ГЛАВНАЯ > ДИАЛОГ-ИЗБРАННОЕ > ТЕАТР

Гила АЛЬМАГОР (Израиль)

ЛЕТО ИЗ ЖИЗНИ АВИИ

Пьеса

(ПРОДОЛЖЕНИЕ)

- Нарядно! - подхватили все девочки хором.
Затем каждая из них приблизилась к Майе, обняла ее, поцеловала и легонько поклонилась. Чувствовалось, что у них здесь принято так прощаться. Я стояла в своем уголке и не осмелилась подойти. Когда все начали расходиться, я вышла и побежала домой.

Мама напустилась на меня:
- Где ты была? Я уже начала думать, что с тобой что-то случилось. Я же беспокоюсь!
Последние слова она произнесла громко и резко. Испугавшись, я забормотала:
- Нет... Это она... Это госпожа Абрамсон. Она пригласила меня к себе, не отпускала, и я помогла ей.
Мама успокоилась.
Ужинали мы молча, и вдруг ни с того ни с сего я спросила:
- Мама, что это за имя такое - Авия?
Она взглянула на меня, потом еще раз и, наконец, произнесла:
- Красивое имя! Самое красивое! Когда вырастешь - поймешь.
И снова наступило молчание.
Мы тогда ели простоквашу. Когда мама съела свою, у нее на верхней губе осталась тонкая белая полоска. Я вытерла ее салфеткой, и мы рассмеялись. В ту минуту мы с ней были очень близки, и я вдруг сказала:
- Мама, я уже большая, я все понимаю и хочу, чтобы ты рассказала мне о нем, о моем отце.
Она смотрела на меня, не говоря ни слова, просто смотрела и смотрела. Наконец произнесла:
- У него был красивый голос, и вообще он был красивый мужчина.
Она поднялась и хотела уйти, но я попросила:
- Нет, мама, не уходи, я хочу знать, где он. Где мой отец?
Мама долго смотрела на меня молча. Затем сказала:
- Он давно умер, еще до того, как ты родилась.
И ушла в свою комнату, а я осталась одна с этими словами: "Умер... давно... до того, как..."
Да разве такое возможно?.. Чтобы человек умер, не увидев рождение своего ребенка? Это не укладывалось у меня в голове...
Ночью, убедившись, что мама заснула, я вытащила из-под матраса пакет с фотографиями отца и долго-долго их рассматривала. Он действительно был красивый и очень молодой. Странно было смотреть на своего отца, которого ни разу не видела живым.
Там были его детские и юношеские фотографии и еще одна, которая нравилась мне более всего. На ней - папе лет двенадцать-тринадцать, он стоит, прислонившись к тяжелому деревянному шкафу, украшенному резьбой по дереву. В этой фотографии было что-то смешное, папа выглядел на ней как волшебник, а этот шкаф... Этот шкаф я видела совсем недавно. Точно видела! Без всякого сомнения! Но где и когда? Я думала, думала и вспомнила: несколько дней назад, когда новые жильцы - семья Ганц - вселялись в квартиру, соседнюю с квартирой Моше - торговца зеленью. Да, правильно, это у них была такая темная и тяжелая мебель. При первом же удобном случае, подумала я, загляну через окно в их квартиру и посмотрю - тот ли это шкаф.
В ту ночь, записав все события в дневник, я прибавила в конце: " N.B. Мне кажется, что волосы начинают отрастать. Теперь я уверена, что не останусь на всю жизнь лысой".

СЦЕНА ТРЕТЬЯ

На следующее утро мы с мамой отправились по делам в город. Ей для работы были нужны пуговицы и нитки, и она сказала, что мы идем в город, хотя мы жили в городе. Но так все говорили: "идем в город".
Во дворе играли девочки-близняшки Геллеров. Когда мы проходили мимо, они прекратили игру и начали хихикать - явно по моему адресу. Я услышала, как они дразнят меня: "Гара, гара" ⁽¹⁾ - так тогда называли лысых, но гораздо больше разозлило меня слово "партизаночка". Так в нашем квартале прозвали маму за то, что у нее на руке был номер, и в войну она была партизанкой. Они ведь не знали, что мама была настоящим героем. Они не знали, как немцы пытали ее. Они не знали, что это немцы выкололи ей номер на руке. А я все это знала. Мне рассказала тетя Алиса. Она знала правду. В квартале и ее звали "партизаночка", это звучало как "сумасшедшая".
В то утро, возвращаясь из города, мы задержались в бакалейной лавке Хаима Альтермана. Там было тесно и жарко, а огромный вентилятор, висевший в центре потолка, издавал монотонный скрежещущий звук, очень раздражавший маму. Она смотрела на Хаима, смотрела, потом и говорит: "Почему бы тебе не выключить эту штуку? Это ведь не холодильник, так? Этот вентилятор проделает мне дырку в голове".
И все снова неприяненно смотрели на маму, словно хотели сказать: "Ну вот, она опять начинает". "Леди" Абрамсон тоже была в лавке, шикарно разодетая или, как говорит мама, одетая "тип-топ". Она бросила на маму укоризненный взгляд и произнесла: "Геня, почему это вам мешает? Причем только вам одной." В магазинчике воцарилось напряженное молчание. Я попыталась потянуть маму к выходу и тут наткнулась на него, на нового соседа. Я сразу поняла, что он не такой, как другие: одет в красивый, просто праздничный серый костюм, на голове - серая шляпа, и еще - аккуратные усы и очки в тонкой золотой оправе. Когда он вошел в лавку, никто не произнес ни слова.
Только Хаим Альтерман повернулся к вошедшему и сказал:
- Здравствуйте, сударь, я немедленно вами займусь...
Чтобы Альтерман сказал кому-то "сударь"? Обычно он обращается к покупателям со словами "Что вам?" или "Что еще?" - "Вус нух?" За глаза его так и звали: "Вуснух" - "Что еще" на идише. И вдруг - "сударь"?!
И еще добавил, обращаясь ко всем, кто толпился в лавке:
- Ну, познакомьтесь: это господин Ганц, наш новый сосед.
Господин Ганц слегка поклонился, оглядел присутствующих и произнес: "Очень приятно". И тут я заметила, что он смотрит на мою маму. Он не обратил внимания ни на "леди" Абрамсон, ни на Сару Геллер, мать близняшек, а смотрел на нее, на мою маму. Затем, приподняв шляпу, господин Ганц приветствовал ее: "Сударыня!" И мама посмотрела на него каким-то незнакомым мне взглядом, значение которого я не могла понять. На мгновение у меня промелькнула мысль, что они знают друг друга. Может, встречались прежде? Не знаю, почему я так подумала. И сегодня у меня нет объяснения тому неожиданному мимолетному ощущению, что мама и Ганц в прошлом уже встречались.
Когда мы вышли из магазинчика, я спросила маму:
- Ты знаешь его?
- С чего ты взяла? - отвечала она. - Они только что переехали сюда.
- Но он тебя знает, - продолжала я. - Он так на тебя смотрел.
- Смотрел! - сердито повторила мама. - Глупости, не говори чепухи. Что у тебя вообще в голове?
Ганц! Ганц! Господин Ганц! Он не выходил у меня из головы, и в ту же ночь, когда мама уже спала, я вытащила коричневый конверт, разложила фотографии папы и стала их изучать. И действительно: на фотографиях отец чем-то походил на Ганца. Усы, костюм, очки. Может ли такое быть, что господин Ганц - мой папа? Но ведь мой папа умер. Я снова начала думать, что и вправду человек не может умереть, пока не родился его ребенок. Я начала думать, что произошла ошибка, и папа не умер, а только был ранен, и его посчитали мертвым. Может быть, он где-то скрывался, а сейчас вернулся, чтобы повидаться со мной и с мамой. Хотя вернулся он как-то странно, с женой и двумя детьми, это верно, но ведь шкаф-то точно как на фотографии. И главное - как Ганц смотрел на мою маму, среди стольких людей он смотрел только на нее.
Я начала следить за ним, не выпуская его из виду ни на минуту. Он выходит из дома - я тут как тут, он идет в бюро по трудоустройству - я за ним. Однажды Ганц вышел из дома, красиво одетый, наглаженный и начищенный. Я как бы ненамеренно отправилась за ним, стараясь оставаться незамеченной. Так мы дошли до центра городка. В киоске возле "Парка основателей" Ганц выпил газировки, вытер платком рот, расплатился и отправился дальше. Он прошел через парк, я - за ним, и так мы дошли до обелиска барону ⁽²⁾, установленному на другом конце городка. Вдруг Ганц остановился, резко обернулся, и мы оказались лицом к лицу. Я почувствовала, что краснею.
- Вы? - начала я что-то лепетать. - Может быть, вы случайно...
- Что ты хочешь от меня? - спросил он, глядя на меня в упор. - Что ты меня все время преследуешь? Отправляйся домой, мама, наверняка, уже ищет тебя.
Я смотрела на него в упор и вдруг поняла, что у него недобрые глаза и взгляд тяжелый. Мне стало страшно. Я повернулась и пустилась бежать. Я боялась, что рассердила Ганца, и он пойдет за мной. Я бежала и бежала, не оборачиваясь назад, пока не примчалась домой. На мое счастье, мамы не было. Я ополоснула лицо водой из-под крана и только после этого немного успокоилась.
В своем дневнике я записала в ту ночь: "Сегодня мы с Ганцем стояли очень близко друг к другу, но все равно мы далеки: у него свой дом, а у меня свой. Если бы Ганц был моим папой, он бы обнял меня и сказал: "Девочка моя, я так ждал этой минуты!" Но он был чужой, холодный и недобрый. Знал ли он мою маму раньше или нет, это уже неважно. Теперь мне ясно, что было глупо думать о нем все то, что я думала. Потому что вблизи он совсем не такой красивый как мой папа..."

СЦЕНА ЧЕТВЕРТАЯ

Как-то часов в пять вечера я пошла разносить белье маминым заказчикам. Идя назад, я увидела нескольких празднично одетых девочек из нашего квартала. Был четверг - обычный будний день, и не было никакой причины наряжаться. Когда девочки вошли в подъезд дома, в котором жила Майя Абрамсон, я поняла, что они идут к ней на урок. Вскоре послышались звуки пианино.
Не знаю, откуда вдруг у меня взялась смелость сделать то, что я сделала.
Я поднялась на второй этаж и позвонила в знакомую дверь, еще и еще раз. На пороге появилась Майя, одетая в свой красивый необычный халат, и спросила:
- Ты принесла белье?
- Нет, - проговорила я, - я просто тоже хочу...
Она оглядела меня с ног до головы и произнесла:
- В таком виде? Иди домой и скажи маме, чтобы нарядно тебя одела. Ты же видишь, как одеты девочки, когда приходят ко мне.
Дверь захлопнулась перед моим носом. Я примчалась домой и выпалила:
- Мама, дай мне надеть что-нибудь нарядное, поскорее!
- Что это вдруг? - спросила мама. - Сегодня что, праздник?
- Скорее же, это для урока у Майи Абрамсон!
- Но ты одета чисто и вполне прилично, - не понимала мама, о чем речь. - Так и скажи ей.
Я снова прибежала к заветной двери и дважды позвонила. Появилась Майя:
- Разве ты не поняла, о чем я говорила? В таком виде ты не войдешь!
- Но мама сказала, что я одета аккуратно.
Дверь снова захлопнулась...
Меня начали захлестывать возмущение и обида. Я вернулась домой и закричала:
- Мама, она не пустила меня. Майя не принимает тех, кто не одет нарядно.
- "Одет нарядно", - раздраженно повторила мама. - Что она о себе думает, эта принцесса? Она что, английская королева?
- Но мама, она меня не пускает. Ты не понимаешь.
- Ты одета достаточно хорошо, - упрямо повторила мама. - Главное - чисто и аккуратно. Так и скажи ей.
- Да она не пускает меня, - повторяла я. - Ты разве не понимаешь: она ненавидит мою стриженую голову.
На мгновение я даже забыла, что нельзя повышать голос на маму. Она, действительно, вышла из себя и закричала, уже не сдерживаясь:
- Ты одета красиво. Пойди к ней и передай, что я сказала: ты выглядишь лучше, чем она.
Последние слова мама произнесла так громко и угрожающе, что я перепугалась и выскочила из квартиры. Я добежала до дома Майи, взлетела на второй этаж и нажимала на звонок до тех пор, пока она не открыла дверь.
- Я занимаюсь с девочками, - сказала Майя, - а ты мешаешь мне, невоспитанная девчонка! Нечего тебе сюда ходить! Прочь отсюда!
Пока она говорила, за ее спиной собрались девочки и насмешливо смотрели на меня. Я с трудом сдерживала слезы до тех пор, пока дверь не захлопнулась передо мной. И тут я начала изо всей силы колотить ногой в эту дверь. Я била и пинала ее, надеясь, что Майя выйдет ко мне, и уж тогда я выскажу ей все в лицо, но она не вышла.
Я сбежала по лестнице, встала во дворе напротив балкона квартиры Абрамсон и закричала, что было мочи:
- Майя, выйди на балкон, Майя Абрамсон, выйди, я тебе кое-что скажу, принцесса.
Она появилась на балконе и крикнула мне:
- Прекрати горланить, как сумасшедшая. Ты всем мешаешь. Я вызову полицию.
А я кричала в ответ:
- Да чтоб ты сдохла, Майя Абрамсон! Ты не королева английская, ты шлюха и мать твоя шлюха!
Она вернулась в квартиру, через минуту вышла на балкон с ведром в руках и вылила на меня воду. Это было неожиданно и унизительно. Я вся промокла. Девчонки хлопали в ладоши и вовсю хохотали надо мной. Из цветочных горшков, что стояли на перилах балкона, они брали комочки земли и бросали в меня. Я пригнулась, чтобы они не попали в меня и, подняв с земли камень, швырнула его в них. Тут же раздался ужасный крик:
- Кровь! У нее идет кровь! У Майи из глаза течет кровь!
Перепугавшись, я отбежала в сторону и спряталась неподалеку за густым кустом. На улицу высыпали почти все жители квартала, а вскоре приехала машина скорой помощи. Из нее выскочили двое санитаров и вошли в дом. Затем они появились, неся Майю на носилках. Ее погрузили в машину, и скорая уехала, сирена затихла вдали.
Люди еще долго не расходились и, повернувшись в сторону нашего барака, кричали:
- Партизаночка, сумасшедшая, забери свою дочь-хулиганку. Ее нужно упрятать в колонию для малолетних преступников.
Я боялась, как бы меня не обнаружили в кустах и действительно не отправили в колонию. Только когда наступил вечер, и соседи начали расходиться по домам, мама отправилась разыскивать меня. "Авия, Авия, - звала она, - где ты, Авия, иди домой".

 ______________________________________

⁽¹⁾ Лысый (арабск.; слово вошло в разговорный иврит).

⁽²⁾ Барон Эдмон Ротшильд (1845 - 1943 гг.), один из самых активных еврейских филантропов, вкладывавших средства в развитие инфраструктуры еврейской общины в Палестине.

<< Назад - Далее >>

Вернуться к Выпуску "ДИАЛОГ-ИЗБРАННОЕ" >>