ГЛАВНАЯ > ДИАЛОГ-ИЗБРАННОЕ > ТЕАТР

Премьера на театральных подмостках «ДИАЛОГА»

Марк РОЗОВСКИЙ (Россия)

ПАПА, МАМА, Я И СТАЛИН

Документальная драма в двух частях

«Известное известно немногим.»

Аристотель

Д Е Й С Т В У Ю Щ И Е  Л И Ц А:

П а п а

М а м а

Я

Д у б о л а з о в,  первый следователь

В т о р о й   с л е д о в а т е л ь,  он же нач. лагпункта

Т р е т и й   с л е д о в а т е л ь

Г р у к,  сотрудник охраны (ВОХРы)

Ч у г у н о в,  первый ухажер

С е д о в,  второй  ухажер

П л о т к и н,  третий  ухажер

Л е в   Г р и г о р ь е в и ч,  дядя

Моим детям – Маше, Саше и Семену

Ч А С Т Ь   П Е Р В А Я

Из полутьмы, из далекого небытия, из отвратительно пыльного закулисья
выплывает фигура Матери.

М а м а.  Звал меня? Что-то случилось?

Я. Нет, мама. Я скучаю по тебе, мама.

М а м а.  Скучаю… Ты не был на моей могиле…

Я.  Два года.

М а м а. Три. Я даже думаю, ты не сразу найдешь меня на кладбище.

Я.  Прости.

М а м а.  Никогда никого не прощу. Вспомни отца.

Появляется отец.
Я вываливаю на стол содержимое шкатулки – целую бумажную груду:
десятки писем, документов, каких-то записочек.
Звук «падающей в колодец бадьи» (А.П.Чехов) сопроводил это действие.

О т е ц. Что это?

М а м а.  Мой архив.

Я. Я нашел все это на другой день после маминых похорон, в августе 75-го. Открыл эту шкатулку и ахнул: здесь лежала вся ваша переписка и – о Боже! – письма отцу – якобы на фронт, но никогда не отправленные! Я писал, «папа, бей немца», я рисовал, а мама… Складывала их в эту шкатулку?

О т е ц. Мы с мамой договорились до поры до времени не говорить тебе, малолетке, что я сижу в лагере… Ты должен был верить, что твой отец – как все, воюет. Твой отец – герой. Он летчик, артиллерист, разведчик и зенитчик – все вместе взятое.

М а м а.  И я добросовестно складывала эти «письма на фронт», чтобы наш сыник, не дай Бог, не подумал, что его папка – «враг народа».

Я. Я плакал трое суток, перебирая эти и другие письма. Я думал о родителях и о себе.

М а м а. Марик родился преждевременно – восьмимесячным слабым ребенком. Но мы с Семой были счастливы, как могут быть счастливы только молодожены, у которых все впереди. Мальчик!.. Мальчик! Два кило восемьсот!

О т е ц. Восемьсот тридцать!

М а м а. Роддом находился в самом центре Петропавловска на улице Ленина.

Я. Бывает и не такое. Чехов, к примеру, родился на Полицейской улице.

М а м а. Камчатка! После окончания строительного института в Москве мы поехали туда по контракту. Надо было денег немного заработать.

О т е ц. Да что деньги?.. Ерунда – деньги!.. Мы социализм поехали строить!

М а м а. Мы строили судоремонтный завод.

О т е ц. Но нам казалось, что мы строим тем самым социализм. Что мы этой силы частица, от нас зависит все – и гвоздь в сапоге, и мировая революция… Мы были на передовом фронте соцстроительства, на главном рубеже… Мы…

М а м а. А 3 декабря, когда нашему мальчику ровно восемь месяцев исполнилось, в нашу дверь постучали…

Входит Дуболазов.

Д у б о л а з о в (читает). Дело № З-3250.

Протокол обыска.

3 декабря 1937 года. Я, ОПЕР УП 3 отд. НКВД Дуболазов, на основании ордера, выданного Камчатским обл. упр. НКВД за №17, произвел обыск у гр. Шлиндмана Семена Михайловича, проживающего пос. Судоремонтного завода – дом 5, кв. 2.

При производстве обыска присутствовали гр. Белешов Дмитрий Севостьянович, гр. Ячко Константин Дмитриевич.

Согласно полученным указаниям вы задержаны.

Изъято для представления в Камчатское обл. упр. НКВД следующее: паспорт – 1 шт., профбилет – 1 шт., сберкнижка – на имя жены КотОпулло...

М а м а. КотопУлло.

Д у б о л а з о в. КотопУлло Л.М. – 1 шт., четыре блокнота, копии материалов по работе в Камчатстрое – 107 листов, письма – 63 штуки. Жалобы на неправильности, допущенные при производстве обыска…

М а м а. Не заявлено.

Д у б о л а з о в. В протокол все занесено правильно, в чем и расписываемся.

О т е ц. Расписался.

Д у б о л а з о в. Производивший обыск – подпись - Дуболазов. После подписания никакие жалобы и заявления не принимаются. С запросами обращаться в Камчатское обл. упр. НКВД по адресу Красноармейская, 9.

Я. Ну вот и кончилось мое так называемое счастье детства. С этой отметки начинается летопись любви и разрыва. Летопись, написанная в жанре этакого исторического китча, ибо чем еще был этот наш социалистический реализм жизни под надзором и в страхе?

М а м а.  Когда Сему увели, я два часа смотрела на стену. И я сразу все поняла.

Я. Что «все»?

М а м а. Что это конец. Что он никогда оттуда не выйдет.

«Я трамвайная вишенка страшной поры.

И не знаю, зачем я живу»...

Я. Мама любила читать стихи. Переписывала их в тетрадку и всю жизнь цитировала всякие отдельные строки, как свои. Попробуй, догадайся, откуда, чье?..

М а м а.

«У меня сегодня много дела:

Надо память до конца убить.

Надо, чтоб душа окаменела,

Надо снова научиться жить».

Я. Стихи ей помогали. Кабы не стихи…

М а м а. Сдохла бы. Я осталась одна, с больным грудным ребенком на руках. Почти три года я ничего не знала о тебе, почти три года от тебя ни слуху, ни духу… и потому отлично помню первые дни после ареста. Сема!.. Сема!.. Что ж ты наделал?.. И что теперь будет?.. Сема, ты где?.. Где ты, Сема?!.

Д у б о л а з о в. Вы изобличаетесь как участник контрреволюционной правотроцкистской организации. Признаете себя виновным?

О т е ц. Нет, не признаю.

М а м а. Его содержали тут же, в поселке, в обыкновенном сарае…

Д у б о л а з о в. Вам зачитывается выдержка из показаний обвиняемого Кроткевича о вашем участии в контрреволюционной правотроцкистской организации. Подтверждаете показания Кроткевича?

О т е ц. Нет, не подтверждаю ни в какой мере.

М а м а. Я знала: он там. Он – там!

Д у б о л а з о в. Будете теперь отрицать свою виновность?

О т е ц. Категорически отрицаю.

М а м а. Его не кормили – я знала, я видела. Сутками торчала около… и вот, улучив момент, я в открытую форточку бросила сверток… Батон с колбасой… подползла и бросила, как партизан гранату… Но это видела моя ближайшая подруга. Она на меня настучала, и меня исключили из комсомола… Тут же! И, знаешь, с какой формулировкой?

Я. С какой?

М а м а. «За помощь «врагу народа»».

Я.  Нормально.

О т е ц. Вообще-то в Петропавловске это был не первый по счету арест. Первый состоялся где-то в конце августа. Тогда весь Петропавловск вздрогнул. Город маленький. Все друг друга знали. Взяли контрактников-ленинградцев, человек сорок. Вывезли на барже в океан. Мы проснулись часов в пять утра, услышали со стороны океана нестройное пение “Интернационала”, потом затрещали выстрелы. Их расстреляли, а тела побросали в воду. После того расстрела мы все, мягко говоря, наложили в штаны. Меньше стали ходить в гости друг к другу, как-то стало невесело… Я бы даже сказал, стало страшно.

М а м а. Не всем. Наш Семик делал вид, что ничего не знает. Ходил по городу и пел.

Я. Как пел?

М а м а. А так. Дома, на работе, везде… Ходит и поет…

О т е ц (поет). «А ну-ка песню нам пропой, веселый ветер. Веселый ветер, веселый ветер! Моря и горы ты обшарил все на свете и все на свете песенки слыхал…»

Д у б о л а з о в. Хватит! Прекратите ваше запирательство и давайте правдивые показания о подрывной деятельности! Будете теперь отрицать свою виновность?

О т е ц. Категорически отрицаю.

М а м а. Все были в ожидании чего-то ужасного, а этот ходит и поет. Я даже думала, что его и арестовали-то именно поэтому.

О т е ц (с улыбкой). Не поэтому. Был обычный донос от моих дорогих сослуживцев. Между прочим, мне поначалу дали «вышку». Тройка дала. Трое подписали.

Я. И приговорили.

О т е ц. Нет, не приговорили. Приговор – это суд, разбор, это прокурор и защитник… А меня просто РЕШИЛИ к стенке поставить.

Я. И почему же не поставили?

О т е ц. Неудобно им стало.

Я. Неудобно?.. Это отчего?

О т е ц.  Видишь ли, человек, подписавший мне расстрел, главный в НКВД по Дальнему Востоку, оказался предателем - сам драпанул в Китай, а затем в Японию. После Ежова Берия заступил, и они стали уничтожать своих. Неудобно было расстреливать врага народа по приказу другого врага народа. По решению Особого совещания дали сначала десять, потом понизили чуток – восемь лет, и привет.

Д у б о л а з о в. Рябова Вы знаете?

О т е ц. Знаю Рябова с конца ноября 1935 года как начальника строительства Судоремзавода.

Д у б о л а з о в. В чем выражалась ваша связь с Рябовым?

О т е ц. Исключительно служебная.

Д у б о л а з о в. А следствию известно, что вы были связаны с Рябовым как участники контрреволюционной правотроцкистской организации.

О т е ц. Этого никогда не было.

Д у б о л а з о в. Вы Кроткевича знаете?

О т е ц. Кроткевича знаю как главного инженера строительства Судоремзавода.

Д у б о л а з о в. Вам зачитывается еще одна выдержка из показания Кроткевича о том, что Вы с «контрреволюционной целью срывали премиально-прогрессивную оплату труда, тем самым саботировали стахановское движение и искусственно создавали у рабочих недовольство Советской властью и партией…»

О т е ц. Товарищ Дуболазов!

Д у б о л а з о в. Я вам не товарищ.

О т е ц. Гражданин следователь! Строительство не финансировалось, деньги не поступали! Мне нечем было платить! Это ложные показания!

Я. За что, папа, за что?

Д у б о л а з о в. Ваше отрицание неоспоримых фактов проведенной Вами подрывной деятельности необоснованно. Следствие требует прекратить запирательство и давать правдивые показания.

О т е ц. Я и даю правдивые показания: никакой подрывной деятельности я не вел и в контрреволюционной организации не состоял. И вообще я ничего не срывал!

М а м а. За что? За что? Да ни за что!

Д у б о л а з о в. Распишитесь.

О т е ц. Расписался.

Д у б о л а з о в. Допросил опер. уполномоченный 3-го отд. УГБ КОУ НКВД

Сержант Госбезопасности Дуболазов. Подпись.

Я. В деле отца четыре многостраничных тома. Я ахнул, когда недавно увидел в читальном зале ФСБ на Кузнецком мосту эти пухлые, изъеденные паршой времени папки. Долгие годы они хранили позорное молчание. Страницы, будто обсыпаны пеплом, издавали замшелый запах самого кровавого на свете архива. Я написал в контору и меня через полгода пригласили в читальный зал. Два месяца я ходил сюда, как на работу. Сотрудники архива были со мной предельно вежливы. В конце чтения меня прямо спросили, не имею ли я каких-либо претензий? - Нет-нет. Спасибо. Большое спасибо. Передо мной протоколы допросов отца за три с половиной года следствия. Обратим внимание на числа. Арест 3 декабря 1937 года.

Д у б о л а з о в. Кроткевича знаете?

Я. А первый допрос аж 27 июля года 38-го.

Д у б о л а з о в. Рябова знаете?

Я. Промежуток, прямо скажем, чувствительный. Следующий протокол датирован 28 января года 39-го. Этот допрос происходил...

О т е ц. Глубокой ночью.

Я. Долгожданная ночка!

Следующий протокол допроса от 11 августа 1939 года.

Д у б о л а з о в. Станевского знаете?

Я. И вдруг темпоритм следствия меняется. 15 октября один допрос, 16 - другой, 17 - третий и четвертый.

Д у б о л а з о в. Шефтеля знаете?

Я. Но и этого мало. 20 октября снова началась трогательная дружеская беседа со следователем и продлилась…

О т е ц.  Шесть часов!..

Я. Какое замечательное ускорение!.. (Дуболазову.) Пришла пора заканчивать состряпанное дело.

Д у б о л а з о в. А чего волынить? Материалами следствия Вы изобличаетесь…

О т е ц. Нет! Не был, и никто меня в эту организацию не вербовал. Никогда вредительством не занимался.

Я. С упорством, доходящим до смешного, мой отец, в сущности, еще молодой человек, ни на йоту не сходил со своей позиции. Его били в одну точку. Он в одну точку и отвечал.

Д у б о л а з о в. Дайте показания следствию по существу предъявленного Вам обвинения по ст. 58-1 пункт «а», 58-7, 58-8 и 58-11 УК РСФСР!

О т е ц. По существу предъявленного мне обвинения по ст. 58-1 пункт «а», 58-7, 58-8, 58-11 УК РСФСР я следствию показать ничего не могу, так как никаких преступлений, предусмотренных данными статьями, я не совершал.

Д у б о л а з о в. Распишись!

О т е ц. О существовании правотроцкистской группировки на Судоремзаводе мне не известно.

Д у б о л а з о в. Распишись!

О т е ц. Участником правотроцкистской организации я никогда не был.

Д у б о л а з о в. Распишись!

О т е ц. Никакой вредительской деятельности я не проводил!

Д у б о л а з о в. Распишись!

Я. И расписывались. Миллионы. И к стенке, и в лагеря. Скажи, папа, почему кто-то «признается», а кто-то нет. Почему один стоит насмерть, а другой ломается, предает себя.

Д у б о л а з о в. И других.

О т е ц. Конечно, пытки. Физическую боль, дикую, беспредельную, человеку не дано снести.

Д у б о л а з о в. Выбить зубы. Выдавить глаз. Отрезать ухо. Отбить почки. Иголки под ноготь. Оторвать яйца.

О т е ц. Это все цветочки. Ягодки другие. Голод. Когда зэка не кормят ничем, никогда.

Д у б о л а з о в. Пока он не подохнет.

О т е ц. Все это для того, чтобы человек сказал: «Да, виноват, исправлюсь. Простите. Больше не буду».

Д у б о л а з о в. Вот теперь распишись! (Вместо ответа  О т е ц  опрокидывает ногой табуретку.) Ну, вольному - воля.

Я. Мой отец был, что называется, «еврейский дуб». Иначе не назовешь. Это был человек со стержнем. Конечно, его пытали и били, били и пытали по полной программе. Как и всех. Протоколы, хранящиеся в деле, - это лишь верхушка айсберга. Откройте дело полностью, отколупните сургучи и отделите бандерольную бумагу от страниц, где остались следы палачей.

Д у б о л а з о в. Нельзя.

Я. Почему?

Д у б о л а з о в. Это касается третьих лиц.

Я. Вот каков был сегодняшний ответ. Третьи лица – это кто? Доносчики, палачи – производители пыток? Оставим их имена и действия в секрете. «Бузотер» и «склочник» (появляется  М а м а), «карьерист» и еще Бог знает кто – это мой отец, чистейший идеалист и романтик!.. О таких, как он, говорят: «Ему больше всех надо!»

М а м а.  Не сносить тебе головы. Семен!

О т е ц.  Ничего. У меня другая вырастет.

Я. Он ошибался. Не выросла.

М а м а. Ему бы молчать… Ему бы ребенка своего грудного… А он… Это урок тебе, Марик!.. Ты в отца… Э, да ты все равно не послушаешь!

Я. Папа, ты мне честно скажи: ты действительно не был предателем?

Д у б о л а з о в. Кто ваши родители?

Я. А у меня другие вопросы: что он ел?..

О т е ц. Простые харьковские евреи.

Д у б о л а з о в. Чем занимались?

Я. Как он спал?

О т е ц. Обыкновенные служащие.

Я. О чем думал, сидя на нарах, как король на именинах?

О т е ц. О чем думал?.. Конечно, о Лидуке, о тебе – в первую очередь. Как вы? Что с вами? И даже – где вы?

Д у б о л а з о в. Хватит!

М а м а. Марика я отправила в Москву. После чего вышла на работу, продлив контракт.

Я. Зачем ты продлила контракт?

М а м а. Из-за Семы.

Я. Ты же не верила, что он скоро выйдет.

Д у б о л а з о в. Не скоро.

<< Назад - Далее >>

Вернуться к Выпуску "ДИАЛОГ-ИЗБРАННОЕ" >>