ГЛАВНАЯ > ДИАЛОГ-ИЗБРАННОЕ > ОЧЕРКИ, ЭССЕ, ЛИТЕРАТУРНЫЕ ЗАРИСОВКИ

Рахиль ДОКТОР (Германия)

ЕВРЕЙ ЗЮСС (ЖИД СЛАДКИЙ)

Биография героя, обстоятельства и домыслы

(Продолжение)

Зюсс-тексты

В судьбе Зюсса было все, что необходимо, чтобы стать мифом. Воображение поражала быстрота перемен, его резкий взлет и стремительное падение. И жизнь Йозефа Оппенгеймера постоянно подвергалась комментированию, осмыслению и осмеянию. Литературная обработка деяний советника по финансам герцога началась, еще когда он занимал свой пост и продолжалась и во время процесса над ним, и после его казни. Это была, если можно так сказать, «народная рецепция». «Зюсс-тексты», анонимные или авторские, напечатанные в газетах или в летучих листках, изображения Зюсса на гравюрах и в карикатурах – без них невозможно представить себе существование Зюсса. В семисотстраничном труде Барбары Гербер «Еврей Зюсс. Взлет и падение в начале ХУ111 века» тексты, посвященные Зюссу, (в дальнейшем «зюсс-тексты») исследованы и описаны самым тщательным образом. Этот труд и послужил основой данной главы.

Существует целый цикл гравюр, изображающих Зюсса, повествующих о его жизни и конце, снабженных текстами и обрамленных орнаментами и клеммами.

Одно из самых популярных изображений Зюсса, появившихся после его смерти, может служить иллюстрацией к многочисленным его жизнеописаниям. Фронтальный поясной портрет помещен в овальную рамку и с первого взгляда воспринимается как классический парадный портрет важного вельможи эпохи барокко, обычно помещаемый в галерее благородных предков или знаменитых людей. Все в этом человека изобличает принадлежность к высшему свету: парик, богато расшитый камзол и гордое, слегка высокомерное выражение лица. Внизу, там, где овальная рамка замыкается гербом рода, помещено «геральдическое» изображение знаменитой виселицы с железной клеткой. Внизу под ним, там, где зритель обычно мог прочесть текст, повествующий о происхождении, жизни, деяниях и добродетелях великого человека, давалось объяснение – эпиграмма на Зюсса, «который, как все заносчивые злодеи, неизбежно должен был закончить виселицей».

Жизненный путь Зюсса в этой литературе описывается как внезапный взлет жалкого еврея из гетто к вершинам власти. Биографии знаменитых воров и биографией Зюсса составлены как бы по одним лекалам. Зюсс уже в детстве обнаруживает необыкновенные способности к воровству и сексуальные аппетиты, но в отличие от знаменитых воров и пожирателей женских сердец (Картуш, Бонвиван) он является не просто выдающимся злодеем, а прежде всего злодеем, воплотившим все характерные для еврея качества. И если знаменитые воры и могли вызывать симпатию и восхищение своей ловкостью, размахом, бесстрашием, то еврейский мошенник еще и чувство превосходства, презрение и смех.

На самом деле для отпрыска огромной и влиятельной семьи Оппенгеймеров в его карьере нет ничего загадочного. Образ еврея-попрошайки, жалкого и униженного выходца из гетто, менялы, уличного торговца и даже члена разбойничьей банды, каких немало бродило после Тридцатилетней войны по дорогам Германии, и среди них бывали и евреи, - именно с этими устойчивыми типажами связывалось происхождение придворного еврея Зюсса. В листовках приближенность Зюсса к Карлу-Александру объясняется способностью к мошенничеству, обману и воровству, лицемерию, или кабалистической магией, к которой прибегает опасный еврей. Характеристики: плут, вор, мошенник, обманщик по отношению к Зюссу в этих листовках – устойчивые эпитеты. В анонимной и пасквильной литературе, листках и прокламациях Зюсс предстает типичным придворным евреем, и одновременно наделяется чертами не богатого и успешного предпринимателя, а мелкого жулика, уличного вора. Все время идет игра на понижение.   

Форма обращения к нему, которой требовало его положение при Карле-Александре, и истинное отношение к нему как к еврею в «зюсс-текстах» постоянно обыгрывалось. «Еврейское Ваше Превосходительство» В вюртембергских стихотворениях к нему обращаются: «Сир, рожденный в еврействе бездельник» «благородный бастард» «Самый воровской финансовый советник». Карл-Александр якобы услышав это, не мог сдержать смеха, потрепал Зюсса за ухо и по волосам и сказал: видишь, шельма, как высоко я тебя вознес.

Тема полезности или вредности еврея постоянно возникала в прессе и решалась в зависимости от ситуации и позиции автора и издания. В герцогстве Вюртемберг проживание евреев, этих «гложущих червей», было запрещено со времен средневековья и до 16 века. Проникновение начинается во времена правления Эберта Людвига и его фаворитки фон Гревенитц. Ландтаг сопротивлялся этому изо всех сил. Однако, ограничения, которые он вводил на возможность проживания и торговли, в конечном счете, касались не придворных, а пришлых и лишенных средств евреев. В любом случае, Зюсс отнюдь не был единственным придворным евреем в истории герцогства. Карл-Александр, защищая своего гоффактора, писал, что он ценит этого человека как субъекта, который способен служить «людям нашего уровня» лучше других. И эта «полезность» еврея вызывала ненависть анонимных авторов, которые в этих текстах предстают защитниками интересов крестьян и солдат. В сознании авторов текстов представал обобщенный образ еврея-паразита, наносящего ущерб всему графству, всей стране.

Особенно большой интерес и возмущение в «зюсс-текстах» анонимного происхождения, вызывала эротическая сторона жизни придворного и кавалера Оппенгеймера. Причем в этих текстах осуждается не только сам Зюсс, но и «еврейские потаскухи». В листовках публике сообщается: «Сладострастным утехам еврей предавался ежедневно. И у него не было недостатка в желающих. Он ослеплял своими проклятыми деньгами не только девушек, но и замужних женщин. Некоторые из них известны, например, госпожа Ангел, о преступной ее связи с евреем, возможно, знал и ее муж. Или небезызвестная Генриетта Лучиана Фишер. Эта легкомысленная девка бесстыдно оставила родительский дом и повисла на похотливом Зюссе. Известны и другие случаи преступного удовлетворения ненасытной похоти еврея. Эти преступницы, испытывают ли они угрызения совести, когда вспоминают о своем любовнике на виселице?» Любопытно, что именно в связи с любовными похождениями возникает определение Зюсса – «обрезанный». А «бабская» страсть изображается не как увлечение блестящим кавалером, а извращенное влечение к обрезанному. «Они обезумели от похоти и не стыдится приставать/ связываться с еврейским пройдохой. Зюсс сам от предвкушения удовольствия «свою еврейскую мошенническую бороду поглаживает».

Замечательна гравюра, появившаяся уже после казни Зюсса. На ней изображена знаменитая виселица, вокруг неё бродят сетующие на свою судьбу, покинутые евреем женщины. Одна из них на вилах пытается подлететь к клетке с повешенным, но ее не подпускает сидящий на клетке ворон. Все это весело обсуждают два идущих мимо крестьянина. Гравюра имеет название: «Причитающие подружки Жида Зюсса»

Новое, свойственное ХУ11 веку представление о «герое времени», не святом, не благочестивом, а мудром, связано с именем Николо Макиавелли. На сцену выходит «человек политический», для которого важнее всего самоутверждение и личный успех. Стремление к успеху, достижению реальных практических целей, независимость от церковных представлений о человеческом предназначении – таковы его особенности. Сфера деятельности „homo politicus“ – двор. Отрицание этого нового стиля жизни, новых представлений и ценностей находило выход в их пародировании с помощью того же Зюсса. В «зюсс-текстах» качества еврея кавалера и «политикуса» оценивается негативно, как мимикрия, попытка скрыть истинное лицо. Он описывается как придворный дурак, обезьяна герцога. Зюсс, согласно этой концепции, только притворялся политиком. Обезьянничал. В «Беседах в царстве мертвых» ему приписываются нелепые прыжки и пение. Еврей, который ведет себя как кавалер и политик, смешон и выглядит шутом. Кроме того, еврей при дворе попадал в разряд таких экзотических персонажей, как карлики, мавры, комедианты и тому подобное. Отказывая Зюссу в звании государственного человека, Merckwürdigen Staats-Assemblee“ придает ему статут придворного арлекина. Использование определений из сферы низшего жанра – комедии, народной комедии, комедии-дель-арте естественным образом переводило Зюсса в другой регистр. Здесь он становился действующим лицом не драмы из жизни благородных, а пьесы сатирически-обличительного жанра.

В анонимном устном диалоге «Забавный виселичный путь двух вюртембергских крестьян после повешения Зюсса» проведена четкая граница между допустимостью положения гоффактора для еврея, и неприемлемостью для него поста резидента.

В „Merckwürdigen Staats-Assemblee“ «шутовское» поведение Зюсса объясняется его политическим умом, сознательной позицией. «Положение придворного шута давало мне свободу обращаться и самим герцогом, и с другими придворными, и с особами женского пола самым фамильярным образом, что я и использовал для достижения собственных целей».

Зюсс в качестве господина вызывал не просто сопротивление, он воспринимался как нечто абсолютно противоположное нормальному порядку вещей в мире. Еврей должен быть слугой. В «зюсс-текстах» эта точка зрения воспроизводится практически без отступлений. Для этого были, прежде всего, религиозные причины. Вина евреев перед христианами давала основание для правовой дискредитации. Связь евреев с сатаной, чертом в христианской традиции считалась доказанной. «И черт живет в их сердцах, и говорит из них, если они получают свободу, чтобы они свой язык против христиан использовали». (Merckwürdige Staats - Assemblee). В противоположность Зюссу, который хотел стать господином над христианами, публика держала перед глазами образ «вечного рабства» проклятого народа. «Они должны склонить голову под ярмо чужой власти и подставить спину под тот бремя, которое на них положат строгие господа».

Точку зрения христиан на подчиненное положение в христианском мире разделяли и евреи, но уже совершенно по другим причинам. Судьба Зюсса и его трагический конец для тех и других были вызывающим примером. Во всех этих текстах или гравюрах, разоблачающих обманщика Зюсса, говорится о самой главной вине Зюсса – он вводит людей в заблуждение, объявляя себя придворным и кавалером, на самом деле являясь евреем. Но Зюсс никого не обманывал. До определенного момента он им и был, или был уверен, что таковым является. (Можно сказать, что Зюсс был первым евреем, обвиненным в «еврейской мимикрия», которая стала особенно актуальна с появлением ассимилированных евреев. И их желание отвести подозрение в том, что они только притворяются врачами, адвокатами, журналистами, и вообще немцами, часто служило причиной отказа от своего еврейства и «еврейской самоненависти»).

Как в первой половине ХУ111 века решался вопрос изменения положения внутри сословной структуры этого времени? Светская карьера как жизненная цель становится предметом рефлексии не только при дворе или в трудах ученых-рационалистов (Томазий). Все современные издания, литературные и публицистические жанры, так или иначе, обращались к этой теме. Выходили биографии знаменитых любовниц и фаворитов, популярных преступников – воров и разбойников. И в этих биографиях также присутствовала тему удачи и расплаты, провала, падения.  Не просто богатство, а роскошь, возможность получать удовольствия стали мерилом социального успеха. Мораль счастья и светская мудрость – синонимы. Все это означало разрыв с традицией феодального средневекового общества. Кто имеет право на удачную карьеру, а кто не имеет?  «Зюсс-тексты» также рассматривают эту проблематику.  «Я должен признаться, что меня охватили ужас и отвращение, когда я увидел этого человека. Тщетность счастья и двора так живо предстали предо мной, что вызвали почти жалость. Когда я думаю о происхождении этого человека и о том, как он внезапно вытащенный удачей появился на арене, где он исполнял роль важной персоны, я начинаю верить, что счастье и честь опьяняют человека больше, чем вино и могут так расшатать рассудок и чувство, что он, как пьяный, закружится, вправду потеряется, с опаснейшей высоты свергнется в глубочайшую грязь и пропасть. Присоединишься к власти, богатству, почету, и потеряешь соображение и ум. На их место как возница усядется бешенство, одержимость алчностью, и повезет, не разбирая дороги….»

Этот комментарий рассказчика по поводу выдуманной встречи с Зюссом в тюрьме, напечатанный в «Курьезных новостях», проясняет напряженное отношение к динамике взлета и падения в культурном пространстве современников Зюсса.

В культуре барокко очень часто возникает образ мира как театра и жизни человека как театральной игры. В «зюсс-текстах» этого времени сравнение двора со сценой, театральные метафоры возникают постоянно. На сцене двора при участии всех придворных разыгрывается спектакль его величества. Этикет и церемониал следуют предписанной драматургии и подчиняются формализованной театральной системе жестов и мимики. В «представлении герцогского двора»», в котором власть демонстрирует себя зрителям, стирается грань между «быть и казаться». Наиболее полным воплощением такого представления были придворные праздники. Сценической площадкой и кулисами служили дворец и прилегающие к нему парки. Будней в обывательском смысле слова эта жизнь не знала. Окружающими она воспринималась как сплошной праздник, «дивертисмент». И центральным событием праздника становилось собственно театральное действо, в котором нередко принимали участие и сами придворные и властители. На сцене придворная «кажимость» удваивалась. Зюсс, по мнению современников, играл роль политика и кавалера. Его падение и наказание воспринимается как заключительный акт драмы.

Место казни Зюсса, где разыгрывается «последний акт спектакля вюртембергского театра», образно называется «подмостки эшафота», или «сцена для мучений/мук».  

Маски и мундир, театральные символы обмана превратились в знаки отличия придворного-политика. Зюсс скрывает еврея за не соответствующей ему ролью. «Обманчивый обманщик» еврей и придворный Зюсс оказывается дважды обманывающим. Сам Зюсс говорит о себе: «Я надеваю маску, что скрыть свои деяния». Галантное поведение, роскошный наряд он использует, чтобы скрыть истинной облик «чудовища из преисподней», каким на самом деле является еврей. Правда «быть» Зюсса для современников в подлинности его происхождения, а не «кажимости» его роли.

Театр и игра были символом человеческой жизни. И самым важным вопросом был вопрос, играют ли тобой или ты играешь сам? Предписаны ли роли или роль выбрана самостоятельно. С позиции барокко, мир, двор, сцена были местом действия «фортуны» или «счастья». Согласно античным представлениям, Фортуна действует по необъяснимым законам и правит миром «вслепую», и потому она может одарить дурака или недостойного, в соответствии с христианской точкой зрения, выбор фортуны осуществляется по божественным законам, недоступным людям и за внешней абсурдностью происходящего скрывается глубокий смысл. И тут человек должен почувствовать свой случай, использовать его и разгадать этот смысл или сопротивляться искушению. Слепота богини была возведена на уровень провидения. Дары Фортуны означали теперь посланное богами испытание. Человек должен был пройти проверку счастьем, удачей. Возвращаясь к театральной метафоре, в соответствии с христианской позицией, вместо фортуны Бог наблюдал и участвовал в земном спектакле в качестве зрителя, автора и режиссера.

Обычно аллегория Фортуны никак не связывалась с конкретным человеком. Но на этой изображен реальный человек. Именно его судьба становится назиданием и примером. Об этом свидетельствует и надпись внизу картины «Здесь Зюсс поднимается к счастью, а здесь он падает в расставленную им самим ловушку». На гравюре изображен шар, на котором восседает Фортуна. Одной рукой она подымает вверх человеческую фигурку, а другой сбрасывает вниз. В то время, пока человечек подымается вверх, богиня закрывает от него вторую часть картины, где виден разрушительный результат его деяний. Стремительный темп происходящего отражен и в развевающемся на голове фортуны платке и в позах Зюсса, взбирающегося и падающего вниз и теряющего во время полета шляпу. На заднем плане неизбежное изображение виселицы, внизу, как аллегория порока, женщины и звери, есть среди них и павлин – символ двора. Дар Фортуны в действительности является божественным экзаменом, который может выдержать добро и на котором проваливается зло. Зюсс испытания не выдерживает «из-за своей гордыни, невозможного высокомерия и сладострастия». В «зюсс-текстах» из реального человека Зюсс превращается в аллегорию.

 «Еврейская слепота» Зюсса сопоставлена со способностью библейского Иосифа разгадывать сны и предсказывать будущее. Утрата дара есть неизбежное и справедливое возмездие. Несчастья евреев, по мнению их христианских современников, предопределены и заслужены. Слепота Фортуны только кажущаяся, на самом деле богиня действует по указке высших сил и решения ее не бывает случайными.

Единственная полностью сохранившаяся пьеса неизвестного автора о судьбе Зюсса (напечатана в 1738) отражает воззрения современников на изменения социального положения: горизонтальное и вертикальное движение. В пьесе противопоставлены две судьбы: головокружительный путь наверх еврея Зюсса, заканчивающийся стремительным падением и казнью, и сказочное возвышение от кухонного мальчика до благородного господина бедного добродетельного христианского сироты Жана. Соединение выдуманных и списанных с реальных, существовавших в жизни персонажей в немецкой комедии барокко не было абсолютно новым приемом. Интересно, что реально существовавший и казненный к этому времени финансовый советник Йозеф Оппенгеймер Зюсс уже в названии обозначен как Жид Зюсс и именно с этой позиции и перипетии его жизни и изложены в пьесе. И если в прозаических произведениях, даже с антиеврейской направленностью, судьба Зюсса могла, наряду с осуждением, вызывать страх и сочувствие - некий элемент трагики все-таки в изображении Зюсса сохранялся, то в комедии, в полном соответствии с требованиями низкого жанра, Зюсс показан как персонаж достойный только осмеяния. Несмотря на то, что он вращался в высшем свете, он, безусловно, принадлежит к низшим социальным слоям. Герой и его роль не подходят друг другу, и это и создает комизм ситуаций. В этом смысле персонаж предвосхищают амплуа «парвеню», появившееся в более позднее время в Х1Х веке в пьесах, изображающих евреев. Порок и добродетель четко распределены между персонажами. В этой черно-белой схеме, естественно, добродетель воплощает кухонный мальчик, и все пороки сосредоточены в злокозненном еврее. Во многом пьеса опирается на средневековое моралите. Одна их главных христианских добродетелей Жана - покорность судьбе. Он простодушен, не ропщет и не сопротивляется, принимает удары судьбы как божью волю, и потому в конце вознагражден. Святая простота Жана оценивается как божественная мудрость. Его амплуа – благочестивый дурак. Зюсс активен, и все его действия продиктованы жадностью, похотью и высокомерием – это попытки обмануть, присвоить чужое, занять чужое место. Горизонтальное пространство сцены разрезано вертикальной осью, летательный аппарат, подымающий вверх, приводится в движение с помощью оси. В соответствии с представлением о том, что театр отражает устройство мира, в драме представлен не только горизонтальный «этот свет», где царит Фортуна, действие раздвинуто по вертикали, в подземный мир и небеса. В первом акте, в «еврейском» преддверии ада, в Елисейских полях, куда Харон, перевозчик через реку забвения, привозит душу Зюсса, происходит беседа о деяниях Зюсса на земле. Свое поведение Оппенгеймер в драме описывает как направленное на успех, аморальное приспособление к условиям уже существующим там, наверху:

« …в нынешнее время не то, что раньше, тот, кто хочет стать богатым, не должен все взвешивать на золотых весах совести, нужно держать нос по ветру и выбирать удачный момент». Макиавелли обозначил Разрыв между моралью и политикой, властью и правом, обозначил Н. Макиавелли, благодаря ему, эта проблема стала предметом дискуссии. В пьесе Зюсс выступает как проводник идей Макиавелли и «верный слуга» сатаны, посланцем которого он, в конечном счете, и является. Изменения в сословной средневековой системе вполне планомерно и сознательно подвергаются осмеянию и демонизации. Еврей Зюсс оказывается для этого вполне подходящей фигурой. Макиавеллизм трактуется как покушение дьявола на божественное устройство мира, которое совершается с помощью евреев. В качестве «детей сатаны» и «врагов христианства» они в огромном количестве наполняют ад. В Зюссе они видят своего Мессию. Критика этики двора и, прежде всего, нового направления – макиавеллизма, с его прагматизмом и рационализмом осуществляется с помощью «переноса». Те качества придворного кавалера и «политикуса», которые так осуждаются в пьесе, приписываются сначала Зюссу, а затем и всему еврейству.

В этой конструкции весьма знаменательна роль Фортуны. Образ демонической слепой Фортуны сравним со средневековой аллегорией «слепой синагоги». Слепота евреев не признавших в Иисусе Христе Мессию, есть грех, за который должно расплачиваться все иудейское племя тем, что оно не видит истинных причин и законов, которые движут миром. На самом деле, Фортуна, в которую так верит Зюсс, есть только орудие божественного промысла. Все решается на небесах, и Жан, ничего не делающий для своего успеха, верный сословной и семейной иерархии, принимающий порядок вещей как единственно возможный, награждается именно «по вере», и случай, удача отворачивается от Зюсса.

Христианские рецепции интерпретировали взлет и падение Зюсса с точки зрения рока, фортуны, судьбы. Никакого социального объяснения истории Зюсса не предполагалось. Гораздо больше авторов интересовала метафизика барокко. Падение героя рассматривалось не как следствие переворота, прихода к власти других политических групп, а как результат вмешательства высших сил, наказания, возмездия за грехи.

Однако существовал и секуляризированный взгляд на историю Зюсса. Появляется новый тип периодических изданий, газет и журналов, задачей которых было, прежде всего, информировать читателя, давать факты, а не интерпретировать их. Содержанием этих газет было «то, что произошло в мире». О судьбе вюртембергского гоффактора здесь пишут совсем в другом тоне. Так, 26 марта 1737 года, через пять дней после известия о смерти герцога Карла-Александра, в „Hamburger Relation Courier“ сообщается о том, что схвачен поспешно покинувший Людвигсбург тайный советник по финансам Зюсс. Говорится о последовавшем затем домашнем аресте, конфискации всех документов, помещении под стражу тех людей, которые зависели от Зюсса, и его приближенных. Указывается, что герцог Карл Рудольф прибыл в Штутгарт. Кто отдал приказ об аресте, в отчете не сообщается. Газета не дает никаких моральных оценок происходящему, не передает никаких слухов, в большом количестве курсировавших вокруг событий в Штутгарте. 13 февраля, наконец, появляется короткая заметка о том, что «часто упоминаемый Зюсс после прочтения приговора был повешен». Причины казни не называются. Тем самым указывается, что определенных оснований извлечь из расплывчато сформулированного приговора не удалось. Нигде в сообщениях Зюсса не называют евреем. Газету он интересует только как политик и только до тех пор, пока является политической фигурой. Его падение рассматривается как следствие внезапного изменения во власти и очевидно есть дело рук таких же людей, а не Бога или Фортуны. Указание на других пострадавших было косвенным свидетельством того, что речь идет о «массовой чистке», о преследовании бывших политических врагов.  Трезвый тон, сознательный отбор фактов, отражающих расстановку сил при дворе, характерны не только для гамбургской газеты, но и ряда других, резко отличающихся от современных им городских листков и листовок.

В журналах события вокруг Зюсса так же были предметом постоянного и пристального внимания. Его необыкновенная судьба вызывала интерес как поучительный пример головокружительной карьеры и не менее головокружительного падения, как «школа государственного слуги». Сам путь к успеху не вызывает осуждения у авторов. Его удачи и ошибки рассматриваются исключительно в светском, секуляритивном аспекте.  

Часто в одних и тех же листках морально-назидательная и социально-ориентированная, прагматическая точка зрения сосуществовали. Позиции человека политического и человека религиозного не только противостояли друг другу, они нередко переплетались в одних и тех же текстах. Стремление сделать карьеру, социальная мобильность как таковая не подвергалась осуждению, вопрос как, какими средствами достигался успех. В придворном мире успех определялся милостью господина, приближенностью к сюзерену, поэтому тема Фортуны приобретала особое значение, ее изменчивость отражала ненадежность положения фаворита при дворе. Во времена барокко Фортуна становится обозначением «счастья», «случая» или «немилости» при дворе. Вместе с тем «благосклонность герцога замещала все недостатки», в том числе и недостатки происхождения и социального статуса. Для еврея это открывало возможности, которых он был заведомо лишен от рожденья. «Политическая мудрость», политический ум фаворита состоял в том, чтобы, не полагаясь на судьбу, удержать удачу. «Политикус» должен стать «кузнецом своего счастья». Бог предстает здесь как демиург, который, создав мир, самоустраняется, как режиссер, на время представления спускающийся в зрительный зал. Часто встречающееся сравнение бога с часовщиком, изобретателем, придумавшим и запустившим часовой механизм, не случайно. Бог наблюдает, но не вмешивается. Задача человека предстает в этом случае несколько иной, чем в средневековой системе. Он должен точно сыграть ту роль, которая назначена ему режиссером, соответствовать тому механизму, который действует. Человек оценивается не в морально-этических категориях религиозного сознания, а попадает в жесткую причинно-следственную зависимость от этого рационалистического мира. В такого рода «зюсс-текстах» падение Оппенгеймера объясняется его неправильным поведением, неспособностью умно воспользоваться «случаем». Зюсс «не мудр», подвержен порокам, которые мешают продвижению. Он поддается своим чувствам, подвержен страстям, гневлив, высокомерен, не умеет рассчитывать, неосмотрителен. В вину ему вменяется не то, что он играет роль, а то, что он эту роль не сумел сыграть правильно, хорошо. (Curieusen Nachrichten 4, 3). Любопытно, что высказывание Зюсса в пьесе «нужно держать нос по ветру», оценивается как свидетельство его причастности к делам Сатаны, а в иных текстах его упрекают в «неумении соотносить свое поведение именно с «направлением ветра». Критика двора с точки зрения протестантской этики то же использовала историю Зюсса, который предстает в этом случае расточительным, думающим только о собственных интересах - типичным придворным. То обстоятельство, что государство «использует» еврей, только усиливает отрицательное впечатление.

 Параллельно с проблемой происхождения, дающего право на политическую деятельность при дворе, возникала и обсуждалась в «зюсс-текстах» чрезвычайно важная для того времени тема «заслуг». Рецепции дают представление о том, как в сознании людей и социальных структурах взаимодействовали эти два понятия «происхождение» и «заслуги», в том случае, когда речь шла о восхождении еврея. Качество, служба, воспитание – по этим критериям оценивалось право быть приближенным. В Besondere Entrewue  (апрель 1737 год) вышли «Беседы мертвых», где деятельности Зюсса дает оценку Карл- Александр: «Хотя он и был евреем, но предан он был так, как едва ли был бы христианин. Он рисковал ради меня тысячами, по моему желанию и целым состоянием, и я должен был признать его исключительную силу и характер. Все, что я от него требовал, я получал немедленно и без возражений». В той же беседе герцог упоминает «об умных советах и соображениях» Зюсса, и «о соблюдении его интересов в стране».

Каспарсон привносит подобную апологию отличий и привилегий еврея в изданной в 1738 «Беседе в царстве мертвых». Отвечая на сакраментальный вопрос «Как мог еврей достичь столь высокого положения?», Каспарсон пишет: «Герцог Вюрттенбергский возвысил его за те выгоды, которые давала ему служба Зюсса». Любопытно, что совершенно другого тона и совершенно по-другому он писал в своей популярной биографии «Жизнь и смерть пресловутого еврея Йозефа Зюсса Оппенгеймера», вышедшей почти одновременно с «Беседами». Эти различия указывают на то, что образ Зюсса во многом зависел от типа издания.

Судебный процесс и казнь Зюсса вызвали всплеск интереса к нему и породили множество новых «зюсс-текстов». В их число входили и гравюры, сопровождаемые стихами, надписями и развернутыми моральными сентенциями. Сочетание текстовых и изобразительных элементов, взаимно дополняющих и отражающих друг друга, породило новый чрезвычайно популярный жанр. О некоторых гравюрах и надписях уже говорилось в связи с другими темами. Гравюры сопровождали «Идеальную биографию знаменитого и пресловутого еврея», изданную в 1738 году, иллюстрировали пьесу о Зюссе, а также выходили в виде листков.

Изображение Зюсса в тюрьме и сам путь Зюсса из крепости к суду и затем через несколько дней к месту казни наиболее частые в этом жанре. Сведение господина до еврея - лейтмотив многих иллюстрированных листков. Иногда изображение Зюсса-придворного, кавалера, в нарядном камзоле, с тростью и при шпаге и Зюсса-арестанта, со связанными рукам, помещалось на одной странице. Иногда жалкий, худой, без парика и с отросшей неухоженной бородой Зюсс сидел в тюремной камере, внизу   множество людей, сидящих за столами, вершат справедливый суд, на второй половине листа крупным планом изображена подвешенная на виселице клетка, внутри которой угадывается фигура человека. «Въезд в Штутгарт», «Прибытие к месту казни» пародировали древнеримский церемониал торжественного въезда героя-триумфатора: колесница, толпы людей, всадники, сопровождающие победителя. Тексты не были пояснениями к картине, в них выводилась мораль, объяснялось, что происходит на самом деле. «Теперь наступил конец знаменитому еврею, Йозефу Зюссу Оппенгеймеру, человеку, который за несколько лет достиг высочайшей ступени чести и позора».  Дорога к виселице становится на этих гравюрах торжеством восстановленного порядка.

<< Назад - Далее >>

Вернуться к Выпуску "ДИАЛОГ-ИЗБРАННОЕ" >>