ГЛАВНАЯ > ДИАЛОГ-ИЗБРАННОЕ > ТЕАТР

Эдна МАЗИЯ (Израиль)

ВЕНА НА МОРЕ

Перевод: Виктор РАДУЦКИЙ (Россия)

МЕСТО ДЕЙСТВИЯ:

Южная Италия. Берег Адриатического моря, неподалеку от порта.

Пансионат под названием "Вена на море".

ВРЕМЯ ДЕЙСТВИЯ: 11-12 марта 1938 года.

Д Е Й С Т В У Ю Щ И Е   Л И Ц А:

М а р т и н   Б а у э р — писатель, 48 лет, еврей.

С а р р а  Б а у э р — его жена, в прошлом певица, далеко за тридцать, наполовину еврейка.

Э р в и н  К е м п и н с к и й — экспортер бумаги, 55 лет, еврей.

И л ь з е  ф о н  Ш т е р н г а й м — 86 лет, слегка сенильна, еврейка.

Г е р м и н а — ее дочь, врач, около 50, незамужем, еврейка.

Ш т е ф а н  Г е р ш е р — внук Ильзе, сын покойной сестры Гермины, неопределенного возраста, еврей.

Д а в и д  Ш л е з и н г е р — адвокат, около 50, еврей.

Ш а р л о т т а  Ш н а б е л ь — хозяйка пансионата, около 40, уроженка Вены.

Л у и з — горничная, около 20, очень красива.

Д ж и н о — слуга в пансионате, около 25 лет.

Г в и д о — повар, молод.

П о л и ц е й с к и й

ДЕЙСТВИЕ ПЕРВОЕ

Берег моря. После полудня. Фон ; элегантный пансионат под названием "Вена на море".
Справа; терраса, на которую выходит дверь не видимой зрителю комнаты.
Это комната Мартина и Сарры Бауэров.
Остальное пространство сцены; кафе на берегу: изящные столики и стулья.
На авансцене; шезлонги и зонты.
В глубине — перемещающийся киноэкран.
Шум моря ; то слабый, то сильный; будет слышаться на протяжении всей пьесы.
Несмотря на то, что пансионат итальянский, обстановка скорее напоминает Вену; отсюда и его название.
Гости пансионата; компания венских евреев, из года в год приезжающих сюда весной.
Открывается занавес. Эрвин Кемпинский стоит у мольберта. Рисует. Это крупнотелый, с изысканностью одетый мужчина.
На нем белый пиджак, белые туфли, большая белая шляпа, красный галстук. Утирает лоб шелковым красным платком.
Выходит Ильзе фон Штернгайм. Она выглядит излишне элегантной: ее наряд, решительно не подходящий для пляжа,
напоминает наряды времен императора Франца-Иосифа. На ней шляпа с широкими полями,
украшенная искусственными цветами и плодами. В руках; маленькая собачка Макс с огромным бантом на шее.
Ильзе шагает уверенно, выпрямившись во весь рост, сознавая свою значительность. Но ее гордая походка диссонирует
с задравшейся сзади и обнажившей нижнее белье юбкой: Ильзе была в туалете и не привела одежду в порядок. Она
останавливается и глядит на море.

Э р в и н. Добрый вечер, фрау фон Штернгайм.
И л ь з е. Кто зовет меня? (Замечает Эрвина). Это вы? Добрый вечер. (Смотрит на море). Красивый закат.

 Эрвин поправляет ей юбку. У него расхлябанная походка и манера разговора
"прожигателя жизни".

И л ь з е. Герр Кемпинский! Что вы делаете?!
Э р в и н. Забочусь о нашей безопасности. (Глядит на ее шляпу.) Какую аппетитную шляпку надели мы к вечеру, фрау фон Штернгайм.
И л ь з е. Благодарю, герр Кемпинский. Пойдем, Макс, присядем здесь. (Усаживается.) Напомните, какой нынче день?
Э р в и н. Пятница.
И л ь з е. Уже и апрель наступил?
Э р в и н. Мы все еще сражаемся с мартом. Одиннадцатое марта, фрау фон Штернгайм, 1938 года.
И л ь з е. Это-то я знаю. Еще совсем недавно дед мой маршировал по Италии с медсанбатом. Где-то здесь, в округе. Или это было на севере. А может, и в другом месте.
Э р в и н. Это было более семидесяти лет тому назад, фрау фон Штернгайм.
И л ь з е. Вполне возможно. Хронология утомляет меня. Я помню мундир, который был на нем. Я была маленькой девочкой, но я все хорошо помню. Сиди спокойно, Макс, будешь хорошо вести себя — получишь теплое молоко с хлопьями шоколада, как ты любишь. На нем был светлоголубой мундир, цвета неба, красные лампасы, два ряда медных пуговиц. Вы можете представить всю красочность, герр Кемпинский? Особенно теперь, когда все серо и скучно... А где же горничная-француженка?
Э р в и н. (зовет). Луи-из...
Г о л о с  Л у и з. Иду-у...
И л ь з е. Вы знаете, герр Кемпинский, мать кайзера, великая княгиня Софи требовала, чтобы во всей армии носили только черные усы. Блондины, вроде моего деда, вынуждены были красить свои усы черной краской.
Э р в и н. Зачем?
И л ь з е. Но теперь блондины опять в моде...

 Входит Шарлотта Шнабель. Суровая прусская внешность: застегнута на все пуговицы,
волосы стянуты на затылке. Одежда строгого покроя.
Источает холодную официальность.

И л ь з е. Фройляйн Шнабель, мы хотим заказать...
Э р в и н. (весь светясь). Добрый вечер, фройляйн Шнабель.
Ш н а б е л ь. Добрый вечер, герр Кемпинский. (Кланяется.) Фрау Штернгайм...
И л ь з е. Фон Штернгайм...
Ш н а б е л ь. Да, фрау фон Штернгайм. Луиз немедленно примет ваш заказ.
Э р в и н. Известий от господина Шлезингера нет и сегодня?
Ш н а б е л ь. Нет, герр Кемпинский. Вероятно, он уже не прибудет.
И л ь з е. Кто?
Э р в и н. Давид Шлезингер.
И л ь з е. А где герр Шлезингер?
Э р в и н. Странно, что он ничего не сообщил. Это совсем на него не похоже. Ведь герр Шлезингер — немецкий гражданин. Не какой-то венский шлюмпер, как мы. Знаете ли вы анекдот о немце, который спросил у врача совета по поводу своих яиц?
И л ь з е. Что с ним стряслось?
Э р в и н. Они были разной величины. Врач его успокоил — здоровью это не вредит. Немец сказал: "Да, но этот беспорядок убивает меня".
И л ь з е (заливается смехом, но тут же умолкает). Пошлый анекдот.
Э р в и н. Вам тоже не понравился мой анекдот, фройляйн? Вы ведь любите вместе с нами слегка посмеяться над немцами. Что же тут такого? Разве они не смеются над нами?
Ш н а б е л ь. Я не люблю грубых анекдотов, герр Кемпинский. Вы это знаете.
Э р в и н. Весьма сожалею. (К Шнабель.) Вы полагаете, что позволите мне когда-нибудь написать ваш портрет?

 Гвидо, молодой парень в белой одежде повара пересекает сцену.

Э р в и н. Добрый вечер, Гвидо.
Г в и д о. Добрый вечер, синьор Кемпинский. (Кланяется Ильзе). Добрый вечер, синьора Штернгайм.
И л ь з е. Фон Штернгайм.
Э р в и н. О тебе ходят слухи, Гвидо...

 Гвидо пытается торопливо скрыться.

Э р в и н.  Говорят, что ты крутишься... в неподходящем обществе.
Г в и д о.  Я всего лишь повар, синьор.
Э р в и н.  Мы не хотим, чтобы дуче рассердился на нас, верно, Гвидо?
Г в и д о.  Да, синьор. Я должен идти и готовить ужин.
Э р в и н. Беги, Гвидо. Ты — отличный повар. Человек должен сконцентрироваться на том, что он умеет делать хорошо.

Гвидо уходит.

Входит Гермина Штернгайм. Несколько мужеподобна. Одета в брючный костюм.
В руке — мундштук с сигаретой. За ней тащится Штефан Гершер, человек без возраста, завернувшийся, несмотря на жару, в плед.

Г е р м и н а (к Ильзе, укоризненно). Вот ты где, мутти! Почему ты не сказала, что спускаешься к морю?
И л ь з е. Разве не сказала?
Г е р м и н а. Не сказала. А я ждала тебя у туалета.
Э р в и н. Добрый вечер, фройляйн доктор Гермина. Сегодня вечером вы впечатляюще холодны.
Г е р м и н а. Герр Кемпинский, я смогу завершить день и без ваших комплиментов. Сядь, Штефан.
Э р в и н. Называйте меня Эрвином. Ведь в прошлом году Давид Шлезингер убедил даже вас, что, встречаясь здесь семь лет подряд, мы можем позволить себе удовольствие — называть друг друга по имени.
Г е р м и н а (тоном, как бы снижающим серьезность вопроса). Поступали какие-нибудь сообщения от господина Шлезингера?
Э р в и н. Нет. Странно. Что тут скажешь... Совершенно ясно, что он не приедет. Вы думаете, что, возможно...
Г е р м и н а (решительно обрывает его). Оставим это!
Ш т е ф а н. Добрый вечер, Эрвин. Добрый вечер, ум-мама. (Подходит к Ильзе, целует ее).
И л ь з е. Ты дурно пахнешь, Штефан.
Ш т е ф а н. Я и чувствую себя дурно. Думаю, мне не стоит сидеть на солнце. Вы считаете, что мне можно находиться на солнце, тетушка Гермина?
Г е р м и н а. (теряя терпение). Сядь там, где тебе хочется, Штефан! Не всякое решение должно быть судьбоносным. Луи-и-з!
Ш т е ф а н. Но ведь вы же сказали: "Только не на солнце!"
Г е р м и н а. Уже пять часов пополудни, Штефан. Даже альбиносам это солнце не повредит.
Ш т е ф а н. (унылым голосом). Солнце — это солнце.
Г е р м и н а. Ведь из-за тебя мы приезжаем сюда в марте, а не в августе, как все венцы.
Ш т е ф а н. Я сяду в тень, и только ноги будут на солнце. Солнце ногам не вредит, особенно, когда они прикрыты.
Э р в и н. Как у вас прошел день, Гермина?
Г е р м и н а. Прошел. (Зовет.) Лу-и-и-з!

 Входит Луиз. Она очень красива. Раздает всем красочные еженедельники.

Г е р м и н а. Мы хотим заказать полдник.
Л у и з. Я сначала протру столы. Они липкие со вчерашнего вечера, когда пролилось шампанское.
Г е р м и н а. Липкие?..
И л ь з е. Когда его убило, фуражка не свалилась с его головы, хотя он и не прикалывал ее булавками. Просто она хорошо сидела на нем. (Ее лицо погрустнело.) Есть так много вещей, о которых следует сожалеть...
Ш т е ф а н. Кто был убит?
И л ь з е. Дедушка Карл.

 Гермина подает ей еженедельник. Протягивает его и Штефану.

Г е р м и н а. Мы сейчас почитаем...
Ш т е ф а н. У меня нет желания читать.
Г е р м и н а. Ну и не надо!

 Луиз тем временем начинает убирать столы. Эрвин бросает на нее страстные взгляды.
Она это чувствует.

ЛУИЗ. Что это вы так пристально разглядываете?
ЭРВИН Ваш зад. Он совершенство! Холмы Венеры!
ЛУИЗ. Ну и глядите. Но прикоснуться — и думать не смейте!
ГЕРМИНА (повторяет автоматически). Прикоснуться...
ЭРВИН. Ну, так почеши мне спину. Комары ночью искусали, и адски чешется...
ЛУИЗ. Возьмите палку!
ЭРВИН Легкое прикосновение, Луиз. Я умоляю. Я куплю тебе новое платье.

Пауза.

Л у и з. Значит, я только почешу. А вы и не прикоснетесь!
Э р в и н. Обещаю.
Л у и з. Повернитесь. (Начинает почесывать ему спину механическими движениями.)
Э р в и н. Нежнее... С чувством... О эти прекрасные руки... Чуть выше... Божественно... Если не трудно, сунь руки под рубашку.
Л у и з. Еще одно слово — и я вообще перестану!
Э р в и н. Молчу!
И л ь з е. Чем они там занимаются?
Ш т е ф а н. Она чешет ему спину.
И л ь з е. Зачем?
Ш т е ф а н. Ночью его покусали комары. И спина чешется...
Г е р м и н а. Чешется — да только не спина. Луиз, я думала, что ты должна протереть столы.
Л у и з (прекращает). Верно! Хватит! Нет у меня времени.
И л ь з е. Раньше он приставал ко мне, даже сунул руку под юбку.
Э р в и н (шепотом Штефану). Старая женщина — как перезрелый плод: с гнильцой, но сочный.
Штефан разражается смехом, искаженным, как трубление в  рог.
Л у и з (протирая стол, возле которого сидит Штефан). Добрый вечер, месье Штефан. Как самочувствие?
Ш т е ф а н (вполне серьезно). Бессонница всю ночь напролет. А если и засыпаю, то снится, что не могу уснуть.
Л у и з. А что еще?
Ш т е ф а н. Еще? Стреляет в левом ухе и покалывает в груди.
Г е р м и н а. Боже милостивый, Штефан! Она всего лишь спросила о самочувствии! (К Луиз.) Он вполне здоров.
Ш т е ф а н (с горечью). Отнюдь! Какой толк говорить, что все хорошо, когда это не так. Когда я качаю головой, мне кажется, что я слышу, как мозги перекатываются внутри черепа.
Г е р м и н а. Глупости! Никому не дано услышать, как "перека-тывются" мозги внутри черепа. Не надо быть больным, чтобы тебя одолела бессонница. А не можежь спать — открой книгу!
Ш т е ф а н. Легко сказать!
Л у и з. Вам никогда не снятся сны, месье Штефан?
Г е р м и н а. Ему снятся сны, как и всем людям.
Ш т е ф а н. Как раз вчера мне привиделся странный сон. (К Луиз.) Мне снилось, что я иду по Иерусалиму! Я держу за руку маленького мальчика, такого худенького... Внезапно он вырвался и побежал... Я бегу за ним грязными переулками, и вдруг я — у Стены Плача. Это святое место. А там — толпа евреев, арабов в накидках... Они держат белого коня, и конь поднимается в небо, словно на лифте, затем опускается и снова поднимается... А я продолжаю бежать — я знаю, что надо искать мальчика...
Г е р м и н а. Довольно, Штефан: Луиз занята.
Ш т е ф а н. Но ведь она сама спросила. (К Луиз.) Ребенком я был в Палестине.
И л ь з е. Мать Штефана была оперной певицей. Ради него она отказалась от своей карьеры. Девять месяцев она лежала с ним...
Л у и з. Что?
Ш т е ф а н. Во время беременности ей запрещено было двигаться. Врач сказал: "Если встанете — нет Штефана".

Луиз смеется.

И л ь з е. Из-за Штефана она не оставила мужа — отца Штефана.
Г е р м и н а.  Герр Кемпинский уже слышал эту историю!
И л ь з е. Семейство Штернгайм не понимало — зачем она вышла за него. Я хотела, чтобы она развелась с ним. Но мой муж сказал: "В семействе Штернгайм не разводятся!" И что она  в  нем нашла? "Ост-юде", авантюрист, который не стриг ногти. В один прекрасный день он вбил себе в голову — отправиться в Палестину. И Гретхен, бедняжка, взяла ребенка и поехала за ним.
Г е р м и н а. Мутти, это никого не интересует.
Ильзе. Меня это интересует! Он купил участок в каком-то захудалом городке, потому что, по слухам, там собирались создать оперу. Он подумал, что туда съедутся великие оперные певцы, и тогда он сможет развернуть спекуляцию земельными участками. Не помню, как называлось это место.
Ш т е ф а н. Афула.
И л ь з е (лицо ее каменеет). Палестина убила Гретхен. Она вернулась больная малярией. (Плачет.) Она была настоящей Штернгайм. Нежна и прекрасна. Если бы не его отец, она и сегодня была бы жива.
Ш т е ф а н. По крайней мере, она не видит меня в моем состоянии. Ведь для матери это ужасно — видеть больного сына.

Штефан достает термометр, кладет его в рот.

Л у и з. Вы должны прекратить эти измерения температуры, месье Штефан. Если не ищут болезни, то и не находят их.
И л ь з е. Она права. И люди примитивные иногда рассуждают верно.
Ш т е ф а н (вынимает изо рта термометр). "Мы похожи на стволы деревьев под снегом. Кажется, будто легкий толчок сдвинет их с места. Но и это — не более чем иллюзия". Кафка.
Г е р м и н а. Прелестно, Штефан. Ну, а господин писатель все еще сидит взаперти в своей комнате?
Л у и з. Они прибыли в полночь, когда вы спали.
Г е р м и н а. Романтическое манерничанье. Слепой, говорящий о красках.
Э р в и н. Будьте снисходительны, Герминхен. Он переживает трудный период.
Г е р м и н а. Весь мир переживает еще более трудное время. Кроме одной новеллы, написанной много лет назад, — все остальное, прошу прощенья, поэтический вздор.
Э р в и н. А я утверждаю: тот, кто написал такую новеллу, как "Женщина из кафе "Музеум", имеет право почить с миром.
Г е р м и н а (с пренебрежением). Ах...
Э р в и н. На этот раз он наконец-то привез свою жену. Я успел увидеть ее мельком. Женщина интересная. У нее — тонкие запястья и кожа, чувствительная к солнечным лучам. Une vraie viennoise.
Г е р м и н а. Я тоже ее видела. Ведет себя так, будто она красавица. Декадентка, как и он.
Э р в и н. Я люблю женщин-декаденток. Моя вторая жена была...
И л ь з е. О ком идет речь?
Ш т е ф а н. О жене писателя.
И л ь з е. Я ее видела. И в самом деле, она одета безо всякого вкуса.
Э р в и н. Ну, с вашим классическим вкусом, фрау фон Штернгайм, трудно соперничать...

Штефан залился смехом, смех прерывается кашлем.

Ш т е ф а н. Даже смеяться мне нельзя.
Г е р м и н а. Довольно, Штефан. Где моя газета?
Ш т е ф а н. Я не хочу читать. Я ничего не хочу. Я буду нем, как рыба, потому что я никому не хочу мешать.

Луиз заканчивает уборку. Достает блокнот, вынимает карандаш из-за уха.

Л у и з. Итак, что пожелаете?
И л ь з е. Который час?
Л у и з. Пять.
Г е р м и н а. Пять вечера, мутти.
И л ь з е (с обидой). Я знаю. (К Луиз.) Я хочу кофе с молоком и два "марилан-кнейдл"... Нет... Лучше "звачкин-кнейдл". Мне необходимы сливы. И я прошу проследить, чтобы масло и хлебные крошки были в нужной пропорции. На прошлой неделе сахар подгорел, потому что фройляйн Шнабель экономит сливочное масло.
Г е р м и н а. А для меня...
И л ь з е. Минутку! Максу принесите мисочку теплого молока с шоколадными хлопьями.
Г е р м и н а. Ты закончила?
И л ь з е. Да.
Г е р м и н а. Отлично. Для меня — черный крепкий кофе, как обычно. Когда испекли этот "закр-торте"?
Л у и з. Утром.
Г е р м и н а. Так ты и вчера сказала, а ведь без топора этот торт было не разрубить.
Л у и з. Ей-Богу, сегодня утром.
Г е р м и н а. Тогда — тонкий ломтик для меня.
Л у и з. Хорошо.
Г е р м и н а. И стакан какао для Штефана. Что ты будешь есть, Штефан?
Ш т е ф а н (с термометром во рту). Ничего.
Г е р м и н а. И не подавай ему ничего.
Ш т е ф а н. Меня тошнит. Будто что-то застряло в горле. Ни туда и ни сюда...
Г е р м и н а. Принеси кофе вместе с тортом. Штефан, вытащи этот дурацкий термометр. Если у тебя температура, то ртуть подскакивает тут же.
Ш т е ф а н. Нужно мерить три минуты.
Л у и з (Эрвину). А что для вас?
Э р в и н. А мне — кальвадос.
Г е р м и н а. Зачем вам сейчас нужен алкоголь?
Ш т е ф а н (к Луиз). Все-таки необходимо что-то пить. Я выпью чаю... Нет... Пусть будет чай... Нет, пожалуй, молоко. Хорошо, пусть будет чай с молоком. Это уже неважно. И "марилан-кнейдл".
Л у и з. Два?
Ш т е ф а н. Ладно, два. Мой желудок все равно пропал.

<< Назад - Далее >>

Вернуться к Выпуску "ДИАЛОГ-ИЗБРАННОЕ" >>