ГЛАВНАЯ > ДИАЛОГ-ИЗБРАННОЕ > ПРОЗА

 Шуламит ЛАПИД (Израиль)

ГЕЙ-ОНИ

(окончание)

— Сколько лет вашим детям?
— Белле — четыре года, Моше — пять с половиной лет.
— И кто за ними присматривает?
— Соседка мне помогала. Их мать два года болела. Сейчас они в Цфате у моей тещи.
— Но почему вы просите меня?
— Вы не согласны?
— У меня грудной ребенок.
— Знаю.
— Откуда? Дядя говорил?
— Я же видел вашу девочку вчера, когда вы пытались дом поджечь! Вы что, забыли?
- Ничего я не пыталась поджечь... — Боже, какая он все-таки язва, подумала она и снова залилась краской.
Из всех девочек в их семье природа наградила рыжими волосами Мандельштамов именно ее!
— Есть у вас родные, кроме дяди и брата?
— Есть. В Америке две старшие сестры.
— Они знают, что с вами было и что вы здесь, в Палестине?
— Я написала, как только приехали в Яффу. Говорят, туда письма идут месяцами. Но мне ничего от них не надо. Им тоже трудно. И у них дети.
— А почему вы не поехали к ним?
— А вы почему решили приехать в Палестину?
Ее тон ничуть его не злил, а тут он так расхохотался, что Фаня опешила. Белозубый, с мужественной складкой вокруг рта, он вдруг помолодел, стал совсем похож на юношу. Сколько же ему лет?
— Меня никто не спрашивал, как не спрашивали и вы своего ребенка. Я в Цфате родился. Дед переселился туда в 1840 году из Дамаска после ритуального навета. В Цфате он встретил дочь Исраэля Бака. Это был чуть ли не первый смешанный брак в Цфате.
— Но ведь вы там не живете?
- Нет. Я живу в Джауни, которое мы называем Гей-Они. Уйти из Цфата в Гей-Они задумал Элиэзер Роках. Кстати, он тоже внук Исраэля Бака. Наша цель была избавиться от «халуки» и заняться земледелием. Сейчас нас осталось только три еврейских семьи вместе с Фрумкиными. Они тоже наши родственники. В Яффе я работал у Шимона Рокаха — брата нашего Элиэзера.
— Почему? Разве в Гей-Они нечем прокормиться?
— Засуха второй год подряд. Элиэзер Роках старается нам помочь.
— Он там не живет?
— Ему пришлось бежать, чтобы остаться в живых. За ним охотились убийцы, которых наняли старейшины Цфата. Чудом уцелел.
Голос Ехиэля уже не был таким бесстрастным. Видимо, история, которой он коснулся, волнует его по-настоящему. В столовую вошла уборщица, посмотрела, как они поглощены беседой, и тотчас вышла.
— Даже если пойдут дожди, у нас не хватит средств. Семена, тягло, корма! Потому я и поехал в Яффу на заработки. Семена уже купил. Если будут дожди и Элиэзеру удастся получить помощь, мы в Джауни будем с хлебом. — Помолчав, он посмотрел Фане прямо в глаза. — Жизнь у нас сейчас тяжелая. Живем, как живут феллахи, и одной с ними общиной. У тех из них, кто переселился в Хоран, мы купили хибарки. Не могу вам обещать ничего, кроме крыши над головой. Что у нас на столе, то будет и у вас.
Фаня молчала. Ее не оставлял самый трудный вопрос.
— Спрашивайте! — сказал Ехиэль, словно читая ее мысли.
— «У нас», «у вас»... У кого это «у вас»?
— Ваш дядя сказал, что собирается искать работу здесь, в Яффе, или в Иерусалиме. В исполнительном комитете или в «Хавацелет». Моя тетка, Белла Роках, обещала ему помочь. У него еще остались какие-то деньги или вы содержите и его?
Фане послышалась неуважительная нотка в голосе Ехиэля.
— Дядя вовсе не собирался ехать в Палестину! Он здесь только из-за меня. И в отличие от меня, очень немолод, как вам известно. Там у него была почтенная должность, твердый доход и... смысл в жизни.
— Ну, а вы сами почему приехали сюда?
— Отец дал обет увезти нас всех в Эрец Исраэль, если мой брат возвратится из солдат. Брат вернулся, и я выполняю обет отца.
Фаня замолчала, но молчал и Ехиэль, и она заговорила снова:
— Деньги за дом ушли на дорогу, осталось около сорока франков. Если мы с дядей разъедемся, я отдам их ему.
— И он возьмет?
— Должен! Ему деньги понадобятся, а мне — нет.
— Значит, вы решили ехать со мной? — У него загорелись глаза.
— А что с моим братом? Я не могу его бросить.
— Дядя позаботится о нем.
— Ну нет! За Лелика отвечаю я. Он не понимает, ни где он, ни что с ним. Меня он еще, кажется, узнает.
— Мадам Бекер говорила, что он пытается убежать, как только к нему подходят.
— Да. Со временем, может, придет в себя. А тогда я тем более обязана быть рядом с ним. Надо рассказать ему все, что произошло. Если его не покормить, он и не попросит. Кто будет об этом помнить, если не я? Послушайте, — дотронулась Фаня до руки Ехиэля и тотчас отодвинулась, — может, я кажусь вам неблагодарной: вы мне предлагаете кров, а я вам ставлю условия. Но я иначе не могу. Не могу его бросить.
— Как это с ним стряслось?
— Лелик был кантонистом, одним из последних: в том же году, когда его похитили, эту солдатскую каторгу отменили. Но он не вернулся. Не знаю, ни где он был, ни что с ним случилось, знаю только, что отец все время ждал его возвращения. У нашего покойного отца нас было три дочери и единственный сын. Когда начались погромы, Лелик бежал из своего полка. Его схватили и судили за дезертирство. Он помешался в тюрьме. Поэт Эльяким Цунзер, которого тоже похитили в 1856 году, встретил Лелика, узнал его и привез к нам домой. А тут и у нас начались погромы.
— Да, ваш дядя рассказывал.
Что еще он ему понарассказывал, подумала Фаня. С нее взял клятву молчать, а ведь сам такой клятвы не давал... Может, оно и к лучшему. Если бы дядя Шура не расписывал их тяжелое положение, этот человек не предложил бы ей работу в своем доме.
— Я не привыкла вести хозяйство.
— Научитесь.
– Вы ничего не сказали насчет моего брата.
— Я поговорю с вашим дядей.
– За брата, как и за дочку, отвечаю я, мне и решать.
— Сколько вам лет?
— Шестнадцать с половиной.
У Фани заколотилось сердце. Остался вопрос, который за все время разговора они тщательно обходили и который дольше замалчивать было невозможно.
— Так вот! — Щеки у нее горели, глаза сверкали. Тряхнув головой, она отбросила назад свои медные волосы, упавшие на лицо. — Мне нужен заработок. Я охотно поеду ухаживать за вашими детьми. Не каждый согласился бы взять неопытную работницу с грудным ребенком, старым дядей и сумасшедшим братом. Это я прекрасно понимаю. Только за вас замуж я не
пойду!
Выговорила! Сказала и выпрямилась на стуле, как приговоренный перед расстрелом. За окном расстилалась Яффа, и весь этот шумливый восточный город как бы нес на себе печать стихийного бедствия. Островки развалин, кривые улочки, разбивающийся о берег прибой, вопль разносчиков, стоны ишаков...
— Почему так?
– Вы тут ни при чем.
— Все-таки почему же?
— Не могу я.
— Из-за него?
— Из-за кого? — испуганно переспросила она.
— Из-за мужа?
Муж! Смешно, честное слово. Боже, если б только можно было вытравить из памяти кошмары того дня! Того страшного дня, с которого вся ее жизнь навеки раскололась надвое. «До того» и «после того». Она знала: не суждена ей милость сойти с ума и ни о чем не помнить, рана вечная, а если и забудется на минуту, — рядом Тамара. Ребенок, которого она пыталась возненавидеть и не смогла.
— Не выйдя за меня замуж, вы не сможете жить со мной под одной крышей. Это уж слишком...
— Что слишком?
— Люди будут судачить.
— Что скажут люди, мне безразлично. А вот ваши дети не обрадуются, если вы объявите им, что чужая женщина, которую вы привели в дом, — их новая мама. Да вы и сами хотите няньку, а не жену.
Ехиэль посмотрел на нее долгим странным взглядом и вдруг, словно очнувшись, отрубил:
— Возьмем и вашего брата.
И этим все было решено. Фаня понимала, что ей представился слишком редкий случай, чтобы позволить себе не воспользоваться им. Даже не зная здешней жизни, она отдавала себе отчет в том, что возможностей у нее немного. Оставшихся денег хватит только на две-три недели. Допустим, найдет какую-нибудь работу — на жилье и пропитание четверым все равно не заработает... Оттого, что этот человек взял на себя ответственность за их судьбу, на душе у Фани немного полегчало. В последний год все решала она, и только она. Еще ребенком Фаня вела себя независимо, но тогда наготове постоянно были мамины объятия. Было куда спрятать голову, выплакать горячие слезы, утешиться звонкими мамиными поцелуями. «Замуж я так скоро не выйду! — предупреждала она мать. — Сначала кончу медицинский. И вообще выйду, только если влюблюсь без ума». Мать смеялась: «Но кто влюбится в тебя? Полюбуйся на свою цыганскую внешность! Никто же не рискнет привести в дом живой пожар!»
Нить ее мыслей оборвал голос Ехиэля:
— Я хочу вернуться в Джауни через день-два. Если вы дадите согласие, я попрошу раввина Герца назначить свадьбу на завтра.
— На завтра?! — остолбенела Фаня.
— Я должен был вернуться еще несколько дней назад. Жатва почти закончилась. Фрумкин уже с неделю как привез домой часть семян и передал теще, что я вот-вот приеду.
Глядя на Ехиэля, Фаня пыталась понять, что он говорит. Разговор больше походил на сделку, чем на сватовство. Какой он, этот человек, с которым, вполне возможно, она проведет большую часть жизни? Ведь она не знает о нем ровно ничего!
— Значит, так... Договорились. — Он встал, а когда поднялась она, неожиданно положил ее руку в свою и сказал: — Мазаль тов, Фаня.
Надо было ответить. Она глотнула воздух, чтобы не разреветься. Он недовольно поморщился. Фаня прочистила горло.
— Мазал тов, Ехиэль, — сказала она шепотом.
— Я пойду договорюсь с раввином и закажу места на Хайфу. А вы пока сложите вещи и поговорите с дядей.
Вся его неторопливость, вся сдержанность куда-то исчезли. Сплошная энергия.
— Сколько вам лет, Ехиэль?
— Двадцать шесть.
— Как мы повезем брата?
— Что-нибудь придумаю.
Он быстро пошел к выходу. Фаня смотрела ему вслед. Выше среднего роста, не в меру худой. Высокая феска на голове делала его совсем долговязым. Из-под шерстяной хламиды до колен — «джубы» — выглядывала фалда дамасского золотистого кафтана. Плечи расправлены. Фаня знала, что Ехиэль, не оглядываясь, чувствует на себе ее взгляд.

Перевод с иврита Оскара МИНЦА

 БЕЗМОЛВИЕ ПАМЯТИ. Послесловие Рады ПОЛИЩУК (Россия)

<< Назад - Далее >>

Вернуться к Выпуску "ДИАЛОГ-ИЗБРАННОЕ" >>