ГЛАВНАЯ > ДИАЛОГ-ИЗБРАННОЕ > ДИАЛОГ

Лев АННИНСКИЙ (Россия)

ВСКЛЕНЬ

Хотя в перечень русских воспоминаний, которые сохранили для Меира Шалева его дедушка и бабушка, входят, наряду с волками и березами, снежные просторы, - Россия овеяна в воспоминаниях внука соразмерным теплом. Это тепло согрело и его «Русский роман», принесший автору в 1985 году международную известность; согревает оно и его статью  «Русский след», которую я хочу теперь откомментировать.

Меня в этой теплой статье обожгло одно место, с которого и начну.

Новоприбывшим репатриантам, заявляющим, что они из России, дедушка и бабушка устраивают нечто вроде экзамена: смотрят, как те пьют чай. Чай должен быть очень горячим, а чашка полна до краев.

Прочтя это, я поразился точности примет: чай моего детства был именно таким -  он обжигал, а наливали его - есть такое замечательное русское выражение: всклень, то есть в стеклень, вровень с краями стакана.

В мое детство эта привычка вошла с нищетой эвакуации: воду грели на керосинках (а если на электроплитках, то экономя каждую минуту: свет «давали» на два часа в сутки). Как тут не ценить кипяток да еще в нетопленном доме -  ведь не греть же заново! Раз приготовлен чай, то ни капли не должно быть потеряно, и налито - до краев, и выпито до дна. Потому что добавки не будет. Поэтика военного детства, экономика 1942 года.  Меир Шалев, родившийся шесть лет спустя, этого знать уже не может, его отец, Ицек Шалев, родившийся за четверть века «до», знать еще не может; дед, эмигрировавший с Украины за полвека «до», вообще жил совсем в другие времена.

И все-таки этот чисто русский жест: ладони, осторожно, чтобы не расплескать, охватывающие кипяточно-горячий стакан, - не потерян, он достигает моей души полвека спустя через границы и фронты.

Обожгло душу. А дальше? Есть ли хоть краешек надежды, что «русский след» увековечится у потомков еврея, вернувшегося на Землю Обетованную из проклятого галута? Да ни краешка! Все уйдет за край, будет потеснено уже в сознании детей, едва откликнется у внуков, а у правнуков вообще исчезнет миражным отсветом: снега, березы, волки.

«Через одно-два поколения  «русский след»  можно будет уловить только в музыке, в кухне, да в ностальгических рассказах о бабушках и дедушках...

Тогда зачем хранить?

На вопрос «зачем» есть только один рациональный ответ: незачем. Но есть другой вопрос, вернее другой уровень бытия, на котором задаются другие вопросы. Зачем Багратиону было помнить, что он грузин, Барклаю - что он шотландец, Брюсу -  что швед, Шафирову - что еврей?

Зачем евреям галута было помнить, что они евреи?

Сохраниться, чтобы вернуться?

Ну, вернулись. На Земле Обетованной выяснили, что по психологии они уже непоправимо русские, так что Меир Шалев вынужден напоминать приехавшим, что в Израиле они -  израильтяне, и зря они привозят из Москвы Жириновского с его идеями.

Хорошо. Жириновского оставьте нам: мы его породили, мы и разберемся в его идеях. Речь о другом, о том, что генетические и культурные корни индивида должны быть хранимы в памяти личности без малейших перспектив делового употребления. Багратион и Барклай, Брюс и Шафиров были российские граждане, русские патриоты (длить список? Дерибас, Крузенштерн, Лазарев, Даль). Они имели полное право обрусеть без остатка и забыть, кто их предки.

Обрусели. Но не забыли.

Возвращаю разговор на израильскую почву. Алия предполагает возврат души и тела в лоно Отечества, избранного душой и телом. То есть: евреи, вернувшиеся в Израиль, должны стать израильтянами. Вести себя они должны - как израильтяне, а не как пятая колонна России, Америки или Сирии.

Помнить, что они русские - это их интимное, святое дело. Как святое и интимное дело было - русским евреям, которые гибли за Советский Союз в Сталинграде, - помнить, что они евреи. «Несмотря ни на что».

Можно считать, что это мистика, а можно - что это нормальное самоощущение полукровок. Потому что несмешанных народов на планете нет, и всякая нить в ковре мировой культуры, сплетенная с другими нитями, не должна быть потеряна.

Но как быть с тем, что гремучие смеси, хлынувшие в Израиль, делают гремучей смесью саму израильскую культуру? «Я понимаю, - пишет Шалев, - как отпугивает многих из новоприбывших наш «левантийский» быт - шум, беспардонность,  нахальство,  отсутствие приличных манер...»

Я тоже понимаю. Но отвергаю эту характеристику в качестве еврейской. Беспардонность,  нахальство,  отсутствие приличных манер свойственны и русским провинциалам, являющимся «завоевывать Москву», и вообще всем нуворишам - это обратная сторона их робости, компенсация ужаса от сознания отсутствия манер. Но сам факт «вавилонности» израильской культуры подмечен и описан Меиром Шалевом с замечательной трезвостью:

«Со временем европейские и американские веяния сильно потеснили русскую культуру в израильском обществе: молодое поколение конца пятидесятых и шестидесятых годов прошлого века уже не слышало русской речи у себя дома, они увлекались песнями «Битлз», читали европейских и американских авторов. А еще через некоторое время на нас накатилась мощная «восточная» волна. И сегодня об израильской культуре можно говорить как о культуре полифонической, в ней много тонов и оттенков, и мне лично это очень нравится».

Готов проникнуться тем же чувством по отношению к русской культуре, в которой полифония славянских, финских и тюркских начал дополнилась в Новое время элементами западно-европейскими, кавказскими, еврейскими - этими особенно в советскую эпоху. Только у нас  это называется не «полифонией». У нас это - «всеотзывчивость».

Кстати, полифония Израиля ставит под вопрос пресловутую этническую чистоту «титульной нации», сохраняемую в замкнутых общинах. И слава богу.  Поскольку это, так сказать, не моя епархия, сошлюсь на моего собеседника:

«У бабушки с дедушкой было семеро детей. Одна часть из них - блондины, а другая - жгучие брюнеты, смуглые, темноволосые - возможно,  эти последние пошли в деда, который был очень похож на Пушкина. И  до сих пор в нашей семье  светловолосых называют «русскими»,  а брюнетов  - «арапами». 

Я совершенно не приемлю разговоров  о том, что некоторые из русскоговорящих репатриантов не являются евреями. Вглядитесь в лица представителей любой еврейской этнической общины - будь то «бухарцы», «румыны», «марокканцы», «поляки» - вы всегда встретите среди них  тех, кто на евреев вроде бы и не похожи. Потому так ненавистны мне утверждения, что, дескать, этот  - еврей, а тот -  не еврей...».

Потому что еврей - это тот, кто называет себя евреем. Тот, кто хочет быть евреем. Тот, кто ведет себя как еврей и согласен терпеть все то, что терпят евреи.

Заменяю в моей ситуации слово «еврей» словом «русский» и закрываю вопрос. А корни мои прошу оставить мне для ощущения таинственных глубин бытия.

Но ведь из этих глубинных корней может произрасти нечто такое ботаническое, такое зоологическое, такое сверхчеловеческое, рядом с чем образные идеи Жириновского, которые Меир Шалев отказывается понимать, покажутся образцом вполне приличного поведения.

Очкарики галута и задвохлики Скотопригоньевска знают, на что я намекаю: это ведь русские научили израильтян презирать интеллигенцию.

Меир Шалев пишет об этом так:

«Помню, как в детстве, в Нахалале, моя семья тяжело переживала, едва ли не сгорала от стыда, когда выяснилось, что мне придется надеть очки. Очкарик?  Да ведь это еврейский заморыш, который корпит над книгами».

И дальше:

«Наши дети должны быть сильными, широкоплечими, зоркими, с орлиным взглядом. Наш парень должен быть крестьянином  и солдатом».

И взвешенно, как бы уже подводя базу под идею израильского возвращения к земле:

«Это «возвращение к земле», эта мечта о сильном  и свободном человеке труда привели к тому, что в нашем обществе, впитавшем  «русские» идеи, да и состоявшем  на заре своего формирования в основном из уроженцев Российской империи, сложилось некое презрительное отношение к интеллигенции. Более того, интеллигентность отвергалась и высмеивалась. Первопроходцы, или как их принято называть на иврите, «халуцим»  вынашивали в своих мечтах образ   «нового еврея» -  рослого, мощного, вспахивающего землю, причем одной рукой он направляет свой плуг, а другой сжимает меч.  Он обеими ногами твердо стоит на земле, его мускулистое тело дочерна загорело под палящим солнцем...

А теперь представьте себе, что среди таких людей появляется мой отец Ицхак Шалев -  бледный горожанин, в очках, поэт, преподаватель ТаНаХа. Над ним все смеялись, его презрительно называли «интеллигентом».

О, господи! Да его и в России называли бы «интеллигентом» - с той же мерой презрения. Да еще и гнилым. Было время, когда в русском языке это существительное без этого прилагательного вообще не употреблялось. Но поскольку советской власти со временем понадобились - взамен ликвидированных - свои «толковые банкиры, умные финансисты, расторопные торговцы», а также учителя и врачи, - существительное реабилитировали, снабдили новым прилагательным, и тогда появилась «советская интеллигенция», и сделала свое дело, напоследок забросив в демократическое болото целое поколение «шестидесятников».

Поскольку я имею честь принадлежать к этому оплеванному поколению, не буду уподобляться тому кулику, который хвалит только свое болото. Скажу о тех «солдатах», которые в Израиле должны были твердо стоять на земле, «одной рукой направляя плуг, а другой сжимая меч».

В истории всякого народа бывают этапы когда нужны именно такие люди. И Россия, вечно воюющая за ту «шестую (теперь пятую) часть суши» которую подсунул ей для жизни вездесущий Всевышний, - периодически опирается на таких людей. Это и воины Куликова поля, сопровождаемые крепкими монахами Сергиева посада. Это и бойцы Кутузова при Бородино - «небитые дворяне», тринадцать лет спустя, в декабре 1825, побитые другими «небитыми дворянами», кстати, такими же героями Бородина. Это и солдаты 1945-го (те, что не полегли в 1941-м); вообще-то они были богатыри скорее калибра Васи Теркина, чем Ильи Муромца или Святогора; однако увековечивая победителей, скульптор Вучетич дал ему в руку плуг, который вместе с тем меч; эту перековку меча на орало Меир Шалев, возможно, созерцал перед зданием ООН в Нью-Йорке.

Разумеется, в моменты штыковых атак или при столкновении танковых армий на Прохоровском поле очкарикам лучше посторониться. Но это очкарики дали русской армии трехгранный штык, сообразив, что он вспарывает животы врагов лучше, чем нож, и это очкарики рассчитали наклон брони, сделавший советский танк лучшим в мире.

Так что не стоит устраивать погромы интеллигенции - ни в Израиле, ни в России. А если погромы все-таки устраивают, то тут мы уже соскальзываем в те самые тайники психологии, где здравый смысл сроду не ночевал. И лучше не выпускать их из тайной прапамяти личности на общественный простор.

Я хочу вернуться с исторических полей России (их, как сказано, три: Куликово, Бородинское и Прохоровское) на изрезанный рельеф Святой земли, в «складках» культуры которой таятся (и должны таиться) необъяснимые голоса прапамяти.

Меир Шалев знает это чувство:

«Вдруг на улицах Иерусалима я услышал  выговор моей бабушки, которая до последних своих дней так и не смогла избавиться от характерного русского акцента...  Вдруг я увидел лица, которые так напоминали мне бабушку... И я хотел, чтобы  из тех краев прибывали еще и еще. Я увидел в новоприбывших «своих» и с радостью подумал: «Слава Богу, теперь и у меня тоже есть своя  «эда» - этническая община».  У всех была своя этническая община  - у «марокканцев», у «болгар», у «иракцев», у «тунисцев»... Теперь она есть и у меня - «русская». Я не подозревал, что в моей памяти хранятся и русский  выговор, и запахи русской еды (я ощутил это, когда начали открываться так называемые «русские» магазины)... Во мне живет ощущение, что они, эти новоприбывшие, как-то принадлежат к моей семье».

Ну, раз магазины, то самое время сбегать за бутылкой, закантачить друг с другом на интеллигентской кухне и налить, как у нас принято, всклень.

Март, 2003 г. 

<< Назад - Далее >>

Вернуться к Выпуску "ДИАЛОГ-ИЗБРАННОЕ" >>