ГЛАВНАЯ > ДИАЛОГ-ИЗБРАННОЕ > ДИАЛОГ

Амос ОЗ (Израиль)

 В ЯРОСТНОМ СВЕТЕ ЛАЗУРИ

Иерусалимские размышления

(Окончание)

ОБ ИЗРАИЛЬСКОЙ КУЛЬТУРЕ

Первая попытка «начать сначала» была предпринята в ли­тературе. Она потерпела полный провал (если не считать само­го Ратоша, который при всем своем «ханаанстве» был глубоко еврейским поэтом). На сегодня у нас нет ни одной сколько-ни­будь значительной творческой личности, которая оставалась бы приверженцем «ханаанства». Разумеется, есть немало литерато­ров, которые принадлежали к этому движению, но и они по­рвали с ним. Почему? Потому что если почвенный слой состав­ляет всего два сантиметра, то растительность на нем весьма скудна. Отцветая, покрывая этот слой тонким слоем перегноя, эта скудная растительность готовит почву для кустарника, ко­торый, перегнивая, создает почву для более крупных растений. Этот процесс должен длиться довольно долгое время, чтобы в конце концов появились могучие деревья. Здесь работает клас­сический закон - невозможна цивилизация без временной протяженности, углубления времени, а мы - пример цивилиза­ции, которая претерпела временной разрыв. Этот разрыв на­чался двести лет назад в Европе, и не сионизм был тому при­чиной, сионизм - результат этого кризисного состояния, раз­лома нашей цивилизации. Цивилизация, которая претерпела такой разлом, проходит через ряд потрясений и переворотов, ее слои, перемешиваясь, то вдруг выныривают на поверхность, то низвергаются в пучину, идет непрерывное перемещение компо­нентов культуры. И на этом неустойчивом почвенном слое нет условий для произрастания мощной культуры, ибо для такой культуры требуется стабильность. Если присмотреться, великая литература в любой стране никогда не расцветала в революци­онный период, как раз наоборот - великая литература плодо­носит в конце революций и потрясений: в конце буржуазной эпохи, в конце эпохи царизма, в конце эпохи средневековья. Ренессанс - в конце! В конце эллинской эпохи, на закате, в период угасания. В революционную эпоху есть и плакаты, и ге­рои, но нет великих творцов. Это в меньшей степени верно в отношении лирической поэзии: лирика возможна в любой пе­риод, драма тоже возможна. Но эпос - это рыба, живущая либо в стоячей воде, либо в воде, которая едва движется. Если воды текут быстро, реальность недостаточно устойчива, чтобы можно было пустить корни. Стабильность культурной реаль­ности проявляется прежде всего в языке. Когда ты слышишь «мужик», - нечего пояснять: мужик в сапогах прямо перед то­бой... Но что стоит за словом «крестьянин» в иврите? Йаменит из мошава? Очкарик-кибуцник? Парень из «Гуш эмуним»? Или старожил - «йеке» из Рамат-Йоханан, на книжной полке кото­рого «Процесс» Кафки соседствует с «Руководством по уничто­жению вредных насекомых»?

Динамизм и мобильность нашего общества столь драматич­ны, что язык перестает обозначать, определять существующие явления, он сам претерпевает быстрые изменения, и это оказы­вает болезненное влияние на развитие нашей культуры.

Говоря коротко: тот, кто ожидает, что здесь, у нас, в бли­жайшие тридцать-пятьдесят лет расцветет великая культура, - ошибается. Что же расцветает на нашей культурной ниве? Си­туация духовной, интеллектуальной напряженности небывалой остроты - вот что. И эта ситуация - начальное условие для расцвета культуры.

У нас все недовольны. Я могу назвать довольных англичан, немцев, я уверен, что в России существуют миллионы русских, которых все устраивает. Но в Израиле нужно с увеличительным стеклом разыскивать довольного человека. Каждый из нас не­удовлетворен в силу свокх причин: одному страна кажется не­достаточно еврейской, другому - слишком еврейской, кое-кто считает, что государство слишком погрязло в анархии, а другой видит его чересчур тоталитарным, одними наше общество вос­принимается как чрезмерно интимное - нет никакой возмож­ности от него отдалиться, другим оно чудится архипелагом ос­тровов, где каждый уединился на своем клочке суши. Если пройтись по стране и собрать все мнения, окажется, что нет двух схожих мнений и двух схожих причин для недовольства. При этом я исключаю политические разнотолки, выношу за скобки всенародное согласие, что налоги у нас слишком высо­ки, улицы не блещут чистотой, а от шума некуда деваться.

Это плодотворное духовное напряжение, царящее в изра­ильском обществе, - прямое следствие того факта, что у каж­дого из нас есть своя высокая мечта, свой высокий идеал, даже если мы порой не можем выразить его словами. Иногда это мечта, которую человек привез с собой из своей прежней жиз­ни, иногда такой идеал, напротив, - полное отрицание того, что было в прежней жизни, иногда это идеалы, навеянные Биб­лией, тоской по библейскому бытию, а иногда - воспоминание о том бытии и мире, которые были - и разрушены. Люди, же­лая изменить место, подменяют это переменой во времени, хо­тят изменить время - утверждают, что меняют место. Я счи­таю, что это плодотворная ситуация, хотя в ней есть «болевые точки». Я однажды говорил о наэлектризованной прозе Булгакова. Так вот, наша земля, ее духовная атмосфера - наэлектризованы. Если в одной комнате собираются три-четыре человека наверняка происходит нечто такое, чему нет аналога ни в одной другой точке земного шара. У нас не ведут вежливых, не­обязательных разговоров. О, конечно же, и у нас говорят о фут­боле, бирже и зарплате, но затем, когда тонкий слой этих про­блем бывает исчерпан, разговор не становится тривиальным. Люди говорят об очень важных вещах. Даже когда у нас говорят о политике, разговор идет не об одной лишь политике. Говорят о смысле жизни. У нас не говорят о политике, как, к примеру, в Америке, Англии или Германии: какая из партий мне лично удобна в качестве правящей, кто сумеет обеспечить лучший по­рядок в стране? Наши разговоры о политике - это разговоры о Жизни и Смерти, о Культуре, о Смысле Жизни. Наша беседа может начаться со сплетен: Бегин таков, Перес таков, а уж Рабин и вовсе таков! Но если беседа затянется за полночь, она превращается в метафизическую, даже если собеседники не знают, что такое метафизика. Либо она становится религиоз­ной, хотя ее участники иногда и думают, что с религией у них нет ничего общего.

Все это - многообещающие условия для развития культу­ры. Но нужно точно сознавать, что плоды этого культурного процесса нам не удастся пожать завтра. Тот, кто ожидает, что завтра у нас объявится Кафка из иерусалимского квартала Гило, или Достоевский из кварталов, заселенных простым лю­дом, или Томас Манн из новых роскошных застроек, должен забыть о своих иллюзиях. Не так рождается культура. Для этого требуется углубление во времени и историческая непрерыв­ность, которая у нас как раз была нарушена. Примечательно: в мировой литературе почти нет великого писателя, который не вырос бы «на коленях бабушки», как говорится. Кто в Израиле может похвастаться такой роскошью? Наших бабушек сжег Гитлер. А если им и удалось добраться сюда, то они говорили на идиш, которого мы не понимали. А если они говорили на иврите, то мы не понимали, что они говорят. Кто из выросших в Израиле может описать дом, в котором родились его отец и мать? Наши родители, кстати, не очень-то и хотели о нем рас­сказывать, они его стыдились. Где еще в мире найдешь обще­ство, которое с такой страстью создавало бы культ «детей», так по-язычески, почти с истерией, служило бы этому культу? Все эти особенности затрудняют реализацию того духовного напря­жения, о котором я говорю. Поэтому необходимо запастись терпением. Это не означает, что нужно пассивно ждать. Напро­тив, необходимо непрестанно понуждать себя к диалогу - к диалогу с людьми, чьи идеи и мысли далеки от твоих, будь то по идеологическим, религиозным, этническим или культурным причинам. Только такие диалоги и могут поддержать нашу «на­электризованную» духовную атмосферу. Если мы хотим, чтобы у нас возникла культура, мы должны задействовать весь бога­тый арсенал «духовных зарядов», электризующих нашу жизнь, столкнуть их в непрекращающемся противостоянии - не толь­ко в плане идей, но и в плане чувств, способов речи, ментальностей, манер поведения. Многое из этого происходит спон­танно: Израиль - маленькая страна, здесь все встречаются со всеми - в армии, на резервной службе, в быту.

Я спрашиваю себя: на какой почве произросла великая русская литература XIX века? В самом общем виде я бы оха­рактеризовал ее возникновение как результат напряженности, царившей в России того времени, - напряженности, которая была порождена любовью-ненавистью к Западу. Если бы Рос­сия оставалась лишь в рамках славянского мира, замкнутая в себе, без проникновения Запада - у нее была бы сегодня лите­ратура того типа, что сейчас существует в Египте. Если бы Рос­сия поддалась тотальному влиянию Запада, она сегодня пред­ставляла бы собой духовную пустыню, уподобилась бы Канаде. Именно эта духовная напряженность, противоборство с Запа­дом, породили и Достоевского, и Толстого. Россия ненавидела Запад, но не могла жить без него. В сущностном плане мы се­годня находимся в сходном состоянии. И не только по отноше­нию к Западу: мы в таком же состоянии и по отношению к на­шему иудейскому наследию - невозможен возврат к жизни по галахическим законам, к жизни в гетто, но и без иудаизма мы существовать не можем. Похожая ситуация и в отношении тех социалистических идей, которые исповедовались создателями государства. Мы уже не можем жить с этими идеалами, но и не можем с ними расстаться. Все это - параметры той духовной напряженности, из которой в конце концов рождается культу­ра. Только не следует, зажав в руке секундомер, вопрошать: «Где же она, черт побери?!»

Когда я говорю «культура», я не утверждаю, что это - не­что обратное «дикости». Россия Толстого и Достоевского (а до того - Гоголя, как и впоследствии - Чехова) была страной ди­кой. Русская улица была вотчиной дикарей, русская деревня по дикости своей не уступала деревне где-нибудь в Африке. Это известные факты. И тем не менее там и сям, в разных уголках, расцвела культура, которая изменила весь мир, а не только Россию. Россия времен великих писателей, философов, идеологов была страной куда более дикой, чем Швейцария. Тем не менее Щвейцария не породила ни Толстого, ни Достоевского, ни Гоголя, ни Чехова. Потому что в культурной атмосфере Швейцарии не было этого духовного напряжения, не было глубокой амбивалентности. Швейцария была страной статической и осталась ею. Россия - динамична. Мы тоже динамичны, хотя это порой и стоит нам крови. И когда я говорю, что у нас возникнет культура, я не могу гарантировать что при этом наши улицы будут чистыми. Вполне возможно, что в этом доме будет сидеть и  писать наш Достоевский, а улица снаружи будет, увы, все еще далека от идеальной чистоты. Наши распространенные амбиции: создать за 30 лет культуру, которая сравнилась бы с великой русской или английской, а в то же время стиль жизни чтобы был швейцарский, а общественный порядок скандинавский - это наш еврейский «бзик»! Так не бывает! Мы останемся средиземноморской страной. С великой культурой или без нее - я не знаю, но наверняка средиземноморской. Мы не уподобимся Скандинавии или Швейцарии, не станем похожими на Рим - уж скорее на Южную Италию, на Испанию, на Грецию. Я не переживаю из-за этого. Есть люди, которые втайне тоскуют по Швейцарии, Скандинавии и даже по Германии: чтобы поезда ходили по расписанию, чтобы люди были вежли­вы, не забывали сказать: «Данке шен, битте шен», чтобы царила корректность и улицы подметались аккуратно. Но здесь этого не будет. Мы - средиземноморский народ, хотим мы этого или нет, даже вне всякой связи с «ханаанством». Мы, например, восемь-девять месяцев в году живем вне дома, так требует наш климат - это формирует облик наших улиц и нас самих, этого не изменить. Вопрос в другом: какой облик примет наша сре­диземноморская страна? Уподобимся ли мы нынешней Греции или Греции времен Сократа, Платона, Аристотеля, Эсхила и Еврипида? Эрец Исраэль времен пророков тоже был средизем­номорской страной...

У нас есть основания надеяться на возникновение великой культуры, но это не значит, что мы можем пассивно ждать. Мы должны расчистить ей почву, а для этого нужно прежде всего отказаться от наших многочисленных культурных гетто. Я бо­юсь, например, что люди, сплотившиеся вокруг «22», тоже строят гетто. Я не бросаю в них камень: возможно, что на их месте, если бы мне не хватало сил, я делал бы то же самое. Но я сожалею. Нам необходимы не новые гетто, а диалог, постоян­ная ситуация непрекращающегося диалога разных, порой по­лярных мнений, идей, позиций. Даже когда такой диалог раз­дражает и выматывает душу! В таком диалоге, который обычно у нас в стране начинается с аспектов политических (что вполне естественно), самое важное - не остановиться на политиче­ских разногласиях, а совершить «прорыв в метафизику». Наши беседы никогда не начнутся с обсуждения новых стихов Амихая или пьесы Левина, мы всегда начинаем с кардинального: где пройдут границы государства, возвратим ли мы Западный берег, кто за или против палестинского государства. Таковы наши отправные точки, ничего не поделаешь. Важно лишь, чтобы это были именно отправные точки - для обсуждения пьес и стихов, вопросов религиозных и моральных, проблем культуры и судьбы.

<...> Несколько лет назад я написал обо всем этом книгу. Она называется «В яростном свете лазури» и говорит, главным образом, о расцвете литературы в период заката, в конце эпохи, а не в ее начале, не утром, не в полдень, а к вечеру. Отсюда и название: чтобы подчеркнуть, что мы-то далеки еще от вечера, мы ближе к утру, к началу дня. Так, я писал:

«... В сумеречном свете, между закатом и неясным, мерцаю­щим новым проблеском, стоял Дайте на исходе средневековья и пороге Ренессанса. Так же стоят Сервантес и Шекспир - в коридоре, ведущем к новому времени. Подобно им, и великая русская литература: Гоголь, Толстой, Достоевский, Чехов - со­здавалась под колокольный звон погребения царской, право­славной России, обремененной годами, отяжелевшей традиция­ми, верованиями, обычаями, религией, жизненным укладом, России со всеми ее градами и весями, дворянскими гнездами и освобожденными на волю крепостными, аристократией и раз­ночинной интеллигенцией. Это была Россия агонизирующая, угасающая под ударами революционеров, идеалистов и ниги­листов, но главным образом - под гнетом долгих лет, под тя­жестью своей традиции и религии. И ее писатели - каждый со­образно со своим стилем - дети этой угасающей России. Все они - ее обожатели, ненавистники, обличители, убийцы, мо­гильщики, произносящие надгробное слово, увековечивающие эту угасающую Россию, чтобы никогда не изгладилась из серд­ца память о ней...»

Поэтому скажу еще раз: великая литература - удел «конца времен».

Перевод с иврита Виктора РАДУЦКОГО (Израиль)
(Журнал "22", 1983, № 33)

<< Назад - Далее >>

Вернуться к Выпуску "ДИАЛОГ-ИЗБРАННОЕ" >>