки… И вот возле мостика, где начинался Михалин, назначали встречу. Если я возвращаюсь из школы, то передаю Рае туфли, а сама иду домой в галошах. А когда Рае в первую смену, она мне отдавала туфли, а я ей – галоши.

С самодельными сумками пошли в школу и мои братья. А теперь смотрю на Леню – статный такой, галантный, – смотрю и думаю:

– Мама родная! И это мой брат-генерал?! Закончил в Москве две военные Академии?

Долгими часами я стояла в очереди за хлебом, а Леня плакал рядом: «Есть хоцу, есть хоцу». Такой маленький, такой несчастный. А сейчас я думаю: может, такая трудная жизнь закалила нас?

Женя, тоже мой брат, старше Лени на пару лет, дослужился до полковника. Умер, к большому сожалению.

Мне и самой уже за семьдесят. Но еще держусь, радуюсь гостям, дочерям, внукам.

Обе мои сестры – Рая и Аня – тоже живут в Израиле. Наши дети и внуки – часть израильской жизни: в школе, в армии, идут дальше…

Иногда самые младшие спрашивают:

– Бабушка, расскажи про себя?

У меня слезы ручьем. Про что рассказывать? Как я родилась в теплушке? Как на перроне остались лежать убитые осколками мои брат и сестра? Или как спали на холодной траве возле будки? Или как меняли туфли на галоши?

Лучше я тебе, Ефим, расскажу, как все было. А ты уж расскажешь другим.

5.  « ЖДИ МЕНЯ И Я, ВЕРНУСЬ…»

Моросило. Уже какой день шел дождь, не переставая. Землянка не спасала от сырости, но защищала от дождя. Вернувшись в местечко, уже четыре года живет здесь Сима. Не одна. С двумя сыновьями.

В колхозе «Энергия» было немало хороших и работящих парней, но Симе, новой лаборантке с животноводческой фермы, приглянулся Зяма Любан. Как жар-птица, рыжий. И такой же характер – огненный. С детства, как и Сима, он полюбил лошадей, коров, землю, природу.

Какие удивительные вечера стояли в Михалине, когда Зяма провожал Симу с работы! Вскоре они поженились, и родился старший сын. Но началась война.

Трем колхозникам, в том числе Зяме и Симе Любан, поручили перегнать стадо колхозных коров в Тульскую область и сдать там в местное хозяйство. Легко сказать, перегнать и сдать. Дорога дальняя, бомбежки, пыль. Стадо в восемьдесят голов! Недоеные коровы не могут идти. Как их подоить, когда? Нет воды, нет еды. К вымени коровы не притронуться: так оно переполнено молоком.

Это был подвиг – пройти такой дальний путь пешком, под обстрелом. Но кто про подвиг тогда думал? Кто про этот подвиг говорил?

В Ясной Поляне, в родовой усадьбе Льва Толстого они передали стадо местному колхозу.

Ушел на фронт Зяма. Сима уехала в эвакуацию в Узбекистан. Когда закончилась война, молодая жена ждала каждый день весточки от мужа. Сначала ждала в Узбекистане, потом в Михалине, куда вернулась в 1944 году. Прошло уже два года, как кончилась война, а мужа все нет и нет.

– Сима, может, зря ты столько ждешь? Уже 1947 год! Ты еще молода. Есть одинокие мужчины, потерявшие жен и детей. Может, подумаешь, как устроить свою жизнь? – говорили ей.

Что могла ответить Сима?  Да ничего. Не поймут.

Она улыбалась и, чтобы отстали с советами, читала им знаменитое стихотворение Константина Симонова:

Жди меня, и я вернусь.

Только очень жди.

Жди, когда наводят грусть

Желтые дожди,

Жди, когда снега метут,

Жди, когда жара,

Жди, когда других не ждут,

Позабыв вчера…

И добавляла:

– Я тоже буду ждать. Даже тогда, когда другие уже не ждут...

И дождалась! Дождалась!

Что больше помогло: женская верность, интуиция, любовь? Или везение? Или судьба?

Только Зяма, единственный из трех братьев Любан, вернулся домой. И не сразу. После окончания войны его направили в Тегеран, где он пробыл еще два года. Тогда-то и перестали приходить письма. Многие не ждали, не верили, что Зяма вернется в Михалин. Только не Сима.

– Я тебя ждала бы всегда, а не семь лет, – говорила Сима.

А Зяма отвечал:

Ожиданием своим

Ты спасла меня.

Как я выжил, будем знать

Только мы с тобой -

Просто ты умела ждать.

Как никто другой.

Представляю, как он пережил и прочувствовал это известное всем бойцам стихотворение.

Фронт. Конца войны не видать, про семью ничего не известно.  Это одна картинка.

Другая – маленькая сырая землянка в центре Михалина. В ней двое маленьких детей и Сима, которая пять военных лет ждет мужа. И после окончания войны – еще два года. Третья картинка – из Ирана до станции Климовичи Зяма добирался два месяца. Продал одежду, сапоги, чтобы как-то прокормиться и оплатить такую длинную дорогу. Он уже близко, в нескольких километрах от Михалина, но именно эти последние километры преодолеть не в силах… Дом совсем рядом, а он на вокзальной скамье, обессиленный, больной, в горячке. Попросил кого-то сообщить семье… И последняя картинка – перед глазами Сима. Она, стоя в телеге, гонит и гонит коня. Ее золотые волосы развеваются на ветру. Она молит Бога только об одном: «Только успеть, только успеть, успеть».

И успела. Привезла мужа домой и выходила его.

Они родили еще дочку Иду, потом – сына Феликса. На месте землянки построили домик, посадили сад. А дальше, дальше все вместе жили в Михалине.

<< Назад - Далее >>

Вернуться к Выпуску "ДИАЛОГ-ИЗБРАННОЕ" >>