ГЛАВНАЯ > ДИАЛОГ-ИЗБРАННОЕ > ОЧЕРКИ, ЭССЕ, ЛИТЕРАТУРНЫЕ ЗАРИСОВКИ

Рахиль ДОКТОР (Германия)

ЕВРЕЙ ЗЮСС (ЖИД СЛАДКИЙ)

Биография героя, обстоятельства и домыслы

(Окончание)

Научная биография «Еврея Зюсса» времен Веймарской республики

Книга Зельмы Штерн

«Вюртембергский» взгляд на Зюсса как на разрушителя «старого доброго права», благополучия и обычаев герцогства, в основном, сохранялся до двадцатых-тридцатых 20 века. Во времена Веймарской республики появляется несколько произведений, авторы которых предлагают иную точку на легендарного еврея. Среди них - первое научное, опирающееся на документальные материалы исследование. Автор рассматривает своего героя в контексте эпохи и отношений еврейского меньшинства и немецкого большинства. В противовес «легендарному» Еврею Зюссу, Йозеф Оппенгеймер в книге Штерн предстает государственным мужем, который сознательно, в соответствии со своими идеями и планами стремился изменить устройство страны, человеком, «жившим между двух миров» и обогнавшим свое время. В нем она видела прообраз еврея, вышедшего из замкнутого мира средневекового еврейства, еврея времен Просвещения. В предисловии к изданию 1929 года она писала о «синтезе двух миров», немецкого и еврейского, который предвещал Зюсс. (В издании 1973 года Штерн с горечью отказывается от этой тезы).

Сокращенный перевод главы «Человек», посвященной личности Йозефа Оппенгеймера, дает некоторое представление о позиции историка, которая так разительно отличалась того, что писали в «зюсс-текстах»:

«…Так же как в нем пересекались и враждовали коммерсант и политик, поставщик товаров и финансист государственного уровня, авантюрист и чиновник, так же противоборствовали в нем Восток и Запад, мир иудаизма и мир барокко. Он переписывался как с министрами, полководцами и князьями, так и с еврейскими банкирами, гоффакторами и торговцами. Будучи избалованным любовником придворных дам и богатых патрицианок, он просил руки дочери правоверного еврея. С неутомимой энергией добиваясь от императора получения дворянского титула, с гордостью и достоинством он говорил о своей принадлежности к еврейству.

Этот дуализм внешних форм жизни соответствует противоречивости и раздвоенности его натуры.

Божественное и дьявольское существовало в нем бок о бок. Холодный расчет и фантастические мечтания, серьезная деловитость и неконтролируемый аффект, тираническое стремление повелевать и верная преданность, чувственность и духовность, языческое и религиозное.

Не только недостаток психологического понимания, не только злая воля или эгоистический страх заставлял свидетелей на процессе по делу Зюсса делать столь противоречивые и сбивчивые заявления о его характере. Если одни признавали его доброту и человечность, то другие отворачивались от него с ненавистью и отвращением.

В таком же противоречии находились его пристрастие к форме, этикету, достоинству, с одной стороны, и полное пренебрежение к дисциплине и повиновению, с другой. Даже его враги прославляли его благородную аристократичную манеру держаться, его непринужденность и куртуазность. Они не уставали удивляться тому, что он в нем нет ничего «еврейского», ни «досадного» акцента, ни смешной жестикуляции. В то же время его сотрудник сообщает о вспышках неукротимого гнева, когда Зюсс мог прибегнуть и к грязным ругательствам, и самым страшным проклятиям.

Он был прирожденным грандсеньором, великодушным и щедрым, как калиф из восточных сказок, и самым веселым и расточительным хозяином на своих широко известных пирах и праздниках. Он был также самым трезвым и экономным математиком, педантичным и точным контролером своих расходов и доходов.

Он без раздумий раздаривал бриллианты и жемчуг своим возлюбленным, но с торгашеской педантичностью день за днем отмечал дебет и кредит.

В нем жила неукротимая жажда власти, вырастающая до опасного деспотизма. Исаак Симон фон Ландау одной из черт характера Зюсса на процессе назвал жестокость. «Если Герцог не сразу соглашался с Зюссом, он не оставлял его в покое, пока не добивался своего. И чем выше стоял человек, которого он преследовал, тем сильнее было желание рассчитаться с ним, нанести ему удар, тем больше ему хотелось, чтобы все узнали об этом».

«Если Карл Александр не хотел делать то, что Зюсс от него требовал, – свидетельствует его сотрудник на время судебного разбирательства, - тот угрожал уходом». Известно, что он не допускал выхода ни одного указа или декрета без своего участия. Угроза конфискацией или плетьми всем, в том числе и членам придворного совета, была для него привычным делом. Он не разрешал обращаться к герцогу без его посредничества, и угрожал каждому, кто пожалуется Карлу Александру на него, свернуть шею».

Но это стремление к власти, которое политически сказалось в его пристрастии к абсолютизму, напротив, уравновешивалось его колоссальным стремлением к самопожертвованию и преданности.

Сам герцог неоднократно восхвалял Зюсса за «плодотворнейшую службу ему самому и его стране». Он признавал «верность, преданность и старание без всяких задних мыслей».

Герцог потому был к нему так привязан, признавал он на процессе, - что знал, что он себя на службе не щадил, и готов был ради интересов герцога всем пожертвовать.

С такой же жаждой властвовать, как он проявлял, превращая окружающих в рабов своего тиранического произвола, он подчинял себе женщин двора и города. Рассказывали, как он в припадке ревности избил до синяков служанку своей любовницы, только потому, что она помогла той тайно от него пойти на маскарад. Но так же естественно, как ревниво и подозрительно скрывать от всех свою любовницу, как драгоценную собственность, для него было щедро от всей души одарить ту же девушку, чтобы она смогла достойно выйти замуж.

В вопросах религии он был ироничный и скептический вольнодумец, презирающий старые институты и обычаи, насмехающийся над ними. Он был охвачен духом зарождающегося Просвещения, для практичного, не склонного к философствованию коммерсанта и рационального реально мыслящего дипломата учение о человеческом разуме Томазия и рационализм Кристиана Вольфа было подходящим мировоззрением.

Свое вероисповедание он объяснял так: «Повелителя земли и неба бояться и любить, Герцога с верноподданнической преданностью почитать и ближним служить, не обращая внимания на их богатство и происхождение».

И все же, несмотря на все это, он был связан с древней, судьбоносной верой своего народа. Это был не только страх смерти, не только возращение кающегося грешника, когда он просил книгу молитв в тюрьме, когда на эшафоте он громко обращался Богу Авраама, Исаака и Иакова. Религиозное чувство, несмотря на насмешки и вольнодумство, основа его существа, единственная и последняя скрепа, которая удерживает разнонаправленные силы внутри него и определяет его величие и последние основы его этики.

По ритму и чувству жизни он был типичным человеком барокко. Этот еврей из гейдельбергского гетто, потомок набожных франкфуртских коммерсантов и банкиров настолько совершенно уподобился окружению, что стал представительным явлением этой эпохи.

Эпохи барокко, названной «светлым синтезом антитез», времени «дуализма между бесконечным, которое ощущает каждый верующий, и конечным, к которому он стремится всем своим существом».

Зюсс многое воспринял из этого времени: его бурлящую жажду наслаждений и меланхолию, его пьянящую чувственность и пессимистический взгляд на человека, его радость от цвета и формы и его жесты покаяния и раскаяния. Тогда, когда он наполнял свои дома во Франкфурте и Штутгарте мебелью и произведениями искусства, которые по изысканности могли спорить с дворцами герцогов и епископов, набивал комоды и шкафы бархатными и шелковыми камзолами, расшитыми золотом и серебром жилетами, дорогим бельем и кружевами, вешал на стенах картины Рубенса, Йордана и Ван дер Вельде, Кранаха, Гольбейна, коллекционировал старонемецкие, испанские и итальянские драгоценности, он платил дань своему претенциозному, жаждущему роскоши и зрелищ веку.

Тогда, когда он для своих любовных утех выбирал без различия имени и положения придворных дам или камеристок, графинь или простых служанок, опытных женщин или невинных девушек, когда он посылал свою метрессу господину или принимал как ценный подарок дорогих и известных кокоток, им руководило желание быть кавалером в духе века, окружить себя нимбом, которого требовало от своих героев время галантной дурманящей эротики.

И в его стиле также обнаруживалась принадлежность эпохе барокко. Избыточность метафоричность и страстные обращения, превосходные степени, кокетливая манерность, непристойность, фривольность, грубые шутки и двусмысленная игра словами соединяется с сентиментальными жестами, как это было принято в современной ему литературе.

И все-таки он оставался евреем, не только по происхождению и крови, не только из гордости или сопротивления, но и по своему восприятию и в своем самосознании.

В этом собственно и была проблема, и из этого происходили все противоречия. Зюсс был порождением барокко и евреем одновременно. При этом он не мог быть до конца евреем гетто и не мог окончательно войти в новую культуру.

Поэтому он, первый эмансипированный еврей до эмансипации, очарованный немецкой культурой и поэтому первая трагическая фигура немецко-еврейского конфликта, по воле судьбы оказавшийся в те времена, когда синтез еврейства и духа времени был еще невозможен.

Когда евреи в конце ХУ111 века открыли для себя культуру окружающего их мира, они обнаружили более совершенную, богатую, великолепную картину мира. Идеи Просвещения, и рационализма, деизм и гуманизм, учение о толерантности и человечности в своей основе не было чуждо иудаизму. Попытка соединить нравственные постулаты Канта и Талмуда, пафос Шиллера и пророков, язык Гердера и язык Библии не казалась насильственной или невозможной. Но то, что в силу абсолютно других духовных, душевных, культурных и социальных условий было доступно евреям Просвещения, было невозможно для еврея Барокко.

Что могло связывать человека, который постигал мудрость с помощью Библии и Талмуда, содержанием и формой жизни которого было страдание и молитва, учеба и учение, с эпохой, наполненной наслаждением и чувственностью, экстазом и болезненным распадом? Что могло быть общего между тихой ясностью его религии и мечтательной мистикой, между трезвой рассудительностью и сентиментальным романтизмом, между дисциплиной и беспокойным напряжением, его упрямой приверженностью обычаям и традиции с раскованностью и свободой чувства жизни эпохи Барокко?

То, что Зюсс был первым, кто совместил в себе две эти культуры, то, что он напряжение такой попытки пережил и перестрадал, делает его с точки зрения дальнейшей общей немецко-еврейской культуры, фигурой значительной и трагической. Из-за этого конфликта носителя и претерпевающего его трагедия превратилась в глубокую скрытую обиду. И если, с одной стороны, его творческие деяния выросли из внутреннего напряжения, которое развило в нем враждебное окружение, то с другой стороны, внутренняя зажатость, которую привнес иудаизм, перерождалась во все возрастающую опасную для него самого и окружающих жажду власти.

Вечная ненависть и вечная борьба между герцогом и парламентом была для Зюсса выражением совсем других чувств. В отличие от других участников интриги его вел не только политический инстинкт или государственная позиция. В грандиозной почти преступной форме в его лице мстил чужак, пришлый, отторгнутый от всех обществ и групп, организаций и цехов.

Его величие заключалось в том, что для еврейского мира он был апостолом Ренессанса в Средневековье. Благодаря богатству и наполненности своей жизни, пестроте и сложности своего существа он внес в серый и печальный мир гетто красоту и радость. В нем противостояли мысли и действия, страдания и наслаждение, этика и эстетика, терпение и деяние, в нем прежние идеалы гетто заменялись проповедуемыми просвещением идеалами личности, он создал новый богатый еврейский тип человека, полный душевных противоречий и широты. Он свободно разрушал единство и святость еврейского образа жизни. Однако одновременно он дарил духовности, мечтательности косного застывшего еврейства естественное восприятие связи с землей, способность переживать. Древние традиции были отброшены и авторитет семьи разрушен, он легко уничтожал строгую систему древнееврейского устава. Однако одновременно он преображал связанное средневековыми путами, подчиненное семье существо в автономную, многостороннюю следующую внутреннему призванию личность.

Заключение

Канва жизни Зюсса дает возможность строить разные концепции: Зюсс предстает то жадным и похотливым, безнравственным и беспринципным, изворотливым и тщеславным, то умным, щедрым, широким, «человеком барокко», сродни великим авантюристам, дельцом, озабоченным только собственной выгодой, и государственно-мыслящим преобразователем.

Зюсс был «неправильным» придворным евреем. Настоящий Hofjude служил своему господину – герцогу, графу или даже королю – добывал для него деньги, поставлял товары, не упускал свою выгоду и всегда оставался в тени. Зюсс не скрывался. Участвовал в борьбе герцога и ландтага, устраивал балы, добивался благосклонности придворных дам и пользовался ею. То есть, не отрекаясь от своего происхождения, будучи евреем, «чужим», вел себя как местный вельможа, «свой». Зюсс – еврей, перешагнувший границы гетто, человек, живущий по правилам двора, в эту чужую жизнь активно вторгался. Он хотел быть не объектом, а субъектом истории. Еврей, для которого то, что происходит во внешнем «нееврейском мире», не просто обстоятельства, мешающие или поддерживающие отдельно текущую жизнь, но и внутренне непосредственно и лично его касающиеся события. Первый еврей, не просто снабжающий своего князя деньгами, но пытающийся определять политику двора. Вероятно, именно эта необычность поведения во многом определила его столь долгую «посмертную жизнь». Зюсс хотел влиять на немецкую жизнь и быть евреем.

Историки, публицисты и писатели Х1Х и ХХ веков постоянно соотносили знакомые им еврейские типажи успешных и связанных с властью людей с Hofjude. Подробнее об этом мы будем говорить во второй части работы, когда будем рассматривать научную и художественную рефлексию на Зюсса в последующие столетия. Здесь же остановимся на современном прочтении типа «еврея, преуспевшего при царском дворе». Израильский писатель Меир Шалев в своей книге «Библия сегодня» пишет о трех героях Ветхого Завета: Иосифе, сыне Иакова, возвысившегося при фараоне, и Неемии, виночерпии персидского царя, и, наконец, Мардохее, главном герое Книги Есфири. По оценке писателя, все они - евреи изгнания, и след их в истории определяется тем, что они смогли сделать для своего народа, а не для своего величия. И с точки зрения Шалева, есть существенная разница между Мардохеем, которого он называет «новым типом еврея, евреем гетто, все время околачивающимся возле августейших особ» и Иосифом. Для него Мардохей, скрывающий свое еврейское происхождение, посылающий свою племянницу к царю в постель и ради своей придворной карьеры рискующий жизнью всех евреев империи, всего-навсего политический игрок, тешащий свою гордыню. И совсем другое дело Иосиф и Неемия! «Иосиф возвысился благодаря своему разумению, которое всегда относил насчет помощи Бога. Он не участвовал в мелких придворных интригах. И хотя он был правой рукой фараона, Библия особо на этом не останавливается, предпочитая в первую очередь рассказать о том, как Иосиф восстановил свою связь с семьей и родной страной. Неемия, который жил в одном городе с Мардохеем и примерно в то же время, также изображен человеком, которого заботят, в первую очередь, Иудея и Иерусалим – а не обеспечение себя царскими милостями на черный день». (Меир Шалев. Библия сегодня. Издательство Текст, 2008; Глава «Гордый еврей Мардохей», стр. 25).  Позиция Шалева –  взгляд с еврейской стороны, совсем по-другому этот типаж будет рассматриваться с другой, если можно так выразиться, христианским или государственным оком.

«Березовский правит Россией. И, кажется, — так будет всегда. Из разноцветного пластилина он слепит Думу, спикера, национальную идею, аппетитные, похожие на настоящие окорочка, лауреатов литературных премий, будущего Патриарха, будущего президента, палубный авианосец и большое продолговатое чудо из магазина "Интим", которое незаметно сунет под елку в селенье Барвиха.
Но может случиться так, что он не заметит, как старичок, который раньше был академиком, а теперь торгует в лавочке безделицами для детей, подложит ему вместо пластилина пластид. И тогда с печальными лицами мы станем читать поучительный роман Фейхтвангера "Еврей Зюс" — об очень талантливом и ненасытном банкире, пожелавшем править Германией». Это, конечно, Проханов в год прихода к власти Путина, который тогда воспринимался им, да и не только им, как марионетка Березовского.

Придворный еврей очень часто – это гениальный манипулятор, не заботящийся о своих соплеменниках, думающий только о своей выгоде погубитель страны проживания. Где-то в какой-то точке оценки Шалева и Проханова сходятся. Каждая из сторон винит «еврея, преуспевшего при царском дворе» в аморализме на основе того, что он не выполняет каких-то правил, которым он, очевидно, должен был быть верен. Стигматизация евреев безотносительно их финансового положения и места проживания, чужих и «нужных», порождала целый ряд стереотипов. Путь от еврея-ростовщика через поставщика товаров в военное время к гоффактору и придворному финансисту занял несколько столетий, но некоторые черты еврея остались неизменными: презираемый и необходимый посредник, исполнитель поручений, на которые никто другой не годится. 

Роль, которая часто выпадала евреям: врач султана, банкир императора, ростовщик джентльмена – это был человек, целиком зависящий от своего патрона, но и владеющий знанием интимных желаний и способный удовлетворить эти желания. Его особое положение позволяло, даже предполагало недопустимое в обществе поведение. Он должен был совершать действия, которые были бы невозможны для порядочного человека, человека чести. И наоборот, его претензии на равноправное участие в жизни элиты воспринимались как нарушение всех норм(16). Этот тип вызывал различные чувства, от недоверия и презрения до страха и ненависти, на протяжении своего существования и даже после того, как исчез с исторической сцены и на смену ему пришел новый персонаж - ассимилированный еврей.

 _______

___________________________

 (16) Достаточно вспомнить жида Соломона из пушкинского «Скупого рыцаря». Кому еще может прийти в голову мысль, предложить сыну яд, чтобы отравить отца, смерти которого сын тайно и страстно желает?

Библиография

1. Арендт Хана. Истоки тоталитаризма. М.: ЦентрКом, 1996.

2. Шнее, Генрих. Ротшильд, или история династии финансовых магнатов.

http://www.victoria.lviv.ua/html/interesno/rotshild.html 

3. Gerber, Barbara. Jud Süß Aufstieg und Fall im frühen 18. Jahrhundert. Ein Beitrag zur historischen Antisemitismus- und Rezeptionforschung. Hans Christians Verlag, Hamburg 1990.

4. Haasis, Hellmut. Joseph Süß Oppenheimer, genannt Jud Süß. Finanzier, Freidenker, Justizopfer. 2001.

5. Schnee, Heinrich. Die Hoffinanz und moderner Staat, Geschichte und System der Hoffaktoren an deutschen Fürstenhöfen in Zeitalter des Absolutismus. Duncker & Humblot GmbH, Bde. 1 - 4, Berlin 1953-1967.

6. Stern, Selma. Jud Süß. Ein Beitrag zur deutschen und jüdischen Geschichte. Müller Verlag, München 1973 unveränderte Neuausgabe, Berlin 1929.

7.  „Jud Süß“ Hofjude, literarische Figur, antisemitisches Zerrbild. A. Przyrembel, J. Schönert (Hg.) Campus Verlag, 2006.

<< Назад - Далее >>

Вернуться к Выпуску "ДИАЛОГ-ИЗБРАННОЕ" >>