ГЛАВНАЯ > ДИАЛОГ-ИЗБРАННОЕ > КАДИШ ПО МЕСТЕЧКУ

Семен РЕЗНИК (США)

КРОВАВАЯ КАРУСЕЛЬ

Сцены из исторической драмы

Продолжение

Сцена 12

Петербург. Кабинет Плеве. За столом сидит хозяин кабинета,

 напротив него Павел Александрович Крушеван.

Плеве: Прочел, господин Крушеван, ваши секретные «Протоколы»…

Крушеван: Не мои, Ваше Высокопревосходительство, а «Протоколы сионских мудрецов».

Плеве: Да, да, конечно! «Сионских мудрецов». Неплохо они намудрили, надо сказать (усмехается), на то и мудрецы! Поучительная книженция, на многое открыла мне глаза. Только что принимал еврейскую депутацию во главе с кишиневским присяжным поверенным Кенигшацем. Как кишиневец, вы его должны знать.

Крушеван. Как же не знать – фигура в наших краях заметная! Любопытнейший тип, надо сказать. Из тех, кто хочет танцевать на всех свадьбах. Ради карьеры крестился в лютеранскую веру, но с еврейством не порывает. Надо полагать, пришел к вам просить о смягчении политики правительства по отношению к евреям – в свете кишиневских беспорядков?

Плеве:  А я только что прочитал эти ваши «Протоколы», ну и говорю ему: «Сперва пусть ваши сионские мудрецы прикажут еврейской молодежи прекратить устраивать заговоры против России. А потом мы подумаем об улучшении вашей участи». Вы видели бы, какое у него стало лицо! (Плеве хохочет). Премного вам благодарен за науку.

Крушеван: Я бы хотел, Ваше Высокопревосходительство, чтобы эта книжица, стала достоянием всей России. Пусть народ знает о страшном еврейском замысле покорения  мира, частично, кстати, уже осуществленном. Они  уже прибрали к рукам Америку, половину Европы, теперь за Россию взялись. Наша торговля, финансы, пресса, адвокатура, медицина – все в руках евреев. Мы – русские патриоты – давно говорим о тайном еврейском заговоре, но нам не хотят верить. А в этих протоколах Сионские мудрецы сами о нем рассказывают. Сами, Ваше Высокопревосходительство! Да с какими  подробностями!

Плеве: А вы не боитесь, что ваши противники объявят их фальшивкой и привлекут вас к суду за подлог?

Крушеван: Волков бояться – в лес не ходить, Ваше Высокопревосходительство. Доказательств у них нет – только шума наделают, а чем больше шума, тем больше внимания к «Протоколам». Что бы о них ни говорили, как бы ни пытались их опорочить, всегда будут люди, склонные верить в тайный еврейский заговор. Эти «Протоколы» переживут нас, о них будут спорить и через сто лет. Поэтому я так настойчиво добиваюсь чести опубликовать их первым, Ваше Высокопревосходительство.

Плеве: Это ваше желание я понимаю. Но закон запрещает натравливать одну часть населения на другую. Сейчас, после кишиневских событий, к этому закону повышенное внимание. Многие и без того упрекают цензуру в том, что слишком часто о нем забывала, давая возможность публиковать подстрекательские статьи против евреев.

Крушеван: Законы можно толковать по-разному, Ваше Высокопревосходительство. Вы сами не раз давали тому пример. Вот малость помяли бока евреям в Кишиневе – почему, спрашивается, по какой причине? Правительство выпустило официальное разъяснение, что все началось с того, что еврей – владелец каруселей – толкнул бедную женщину с ребенком, потому что ей нечем было заплатить. Все, казалось бы, ясно. А какой шум поднялся в прессе против русских патриотов! Разве это не натравливание евреев на православных христиан? И все это публикуется с одобрения Цензурного комитета! А с «Протоколами» они уперлись – натравливание… Но кто же тут на кого натравливает, Ваше Высокопревосходительство? Разве это мы натравливаем православных на евреев? Напротив, это они, Сионские мудрецы,  натравливают на русский народ евреев, масонов и самих русских, кого им удалось обмануть или купить за еврейское золото. Я хочу лишь предать огласке их тайные замыслы, а в натравливании обвиняют меня же.    

Плеве (заметно колеблясь): Пришли бы вы ко мне с этим до кишиневских событий, не было бы вопроса. А теперь мое личное вмешательство на вашей стороне было бы очень уж неправильно истолковано. Ведь тотчас же станет известно, что разрешение получено вами от высшей власти, в обход Цензурного комитета… Сможем ли мы утаить это обстоятельство? Не думаю. Если хитроумные Сионские мудрецы не сумели уберечь свои секреты (Плеве хитро подмигивает), то где уж нам уберечь нашу тайну!.. А ведь мы с вами и без того вроде как молочные братья. Вас объявили вдохновителем Кишиневского погрома, а меня – организатором. Даже секретную телеграмму заграницей опубликовали, будто бы мною посланную Кишиневскому губернатору. Будто я заранее предупредил его о погроме и приказал сидеть сложа руки! Каково, а?

Крушеван: Но правительство опровергло эти еврейские инсинуации против Вашего Высокопревосходительства.

Плеве: Правительство-то опровергло… Да кто нынче верит правительству?   Все знают, что официальные заявления лгут. Да и что тут опровергнешь! Евреев били в Кишиневе? Били. Власть бездействовала? Бездействовала. А кто стоит во главе исполнительной власти? Министр внутренних дел фон Плеве! Посылал я телеграмму губернатору или не посылал – это мелкие подробности петитом, как говорит ваш брат журналист. Если мы в Петербурге заранее знали и содействовали погрому, то мы соучастники, а если не знали, проморгали столь грандиозное событие, то мы тогда вовсе не власть, а какое-то недоразумение. Вот и выходит, что кругом виноват я, как глава исполнительной власти. Ну и вы, конечно, как главный возбудитель юдофобских настроений. Кровью кишиневских евреев мы с вами вместе замараны, и нам уж от нее не отмыться. Побратала нас эта кровь. Так что вернее будет сказать, что мы с вами не молочные братья, а кровные! (Плеве громко смеется собственному коламбуру, продолжает сквозь смех). И вы, стало быть, ко мне с этими «Протоколами» как к брату обратились…

Крушеван (не принимая шутливого тона): Неужели же, Ваше Высокопревосходительство, писатель-патриот не может рассказать о том, что умышляют против России и всего мира враги рода человеческого! (Возмущенный Крушеван встает и делает несколько шагов по комнате)

Плеве: Ну, ну, не горячитесь и сядьте. Вы слишком прямолинейны. На что я сторонник твердой линии, а маневрирую. Не от хорошей жизни, поверьте. Знаете, сколько моих недругов – тайных и явных – толпится у трона? Так и нашептывают государю, так и нашептывают. Управлять государством, мол, дело тонкое, требует осмотрительности, гибкости, а  этот солдафон и жандарм – то есть я – только и умеет толочься, как медведь в посудной лавке. Только-де позорит Россию и государя перед цивилизованным миром. А государю-то, знаете ли, Павел Александрович, очень уж хочется показать, что мы тоже щи не лаптем хлебаем, особенно своим европейским родственникам.  Вот и ходишь, как по проволоке. Если бы не его страх перед революцией да не отвращение к евреям – а он, скажу вам, их пуще нас с вами не переносит – то давно уже не сидеть бы мне в этом кабинете. Так что приходится маневрировать. Учитесь и вы многообразию тактических приемов. В нынешней обстановке предписать Цензурному комитету дать добро на ваши  «Протоколы» в обход закона я не могу. Но неформально попробую посодействовать. Я вскорости уеду в отпуск... Ничего не могу обещать наверняка, но, надеюсь, пока буду в отпуске, они вас вызовут и дадут разрешение. В политике, знаете, не всегда нужно идти напролом.

Крушеван: Я не политик, Ваше Высокопревосходительство. Я всего лишь честный писатель, не боящийся говорить правду о еврейских кознях против России. Я знал, что найду у Вас понимание. Не смею больше задерживать  моего молочного, то есть кровного брата…

Сцена 15

 Киев.

Пинхус (один на авансцене, говорит в зал): Я старался не думать о Фриде, но мысленно вел с ней нескончаемый спор. Я силился доказать ей, что мир делится не только на угнетателей и угнетенных и что душа человека – больше, чем совокупность общественных отношений. Я мысленно говорил ей, что человек – это радость и боль, красота и уродство, мечта о счастье и боязнь смерти. Что человек – это тайна, это судьба, предначертанная откуда-то свыше, а не бухгалтерская книга с точно подсчитанными классовыми интересами. Я говорил ей мысленно это и многое другое, но в то же время  понимал, как все это неубедительно, и как вообще мало значат слова, не подкрепленные делом. Да, их надо подкрепить делом! Я должен исполнить то, что задумал. Должен! Я слышу, как кто-то, кто много сильнее меня, настойчиво шепчет мне в самое ухо, нет, минуя ухо, прямо в мой мозг: «Встань и иди. Ты все равно не сможешь жить, если не сделаешь этого!».  

Появляется Мойша, радостный, возбужденный.

Мойша (возбужденно жестикулируя): Профессор мной очень доволен! Представляешь, он берется хлопотать, чтобы меня оставили при кафедре, хотя я и еврей. Он сказал, что будет за меня бороться. «Не благодарите, говорит, я это делаю не ради вас. У вас светлая голова и вы преданы науке. Такие юноши науке очень нужны». Он просто спит и видит меня своим ассистентом!

Пинхус: И ты хочешь всю жизнь посвятить звездам?

Мойша: Ну конечно! Только бы ему удалось меня отстоять… Видишь ли, Пинхус, с тех пор, как существует астрономия, то есть много тысяч лет, ученым приходилось довольствоваться внешним наблюдением за светилами. Сначала невооруженным глазом, а со времен Галилея – с помощью подзорной трубы. Колоссальное изобретение! На близких планетах можно разглядеть даже некоторые подробности.  На Марсе – ты, конечно, слышал – обнаружили что-то вроде каналов. Но все равно – это только внешние наблюдения. И вот совсем недавно, каких-то лет тридцать назад, появился новый метод – спектральный анализ. Сперва его использовали только в физике, но затем физика объединилась с астрономией!  И теперь отсюда, с Земли, мы можем, разбираться в том, что происходит не только на поверхности звезд, но и в их недрах!  

Пинхус (рассеянно): Где происходит?

Мойша: Внутри звезд!..

Пинхус: И всю жизнь – звезды?

Мойша (обескуражено): Я тебя что-то не понимаю. По-твоему, скитаться по маленьким местечкам, без всякой цели, перебиваясь случайными уроками, - лучше? Ты вообще-то думаешь о своем будущем? Врачом ты стать не захотел, Политехникум бросил, хотя мог бы стать инженером и заниматься полезным практическим делом, а не какими-то звездами. Но ты и этого не захотел. К чему это привело? В солдатах тебе было лучше, чем в Политехникуме? «На пле-е-чо! Кру-у-гом! Тяни носок, жидовская морда!..»

Пинхус: Ну, жидовской мордой я никому не позволял себя называть!

Мойша: Ты не позволял, но они все равно тебя так называли. Если не в глаза, то за глаза. Ты  это отлично знаешь. Но дело в другом. Бессмысленной муштре ты отдал  год. Ну, хорошо, и это позади. Так ты теперь в каком-то захолустье перебиваешься уроками, теряя попусту лучшие годы…

Пинхус: В Ковель я больше не вернусь, Мойша…

Мойша: Вот и отлично! Садись за учебники, подготовься, приедешь в Петербург и поступишь в университет. При твоих способностях тебе не страшна процентная норма. Жить будем вместе.

Пинхус: А Кишинев?..

Мойша (заметно скиснув): Но что мы можем сделать? Что мы с тобой можем сделать?..

Пинхус (иронично, почти с сарказмом): Мы с тобой? Конечно, изучать звезды! Профессор похлопочет, и тебя оставят при университете, несмотря на еврейское происхождение. Тебе даже будет не обязательно нырять в купель. А, в крайнем случае, примешь лютеранство. Ничего особенного, так делают многие. Не отказываться же от научной карьеры из-за такой малости. В православие нашего брата берут с трудом, а в лютеранство – пожалуйста. Небольшая формальность и – все дороги открыты. Тебя пошлют на казенный счет за границу. Через пару лет вернешься с превосходной диссертацией и блестяще защитишь ее при большом стечении публики. Ничего не понимающие, но преисполненные восторга дамы в модных туалетах, будут обмахиваться веерами и неистово аплодировать. Профессор произнесет очень либеральную речь, даже намекнет на то, что ради пользы науки евреям надо дать равноправие. Ты, скромно потупившись, будешь принимать поздравления. А господин Крушеван получит великолепный повод раструбить по всему свету, что вслед за русской торговлей, адвокатурой, медициной и прессой евреи захватили и русскую науку.

Мойша: Что за околесицу ты несешь? Кто такой господин Крушеван?

Пинхус: Нет, это великолепно! Он даже не слышал о Крушеване, хотя о нем трубит весь свет. А я, представь себе, только о нем и думаю… Это он раскрутил кровавую кишиневскую карусель, но ему не грозит ни следствие, ни суд, ни какие-либо иные неприятности. Ведь он лично не убивал, он только призывал убивать. И ходит в героях. Приятельствует с самим Плеве, государь справляется о его здоровье. Еще бы! Он теперь главный патриот России!..

 Мойша: Я все-таки не пойму – что мы с тобой  можем сделать? Запретить Крушевану писать о еврейском заговоре или запретить царю интересоваться его здоровьем?

Пинхус: Что-то может быть сделано, Мойша.

Сцена 16.

Петербург. Пинхус Дашевский сидит в желтом пальто в ресторане в затемненном углу сцены. Напротив  ярко освещенный фасад двухэтажного здания с вывеской ЗНАМЯ над парадным подъездом. Массивная дверь то и дело открывается и закрывается

 – с деловым видом входят и выходят люди.

Пинхус (что-то вяло жует, просматривает газеты, но все его внимание сосредоточено на окне, через которое он видит парадную дверь редакции. При появлении на пороге нового человека, он весь загорается, но тотчас гаснет): Проклятое право жительства. Приходится ночевать далеко за городом, в парке, на скамье, укрывшись этим нелепым желтым пальто. Паровичок ходит только раз в день туда и раз обратно. Приезжаю в город слишком поздно, а уходить надо рано, иначе можно опоздать на поезд, нарваться на проверку документов. А тогда арестуют  и без «права жительства» вышлют по этапу… Мог бы ночевать у Мойши, но лучше его не впутывать. Фрида тоже где-то здесь, в Петербурге, но ее и подавно нельзя впутывать, а то возникнет впечатление, что я действовал от их партии. Тогда  вся моя акция потеряет смысл. Ни у кого не должно быть сомнений, что я действую один, как еврей, мстящий за поруганных братьев. Пусть поймут и усвоят все крушеваны на свете, что нас нельзя убивать безнаказанно. Каждого настигнет карающая рука. Око за око, жизнь за жизнь, как сказано в наших древних книгах… Но он словно сквозь землю провалился, этот Крушеван. Сколько усилий стоило отыскать его портрет и изучить каждую черточку его лица, чтобы безошибочно опознать среди тысяч лиц. Это высокое куполовидное чело, переходящее в обширную лысину… Эти печальные, задумчивые, широко расставленные глаза... Вид одухотворенного интеллигента, философа… Как поднять руку на такого благородного, мудрого и беззащитного человека?.. А заглянешь в его газету – каждая строчка дышит ненавистью и призывает к насилию над «врагами рода человеческого»… Небось нутром чует опасность, носа не кажет из своей норы… Да нет, он, видно, выходит для моциона по утрам. А сейчас в газете самое горячее время. Вон сколько народа снует туда и обратно. Но он все равно появится – рано или поздно. Вот уже четвертый день я здесь дежурю. Кончаются деньги… Но он появится, не может не появиться. Что-то подсказывает мне, что он появится сегодня. Сейчас!..

Крушеван появляется на пороге редакции. Останавливается ослепленный ярким солнечным светом. Он в белой накрахмаленной манишке со стоячим воротничком, в черном сюртуке, бабочке, в руке трость с массивным серебряным набалдашником. Безукоризненные манеры, открытое лицо, большие печальные глаза. Минуту колеблется, вынимает из жилетного кармана тяжелые серебряные часы. Видит, что у него есть время, и, повернув направо, идет вдоль здания к выходу со сцены.

Пинхус (при появлении Крушевана подымается, весь собран для решительного броска): Половой! Счет. Живее!!  (Не дожидаясь, пока половой принесет счет, кладет на стол хрустящую ассигнацию). Сдачи не надо. (Устремляется к двери, не отводя глаз от окна, в которое смотрит на Крушевана). Как, однако, элегантен, какая благородная осанка, какие тонкие черты лица… И эти печальные глаза… Сейчас он кликнет извозчика. Пока Ванька тронет ленивую клячу, пока развернется, я успею подойти вплотную… Готовился убить что-то угрюмое, косматое, какого-то узколобого зверя, а тут – рафинированный интеллигент с тонкой нервной организацией. (Выскакивает на улицу, видит удаляющегося Крушевана, замирает в растерянности.) Черт возьми! Как я не подумал, что он может не взять извозчика, а отправиться куда-то пешком!.. (Устремляется за Крушеваном).

<< Назад - Далее >>

Вернуться к Выпуску "ДИАЛОГ-ИЗБРАННОЕ" >>