ГЛАВНАЯ > ДИАЛОГ-ИЗБРАННОЕ > ПРОЗА
Александр КИРНОС (Россия)
АЛЬПИНИСТ
П о с л е с л о в и е
Лев Исидорович Дугин, родившийся в разгар гражданской войны, выпил до дна горькую чашу войны отечественной, пройдя военно-полевым хирургом в составе хирургического подвижного полевого госпиталя свой тяжкий путь познания от Курско-Орловской дуги до Германии. Ещё в ранней юности он мечтал стать литератором и стал им, но между юношеской мечтой и её осуществлением были мединститут, война, тяжёлая болезнь и инвалидность, и постепенное, медленное, через сумрак больничных палат и тишину альпийских лугов, возвращение в жизнь и литературу. Поздно начав писать и печататься, он создал пенталогию о Пушкине, затем, неожиданно для всех в 2004 году опубликовал роман «Агасфер», которому отдал десять лет жизни и который отличается от всего, что было написано на эту тему до сих пор. Сквозной герой этого романа – иерусалимский храмовый врач, описание жизни которого охватывает двадцать веков нового времени. А главный герой, истинный Вечный жид – еврейский народ, уничтожаемый и распинаемый все эти двадцать веков, от римско-иудейских войн до газовых печей концлагерей.
В это же время одна за другой выходят книги текстов о войне. Здесь и написанные верлибром стихи, похожие на прозу, и проза, неотличимая от верлибра. Чего стоит хотя бы только сопоставление одного рассказа: «Реквием по неизвестному солдату», давшего название книге рассказов о войне, вышедшей в 2005 году, и стихотворения: «Ретроспектива и перспектива» из сборника «Знаки и звуки», вышедшего в 2004 году.
«Это был неизвестный солдат, мы не нашли ни солдатской книжки, ни пенала, предназначенного для такого случая, и сапог на нём тоже не было, и когда мы несли его вверх по склону к просёлочной дороге, голова его тяжело стукалась о доски, губы опали вокруг черной дыры рта, веки приоткрылись, а босые ноги торчали, растопырив пожелтевшие пальцы с налипшими комьями грязи.»
«Сухо, чётко, деловито прострекотала очередь, тела надломились, опали, сползли, исчезли, но должно быть я дыханием ухватился за солнечный луч, должно быть трепетанием всплыл в лунную зыбь…. Осколки войны вошли в череп - и взрываются осколками воспоминаний. Но прижмись ко мне. Мы на триста тысяч километров в секунду удаляемся друг от друга. Уцепимся за солнечный луч! Ухватимся за лунную зыбь!»
Всё это написано уже в ХХ1 веке, человеком, перешагнувшим восьмидесятилетний рубеж, который с удивительной настойчивостью ищет новые литературные формы, способные передать новые мелодии и ритмы речи, эфемерность жизни, разорванность сознания, лихорадочную энергетику чувств. «Самые прекрасные стихи в Торе. Нужно совершенствовать библейское стихосложение, лишь сочетая его с арабским. Случайные рифмы, гибкий метр, длинные и короткие слоги» – говорит автор устами одной из героинь романа «Агасфер».
Творчество Льва Исидоровича Дугина на этом этапе удивительно субъективно, индивидуально, ни на кого не похоже, и в этом он мужественно противостоит основному тренду нашей эпохи, эпохи массовых коммуникаций, глобализации, универсализации, технологизации всего и вся, попыток поставить на поток искусство вообще и литературу в частности, так как естественная задача художника – индивидуальное эстетическое выражение своего эмоционального состояния. Технологизируется лира: что было делом ювелира – глядишь, уж делает полмира. И как обычному человеку отличить раритет от подделки, инкунабулу от пародии, искренность от пошлости? И в самом деле, трудно, почти невозможно, до тех пор, пока не встретишься с подлинным. Подлинными чувствами, подлинными переживаниями, выстраданными, продуманными мыслями, всем тем, что с беспощадной откровенностью, потрясающей страстностью, неудержимостью вулканического извержения выплескивается в новых текстах Дугина.
В своей жизни я ни разу не наблюдал извержения вулкана, но догадываюсь, что для того, чтобы суметь впоследствии оценить всю мощь и красоту этого зрелища, лучше быть в разумном отдалении от него. Тексты Дугина, особенно стихотворные, именно таковы. Они завораживают, но осваивать их надо порционно. Энергетика чувства так велика, что выбрасывает словесный поток подобно раскалённой лаве, и аллитерации, ассонансы, аллюзии захлёстывают читателя и обжигают отнюдь не виртуально. И первое ощущение на уровне инстинкта самосохранения – отстраниться, замереть, закрыть глаза и заткнуть уши, потому что в стихах и прозе Льва Исидоровича обжигающий ветер пустыни одиночества и ледяное дыхание вечности, какофонический лязг танковых гусениц взбесившегося двадцатого века, ужас маленького человека, присутствующего при содрогании плазмы вселенной, столкновении галактик; человека, который хочет жить, радоваться ласковому солнцу, зелёной травинке, мечтать о любви и любить, но, которому выпало родиться здесь и сейчас на русской равнине, и оказывается, что это долина Мегиддо1.
И, более того, выясняется, что эту долину человек носит с собой, как улитка свою раковину, и это долина его души, где постоянно сталкиваются силы света и силы тьмы, и где до последнего момента невозможно предсказать победителя, тем более, что и отличить зло от добра удаётся далеко не сразу и с большим трудом.
Нет, хорошему пищеварению такие тексты способствовать не могут. Но с редкостным упорством и ласковой настойчивостью Лев Исидорович один за другим читал нам эти тексты у себя дома. Я слушал их и думал: такого не бывает, не пишут так люди после восьмидесяти, а если и пишут, то это либо несчастный случай, либо запоздалая попытка поздней реализации, обреченная на неудачу, либо лепет рамолика, впавшего в детство человека. Сегодня я с громадным облегчением делюсь с вами радостным изумлением, которые вызывают у меня тексты Льва Дугина. В них то проступает библейская метрика Книг пророков, то возникает нежная импрессионистская палитра тонких душевных состояний, то прорывается яростный немецкий экспрессионизм первой трети двадцатого века, то узнаётся стёб авангарда середины века, то радужными бензиновыми бликами сверкают постмодернистские струйки конца века. Но это отнюдь не беспомощная вторичная эклектика дилетанта, а органичный сплав мастерства, опыта и интуиции литератора.
Лев Дугин врач, и как врач, он, несомненно знает, что такое рефлекторная дуга. Она состоит, как минимум, из трёх блоков. Первый (афферентный) это блок восприятия информации. Третий (эфферентный) - блок, обеспечивающий ответ организма. А между ними блок обработки информации, так называемые вставочные нейроны. Вся жизнь нашей души, громадный айсберг, состоящий на десять процентов из сознательного и на девяносто процентов из бессознательного, протекает на этом уровне. У поэтов обычно рефлекторная дуга короче, чем у прозаиков. Яркие, острые впечатления юности требуют немедленного ответа и, находя мгновенный эмоциональный отклик, так или иначе, реализуются в стихах. Вольтова дуга эмоционального напряжения способна вызвать из глубин подсознания гениальные строки, но с возрастом это случается всё реже, и поэты переходят к прозе. Это естественный процесс и поэтому удивления он не вызывает.
Но поздние тексты Дугина особенные. Почти шестьдесят лет понадобилось, чтобы писатель решился написать о том, что было и осталось основным впечатлением его юности, чтобы он сумел преодолеть посттравматический синдром и чтобы то, что мучительно вызревало в глубинах подсознания, нашло выражение в текстах, которые с трудом можно разделить на прозу и стихи. Какой же силы магматические вихри бушевали в его душе, какой мощи тектонические сдвиги произошли, что опытному, закаленному в житейских бурях человеку не удалось противостоять им, и новые свободные ритмы взорвали уже, казалось бы, сложившиеся и устоявшиеся представления о литературном творчестве. Что это, акт самосожжения, или наоборот попытка самосохранения, ведь если не выпустить их на волю, они бы просто разнесли мозг и душу в клочья. Помните: «Осколки войны вошли в череп – и взрываются осколками воспоминаний» А, может быть, мы присутствуем при редчайшем случае вмешательства свыше, когда литератор, всего лишь орган, посредством которого божественный глагол переходит из инобытия в бытие.
Я думаю, что здесь и первое, и второе, и третье. Какое счастье, что Лев Дугин сумел выстоять, прожить эту невероятную по напряжению жизнь, где была война и где молодой человек, по сути, юноша, мечтающий о литературе, выпускник мединститута, вынужденно ставший хирургом первой линии, прошёл через кровь, человеческие страдания и повседневную встречу со смертью. И как сказал другой поэт-фронтовик «И это всё в меня запало, и лишь потом во мне очнулось».
А ведь мечталось в юности о райском саде, том самом Парадизе, за великолепием которого скрывался библейский ПаРДеС, на поверку оказавшийся аббревиатурой, расшифровывающей уровни постижения жизни, данные в Торе.
И первый уровень – Пшат, уровень буквального понимания, второй – Ремез, уровень намёка, третий – Драш, уровень толкования и четвёртый – Сод, уровень тайны.
Ведь сказано было тем, чьё полное имя непроизносимо – Избери жизнь! Только вот вместо изучения Торы на долю Льва Дугина в юности выпало совсем иное.
Лев Исидорович внешне похож на библейского патриарха: статный, красивый, печальный мудрец с грустными, вглядывающимися глубоко внутрь себя глазами. Он – ИОВ многострадальный, что соответствует действительности даже на буквальном, первом уровне понимания – уровне пшат, ибо если прочесть это имя, как аббревиатуру, то ИОВ в наше время и в России – это Инвалид Отечественной Войны. Всю свою жизнь он мучительно прорывался к четвёртому уровню постижения мира, уровню тайны. В последних двух строках романа «Агасфер», главный герой, вышедший невредимым из газовой камеры, объясняет, почему он остался живым: "Потому что Мессия доверил мне постигнуть смысл, а в обершарльгруппенфюрере не было смысла".
И вот в 2007 году написана повесть «На безымянной высоте», отрывок из которой публикуется в этом выпуске «ДИАЛОГА». В этой повести уже нет ни одного сквозного героя, здесь сплошной поток раненых и убитых, и единая бессмертная душа: душа народа? автора? Душа, которая переходит из одного разрушенного, искалеченного, изувеченного тела в другое. Дугин описывает то, чему он был свидетелем на войне, говоря его собственными словами «массовую быструю гибель людей, мелькающую череду лиц, стремительную карусель смерти», здесь он продолжает поиски новой формы и нового стиля, начатые в «Агасфере». Внимательная, почти документальная проза с кинематографически зримыми деталями и общими планами, батальными сценами, неожиданно переходит в описания мгновенных душевных порывов, не успевающих развернуться из-за кратковременности срока, отпущенного для жизни; плакатная, почти клиповая, модернистская по стилю лепка образов, сменяется эпическими свободными ритмами библейского верлибра в описаниях божественного вмешательства в историю. Так, одновременно и жёстко, и жестоко, и натуралистично, и возвышенно в России о войне ещё не писали.
Разве, что Ион Деген, прошедший войну танкистом, и ставший уже после войны врачом, хирургом, чей рассказ также опубликован в этом номере, в рубрике «Сороковые, роковые».
И какое счастье, что и Лев Дугин, и мы дожили до того времени, когда то, для чего он был рождён, и что, казалось, кануло в невозвратную бездну, смятое ужасом войны и послевоенной душевной смутой, очнулось в нём и перед нами не просто удивительные строки, но и потрясающее свидетельство очевидца и участника событий, знающего, что зло в мире и человеке неизбывно, но прожившего, пережившего и преодолевшего его, писателя, которого мельничный жернов быта не пригнул к земле, который сумел прорваться к вертикали бытия и для которого высшей ценностью в жизни остались любовь, творчество и сама жизнь.
В 2002 году на восьмидесятитрехлетие Льва Исидоровича мною были написаны следующие строки:
Льву Дугину, военному врачу, альпинисту, поэту, писателю
12.11.2002 г. в день 83-летия
Скажи мне, кудесник…
Ты всё превозмог,
Ты с Пушкиным накоротке,
Ты пел его песни, наполненный рог,
Как он, поднимал ты в руке.
Скажи мне, кудесник…
Ты путь проторил
В разреженном воздухе синем.
Уже восьми тысячник ты покорил.
Что там? Ледяная пустыня?
Христос или Будда, добро иль беда,
Что видится в мареве гор?
Мы в мире пребудем везде и всегда,
Иль ворон кричит: nevermore?
Что сбудется в жизни с тобой и со мной,
Неужто, всё так непреложно,
И ждут после тризны трава и покой.
Неужто, лишь это возможно?!
Ответь мне, кудесник, что там в вышине,
Всё кони и кости, и змеи?
Иль вестник небес наяву, как во сне,
Воскликнет: Лехаим, евреи!
Желаю тебе «од меа вээсрим1»
Прожить, всё принять и не хаять,
Из фляжки солдатской, коль встретишься с ним
Хлебнуть и ответить: Лехаим!
Добавить к этому пожеланию мне нечего.
Москва, 2007
Лев ДУГИН (Россия). На безымянной высоте. Отрывок из повести
<< Назад - Далее >>
Вернуться к Выпуску "ДИАЛОГ-ИЗБРАННОЕ" >>
