ГЛАВНАЯ > ДИАЛОГ-ИЗБРАННОЕ > ПРОЗА

Григорий КАНОВИЧ (Израиль)

ГОРЕ  ЛУКОВОЕ (Окончание)

Он хлынул внезапно и подхлестнутый штормовым ветром принялся наотмашь бить по крышам и соседним деревьям. С каждой минутой  дождь становился все яростней и жестокосердней, загоняя под навесы толпы вымокших прохожих. Лавка Йоси  вдруг на глазах превратилась в место добровольного тюремного заключения – ни выйти оттуда нельзя было,  ни войти.

– Бедная моя Гитл! Промокнет в парке Рабина до нитки, и к семи ее болезням прибавится восьмая - воспаление легких. Этого нам только для полного счастья не хватало. Я говорил ей: «Возьми, Гита, зонт». А она: «Зачем мне твой зонт? Солнце светит. Ты что - солнцу не веришь?». Игорь-Исаак вздохнул, глянул с упреком на ненадежное небо, затянутое давно не стиранными одеялами туч и, обращаясь скорее к Господу, чем ко мне, пробурчал: - По правде говоря, я теперь никому не верю. Вера – это славная забава, но не для бедных людей, которых всегда и всюду обманывают, а для богатых, которые их, доверчивых, обманывают.

 – Тут уж вы, любезный, хватили через край. Бедный без веры, по-моему, еще бедней, - сказал я.

– В Сталина верили, в народного артиста Советского Союза Горбача верили, в Израиль верили. И что из нашей веры вышло? Пшик! – вскинулся Игорь-Исаак.

– Зачем же вы, позвольте вас спросить, сюда приехали? Сидели бы  на месте со своей Марией Ефимовной, которая понимает на идише, - рискуя навсегда лишиться собеседника, не выдержал я и тут же пожалел. А вдруг он справедливо обидится  и больше при встрече  не скажет ни одного слова.

 К моему изумлению, он отнесся к провокационному вопросу не только с похвальной снисходительностью, но даже с  благодарностью, как будто давно его ждал.

– Вот интересно, тот же  самый  зловредный вопрос  постоянно задает мне и  моя благоверная Гита, дай Бог ей здоровья, - сказал он беззлобно.

– И что вы ей, если не секрет,  отвечаете? – осмелел я,  услышав, что  у меня нашлась серьезная союзница.

– Что отвечаю? – Игорь-Исаак призадумался и с достоинством объяснил: - Надеялись, что  наша Леночка среди такого количества евреев наконец найдет достойную  пару, не такого мужа, как это русак, ветрогон Павлик, а еврея, хоть из Йемена, хоть из Румынии, только бы он был  порядочным че-ло-ве-ком... Потому и поехали. – Он  облизал губы, шмыгнул носом и продолжал. - И еще поверили, что тут  самая лучшая в мире медицина и чудотворные лекарства ... не то, что в аптеках Биробиджана – валидол-валокордин, валокордин-валидол... вот и весь ассортимент... Может, Бог даст, говорил я,  у  тебя,  Гита болезней на половину убавится...

Тем временем дождь изрядно устал и, умерив свою удаль, решил сделал передышку. В недрах туч замелькали голубые лоскуты просветов. Народ, загнанный хлесткими водяными струями в лавку, стал понемногу  расходиться.

Заторопился и я.

– К сожалению,  должен прервать наш разговор на самом интересном месте, - сказал я, двинув  свое «Вольво» навстречу нагруженной жене.

– Как когда-то говорил мой тезка - диктор Игорь Кириллов , вторую серию фильма «Горе луковое» вы увидите через неделю. Это моя Гита так прозвала меня тут, - не огорчился велеречивый помощник Йоси.

Когда  я пришел через неделю, то Игоря-Исаака не обнаружил - низенький пластмассовый стульчик был задвинут под лоток с картошкой. Отсутствие Игоря-Исаака  озадачило и расстроило меня.. Неужели с ним, с этим  говоруном в тельняшке, что-то случилось, подумал я и решил, расплачиваясь с Йоси за покупки, справиться   о моем знакомом.

– У Ицхака жена умерла, - сообщил Йоси, выбивая  какой-то увешанной серьгами и окольцованной даме длинный подробный чек. - Аткафа лев. Не знаю, как это  будет по-вашему.

– Инфаркт.

– Да будет благословенна ее память. Но это мы все когда-нибудь сделаем, - ставя на весы мешочки со свежими овощами и фруктами, утешил меня крепко сбитый, вечно улыбающийся Йоси. - Приходи в среду – Ицхак будет. Работа - не человек, она  не умирает.

Я поблагодарил его и стал ждать среды.

Йоси меня не обманул. Сгорбленный, съежившийся, как озябший воробей, Игорь-Исаак сидел на прежнем месте  и занимался тем же делом - отсекал  ножом от луковиц увядшие стебли. Увидев меня, он  молча и скорбно со мной поздоровался

– Примите, Исаак,  мои соболезнования, - сказал я. - Простите, не знаю вашего отчества.

– Исаак Самойлович.

 – Сколько лет вы  с вашей женой прожили вместе? - поинтересовался я, как бы извиняясь за  банальную торжественность своего сочувствия, хотя на самом деле искренне разделял обрушившееся на него горе.

– Шестьдесят два. В позапрошлом году мы с ней  скромно отметили нашу бриллиантовую свадьбу. Выпили вина, посмотрели концерт Аллы Пугачевой и легли рядышком, как молодожены, в постель... - Игорь-Исаак отложил нож, вынул из штанов носовой платок, протер слезящиеся глаза: - Одно счастье - сама  долго  не мучилась и  не стала  мучить  тех, кого любила.

– Какое  же это счастье? Счастливой смерти не бывает, - воспротивился я.

– Бывает, еще как бывает... Моей Гите, это страшно вымолвить.  повезло... Она  и ее товарка из Бухары Мирра преспокойненько сидели на скамеечке в парке Рабина и отгадывали кроссворды. Моя жена когда-то в школе преподавала географию, и Мирра частенько обращалась к ней за помощью. В тот день Мирра спросила, знает ли Гита название города на Волге из семи букв по горизонтали. И, может быть, Гита  и ответила бы, но тут, видно, вмешался сам Господь Бог. Он ведь на все вопросы рано или поздно дает окончательные ответы – и по горизонтали, и по вертикали...

– Что верно, то верно, - поддержал я Игоря-Исаака, проникаясь к нему все большим состраданием. - Как ни улепетывай от судьбы, она  все равно тебя догонит. Может, я могу вам чем-нибудь помочь?

– Вы и так мне помогаете. Когда приходите, всегда останавливаетесь, разговариваете со мной, слушаете  меня, старого болтуна. Сидишь тут целыми днями и никто тебе даже  «Здравствуй» не скажет. А что до помощи, то мне уже помогли, и вы ни за что не угадаете кто, - он   снова окинул меня своим  печальным, дотлевающим взглядом.

– Кто же кроме Йоси мог вам помочь?

– Про Йоси вы угадали. Он мне за хорошую  работу тысчонку на мацеву, то бишь на памятник, решил отстегнуть. Но Йоси - это Йоси. У него сердце доброе. Он не жмот. А вот поступок  этого шкуродера-румына у меня в голове не укладывается. На второй день после похорон пришел к нам с Леночкой и сказал на идише: «ду мейнст  аз мир зайнен вилде хаес?», то бишь, «ты думаешь, что мы дикие звери», а потом: «ду золст висн, аз мир хобн эх а вагон дрек до уфгегесен» -  «чтоб ты таки знал,  что мы тут тоже вагон дерьма съели». Сначала я не мог взять в толк, к чему он клонит. Но потом  он облапил  меня и  пробасил: вот что я, Ицхак, решил,  можешь за последний  месяц этого квартала  мне ничего не платить,  лучше потрать эти шекели на памятник твоей  покойной жене... Такого благородства я от него, ей Богу, не ожидал. И вместо того, чтобы сказать ему спасибо, я первый раз при чужом человеке заплакал. А Утесов, если  помните,  пел «Моряк не плачет». Плачет, порой навзрыд.

 – Жаль, что не могу присоединиться к этому благотворительству, - давясь от неловкости,  промолвил я.

– Ну что вы, что вы... Не может быть и речи. Вы же не лавочник и  не домовладелец, - успокоил он меня.

– Увы.

– Доброе слово иногда дороже денег. На памятник хватит, а больше мне  ничего от других не нужно... – он помолчал и снова вытер носовым платком предательские слезы. - Съедемся с Леночкой и как-нибудь проживем. Фруктами и овощами я обеспечен до гробовой доски... Каждый день перед закрытием лавки Йоси говорит: «Бери, Ицхак, что твоей душе угодно и ешь, сколько влезет, только не смей другим продавать...». Мой организм, скажу я вам,  уже весь состоит из витаминов и печали...

– Печаль – плохой витамин.

– Я знаю. Но какого еврея жизнь не  подкармливает печалью?  - сказал он и тут же оборвал себя. - Кажется, я вас задерживаю.

– Нет, нет. Жена на работе, а я бездельничаю. Я ведь тоже  уже на пенсии или, как тут говорят, еврей-нахлебник.

– Ну  раз у вас одна минуточка есть, я доскажу вам свою историю до конца.

Я кивнул.

– Совсем недавно я   был готов вернуться в Биробиджан, в свой  совхоз в  Ленинском районе... Теперь я никуда не уеду. Меня только война  когда-то разлучала  с Гитой, но смерть теперь уже нас не разлучит. Внуку Борьке семнадцатый год пошел, скоро его в армию призовут. Может, говорю,  на еврейский военно-морской флот; потом парень демобилизуется, выучится, скажем, на компьютерщика, заработает приличные денежки и оплатит  все расходы на дедов памятник... без всякой посторонней помощи. Он меня любит. Замечательный он парень, дай Бог такого каждому еврею.

Я его не перебивал. Игорю-Исааку хотелось поделиться со мной своими радостями и горестями, излить душу - облегчить  от всего  того, что наслоилось на нее за восемь тяжких лет жизни в стране, о которой он раньше не имел никакого представления и которая на поверку оказалась совсем не похожей на ту, куда он  из морозного Биробиджана с такими радужными – медицинскими и свадебными - упованиями  отправлялся.

– Нет, нет, теперь я никуда не поеду, хотя, чего греха таить,   раньше не раз грозился собрать манатки и  махнуть обратно. В тайгу... К дикому винограду, к черной смородине. Таких ягод в целом свете нет. Каждая ягода, как брошь из черного жемчуга. Леночка меня отговорила, – сказал он с грустью. – Ну я и остался тут лук чистить и   между делом поносить здешние порядки. Я бы, наверное, раньше Гиты отдал концы, если бы  не  мое  сильно действующее  лекарство – сны.

– Сны? – пожал я плечами.

 – Да, да, сны. Благодаря им я, можно сказать, не сковырнулся и   понял, за что надо ухватиться и какая пора в моей жизни самая лучшая.

–  Какая же? Вы меня просто заинтриговали, - сказал я.

– Не ломайте зря голову, - сказал Игорь-Исаак. - Самая лучшая пора в моей жизни – это ночь. Днем я живу на Ближнем Востоке с этим надменным румыном, с этими арабскими террористами, которые взрывают автобусы и обстреливают города, с этими  проворовавшимися нашими министрами, а  по ночам без всякого билета и багажа  переселяюсь отсюда обратно  на Дальний Восток, в Биробиджан, в свой совхоз, в тайгу или на подводную лодку семнадцать-семнадцать. И я снова молод, у меня  даже намека на лысину нет, в моих лохмах можно  легко спрятать  цыпленка, жива Гита, Леночка с портфельчиком и шикарным розовым бантом на голове спешит в школу. Я  поутру с подойником  вхожу в хлев, и добродушная Манька тычется  в мою грудь своей белой мордой  и ласково  мычит, как будто  приветствует меня и спрашивает по-еврейски: «Ицхак Самойлович, что слышно на белом свете?» И я ей на идише шутливо отвечаю: «Двигаемся, Мария Ефимовна, каждый Божий день вперед и только вперед, перевыполняем пятилетку и  неуклонно повышаем надои молока, которого почему-то  пока нет в наших магазинах...». По вашему лицу вижу, что я  вам  уже давным-давно надоел своей старческой болтовней, а вы покорно терпите.

– Что вы, что вы!... Наоборот.

– Как это вам ни покажется смешным,  во сне  я всегда –  храбрец, никого и ничего не боюсь. Режу правду-матку в глаза самому высокому  начальству  области... всем хозяевам и министрам.

–  Во сне у всех у нас хватает смелости. Не то, что наяву. Слава Богу, что наши сны еще не научились подслушивать и расшифровывать, как донесения..

Игорь-Исаак достал из куртки завернутый в целлофан бутерброд с сыром и вгрызся в него железными зубами, вставленными стоматологом Ленинского района зубами.

–  Извиняюсь, я должен немного перекусить, пока хлеб от жары   окончательно не зачерствел. а голландский сыр не расплавился.  .

–  Ешьте  на здоровье. Не стесняйтесь. 

– Еще раз прошу прощения за болтливость. В моем возрасте перед тем, как замолкнуть навсегда, хочется выговориться. Так уж вышло, что по доброте сердечной  вы оказались моей жертвой. Боюсь, что  после всего, что я за все эти дни вам наболтал, вы поменяете зеленщика и будете  свое «Вольво» катать в какую-нибудь  другую лавку.

Лавку  Йоси мы с женой не поменяли, отправляемся туда каждую среду, но  с тех пор Игоря-Исаака там больше  ни разу не встретили.

Когда я обратился к вечно улыбающемуся Йоси с вопросом, куда девался его симпатичный работник Ицхак, он только развел своими мускулистыми руками и на доступном мне  облегченном иврите добавил:

– Разве спросишь у перелетной птицы, где она завтра совьет   свое гнездо?  Ицхак, наверно, съехался с дочкой и внуком. А она на севере, в Галилее, сиделкой в доме престарелых работает. Он называл город, но я, честно говоря, забыл. 

На низеньком пластмассовом стульчике Игоря-Исаака Шлосберга сидел незнакомый мужчина, с виду его одногодок, в соломенной шляпе  и в плотной майке с витиеватой английской надписью на груди “Reach for the summit” («Стремись к вершинам!»). Тем же длинным остро наточенным ножом он неторопливо, по-профессорски срезал луковые стебли и негромко, для воодушевления,  безумолчно напевал себе под нос старинный русский романс про очи черные и прекрасные. Я стоял неподалеку от него и следил за движениями его руки, на которой красовался  большой  вычурный перстень с изображением наяды. Время от времени наши взгляды сталкивались, и я по его бледному, непроницаемому лицу тщетно пытался угадать, кем он был до своего появления на Земле обетованной и какую пору в своей жизни он считает лучшей: то ли день, который плодит одни заботы и невзгоды, то ли ночь, которая в сновидениях – до утра – отменяет все утраты и невзгоды и возвращает бездомным крышу над головой, а разуверившимся – спасительную веру в то, чему наяву, увы, уже не дано сбыться...

___________________________________

Григорий КАНОВИЧ в "ДИАЛОГЕ":

Парк забытых евреев. Главы из романа. // Выпуск 1 (1996/5757)

Сон об исчезнувшем Иерусалиме. // Выпуск 1 (1996/5757)

В антракте – смерть //Выпуск 2 (1997/98 – 5758)

VIVAT LEVITIJA! // Выпуск 3-4 (Том 2) (2001/02-5761/62)

Посланец. Рассказ // Выпуск 5-6 (Том 2)  (2003/04 - 5763/64)

Менахем-цыган. Рассказ. // Выпуск 7-8 (Том 2)  (2005/06 - 5765/66)

Кармен с третьего этажа. Рассказ. // Выпуск 9-10 (Том 1) (2007/08 - 5767/68)

На заповедных скрижалях памяти. Послесловие Рады ПОЛИЩУК (Россия). // Выпуск 9-10 (Том 1) (2007/08 - 5767/68)

<< Назад - Далее >>

Вернуться к Выпуску "ДИАЛОГ-ИЗБРАННОЕ" >>