ГЛАВНАЯ > ДИАЛОГ-ИЗБРАННОЕ > ТЕАТР

Марк РОЗОВСКИЙ (Россия)

ПАПА, МАМА, Я И СТАЛИН

Документальная драма в двух частях

(Продолжение)

М а м а. Пусть не скоро, но я все равно должна буду его встретить.

Я. Вот такая у меня мама. Пенелопа советской эпохи.

М а м а.

«Жизнь – без начала и конца.

Нас всех подстерегает случай,

Над нами – сумрак неминучий

Иль ясность божьего лица.

Но ты, художник, твердо веруй

В начала и концы. Ты знай,

Где стерегут нас ад и рай.

Тебе дано бесстрастной мерой

Измерить все, что видишь ты.

Твой взгляд – да будет тверд и ясен.

Сотри случайные черты –

И ты увидишь: мир…

Я. Ужасен.

М а м а. … прекрасен!»

Я. Вот такая у меня мудрая мама.

М а м а. Это не я. Это Блок.

О т е ц. Нет… Не признаю… Не виновен… Отрицаю… Не признаю…

М а м а. Господи, когда ж это кончится?!

Я. А ведь еще ничего не началось.

О т е ц. Посоветоваться не с кем. Поделиться не с кем. Поплакаться некому – переписка с женой и близкими…

Д у б о л а з о в. Запрещена.

О т е ц. Один. Я же им все объяснил. Кажется, логично. Кажется, точно. Они же должны были вникнуть в конце-то концов!

Я. Не вникли. Не захотели вникать.

О т е ц. Выпустите меня отсюда! Я честный.

Я. Не слышат. Не слушают.

О т е ц. Я еще много могу сделать хорошего в этой жизни. Я верю, и вы мне поверьте.

Я. Не верят. Не хотят верить.

О т е ц. Что делать? Что делать? Нужно потребовать, чтоб была экспертная комиссия.

Я. Экспертную комиссию создали. И что?

Д у б о л а з о в. И ничего.

О т е ц. Я потребовал вторую экспертную комиссию. Из непредубежденных специалистов!

Я. О, чудо! Вторая комиссия экспертов, вот же: прорабы Павлов, Решетников, инженер Горлин, пришла к выводам о правоте отца!

О т е ц. Я возликовал. Есть!.. Есть все-таки правда на свете!

Я. Сейчас, вот сейчас следствие остановится, и его выпустят! Мама, его выпустят! Он выйдет на полюбившуюся ему камчатскую землю. Он снова заработает и будет неимоверно счастлив со своей Лидухой и маленьким. (Дуболазов смеется.)

О т е ц.  Не тут-то было. (Появляется второй следователь.) Выводами второй экспертной комиссии следствие пренебрегло, будто их и не было. Очных ставок прошу! Дайте очные ставки, суки!

В т о р о й    с л е д о в а т е л ь. Я, Опер. Уполномоченный ЭКО УНКВД по КО, Сержант Госбезопасности…

Я. Фамилия зачеркнута.

В т о р о й   с л е д о в а т е л ь. Рассмотрев сего числа ходатайство обвиняемого в совершении им преступления, предусмотренного статьями 58-1 пункт «А», 58-7, 58-8, 58-11 УК РСФСР, нашел, что очные ставки обвиняемому лицами следствия выполнены быть не могут.

О т е ц. Почему?

В т о р о й   с л е д о в а т е л ь. По тем основаниям, что указанные лица: Кроткевич, Рябов, Станевский, Шефтель, Крутиков, Кириллов, Андреев, Коноваленко, Митенев в 1938 году осуждены и неизвестно где находятся в настоящее время…

Я. Известно, где. Да расстреляны они все! Другими словами, находятся не «неизвестно где», а на том свете!

О т е ц. Простить их надо…

Я. Ты – простил?

О т е ц  (мрачно). Я – другое дело.

Я. Папа, а ты письма Сталину писал?

О т е ц.  Все писали, и я писал.

Д у б о л а з о в. Что же ты ему писал?

О т е ц. Зная, что письма проходят перлюстрацию, я клялся в верности товарищу Сталину. Обращался к нему трижды.

Я. И что товарищ Сталин тебе ответил?

О т е ц. Лично мне товарищ Сталин ничего не ответил. Он вообще никому не отвечал. У него других дел было много.

Д у б о л а з о в. Невпроворот.

Я. О да! «Дел» у него было действительно невпроворот! Когда его мать умерла, он даже не поехал к ней на похороны. Мама умерла, а он не поехал! Дел невпроворот! Всем казалось, что он хотел построить социализм, а ему надо было сохранить себя у власти. И все. Для этого ему следовало, прежде всего, ликвидировать интеллектуальную элиту. Далее – уничтожить крестьянство как класс. И, наконец, провести «индустриализацию», чтобы нарастить военную мощь. Полицейскому государству был необходим надежный щит, поэтому все граждане должны были научиться…

Д у б о л а з о в. Бросать гранату.

Я. Орудовать штыком.

Д у б о л а з о в. Стрелять без промаха.

Я. Летать на истребителях.

Д у б о л а з о в. Маршировать на парадах.

Я. Смотреть в танковую прорезь.

Д у б о л а з о в. Скакать на лошади с саблей в руках.

Я. Натягивать противогаз…

Д у б о л а з о в. На морду лица.

В т о р о й   с л е д о в а т е л ь. Будь, в общем, готов к труду…

Д у б о л а з о в. И обороне!

Я. Никакой оппозиции. Без всяких там дискуссий и споров! Подчинение…

Д у б о л а з о в. Основа основ.

Я. Подчинение…

Д у б о л а з о в. Любой ценой.

Я. Никакой юриспруденции. Закон – что дышло…

Д у б о л а з о в. Куда повернешь…

В т о р о й    с л е д о в а т е л ь. Туда и вышло!

Я.

«Мы живем, под собою не чуя страны,

Наши речи за десять шагов не слышны,

А где хватит на полразговорца, -

Там помянут кремлевского горца.

Его толстые пальцы, как черви, жирны,

И слова, как пудовые гири, верны,

Тараканьи смеются усища,

И сияют его голенища.

А вокруг него сброд тонкошеих вождей,

Он играет услугами полулюдей.

Кто свистит, кто мяучит, кто хнычет,

Он один лишь бабачит и тычет.

Как подкову, дарит за указом указ -

Кому в пах, кому в лоб, кому в бровь, кому в глаз.

Что ни казнь у него - то малина

И широкая грудь осетина.»

Этот стишок тогда неизвестного мне автора я нашел переписанным в маминой тетрадке ее рукой. Это потом я узнал о Сталине все. Его указы… Что за указы?.. А вот же… Указ, разрешающий расстреливать детей, начиная с двенадцатилетнего возраста!.. С двенадцатилетнего!.. Еще… Сталин лично подписал Указ, разрешающий органам применять методы физического воздействия, то есть пытки… При этом ерничал: «В порядке исключения»!.. Триста шестьдесят два списка,  (триста шестьдесят два!) которые Сталин лично подписал с резолюцией «расстрелять»! Говорят, не знал… Знал, еще как знал! Он весь в крови. И отрицать это – все равно, что целовать Гитлера или забивать гвоздь в тело Христа. Но дело не в Сталине, а в сталинщине. Со Сталиным ясно все – он преступник, дьявол. А вот сталинщина… Сталинщина – это топор, который над нами будет висеть еще лет сто… И будем сами же его славить, этот топор! Потому что – рабы? «Мне на шею бросается век-волкодав…» Тот же автор!.. Судьба отца и мамы моей – крупинка в грандиозном объеме сталинских злодеяний.

М а м а. Мы все крошки, застрявшие в усах вождя. Нас надо было смахнуть. Мы мешали.

Я. Чему?

М а м а. Процессу поедания им основной пищи.

Я. Папа! А твоих писем на имя Сталина в деле нет. Почему?

О т е ц. По кочану!

М а м а. Он на Берию больше рассчитывал.

Д у б о л а з о в. У них там, в тюрьме, было много иллюзий.

М а м а. А в Следственной тюрьме Петропавловска иллюзий было в сто раз больше - там же Сема сидел! Сидел и мечтал! Он мечтатель! Мечтатель он!

В т о р о й   с л е д о в а т е л ь. Строитель новой эпохи!

М а м а. Певец!

О т е ц. Перестань.

М а м а. А я и перестала.

«Из года сорокового,

Как с башни, на все гляжу.

Как будто прощаюсь снова

С тем, с чем давно простилась.

Как будто перекрестилась

И под темные своды схожу.»

Все бесполезно.

Я. Почему, мама?

М а м а. Потому что кролик удаву ничего не докажет. А удав с кроликом в дуэте петь не будет.

Д у б о л а з о в. Я удав.

В т о р о й   с л е д о в а т е л ь. И я удав!

Д у б о л а з о в. Мы с тобой удавы! (Уходят, смеясь.)

Я. Скажу честно, мне не понравилось сравнение отца с кроликом. В моих глазах он был титаном, отнюдь не беззащитным существом… Он не взошел на эшафот. Он выжил, потому что не признался. А другие не выжили, потому что признались. Он выжил в апокалипсисе. Теперь предстояло выжить в аду.

О т е ц .  Г. Петропавловск, 12 сентября 1940 г.

Здравствуй, дорогая Лика! Наконец-то получил возможность писать письма. Правда, слишком высокая цена этой возможности, но не я ее назначал.

М а м а.  Это письмо мокрое от моих слез. Еще бы! Первая весточка

после трех лет разлуки!..

О т е ц.  Решением Особого Совещания при НКВД СССР от 23 июля текущего года по обвинению в принадлежности к антисоветской правотроцкистской организации я осужден на 8 лет лагерей, считая с 3 декабря 1937 г.

М а м а.  Я прочитала его сорок раз и сорок раз не понимала. Во-первых, что значит «правотроцкистская организация». Сема тут причем?! Он Троцкого в глаза не видел, никогда с ним нигде не встречался и ни одной его строки не читал!.. Не помню даже, чтобы он хоть раз при мне упомянул его имя!.. Троцкий!.. Какой еще, к черту, Троцкий!

О т е ц.  Скоро меня этапируют в назначенный мне Норлаг, в Норильск, Красноярского края. Решение это я получил десятого числа, позавчера. Буду писать прокурору Союза, в Президиум Верховного Совета СССР, надеюсь, что пересмотрят. Лида, обратись к адвокатам, хорошо бы к Брауде, Комодову, поручи им ведение моего дела.

М а м а.  Ни о каких московских адвокатах не могло быть речи. Сема всегда был наивным. Уже полстраны сидело в лагерях, уже сотни тысяч были расстреляны… И адвокаты Брауде и Комодов в их числе, а Семка этого не знал.

О т е ц.  Дорогая Лика! Ты знаешь меня с 1929 года, и ты знаешь, что когда родился наш Марик, я искренне, от глубины всего моего сердца, писал тебе о желании воспитать его крепким, настоящим сталинцем-коммунистом, честным человеком. Именно так и воспитывай его, постарайся взрастить в нем все лучшие качества советского человека.

М а м а.  Я понимала, что слова про сына, из которого надо сделать «настоящего сталинца-коммуниста», были написаны не для меня, а для этого Дуболазова!

О т е ц.  Увижу ли я вас еще? Даю слово, что буду держаться изо всех сил, чтобы пожить на воле. Ведь я еще молод и должен жить! По отношению к себе я не налагаю на тебя никаких обязательств – ты должна быть свободной в своих поступках и в устройстве своей жизни.

М а м а.  Ах, Сема! Он хотел этими словами раз и навсегда приковать меня к себе. А приковывать и не надо было. Я и так была прикована к нему по гроб.

О т е ц.  Марика ты будешь любить не меньше, чем, конечно, я вас обоих, ты будешь для него всегда хорошей матерью и расскажешь ему только настоящую правду о его несчастливом отце. Я же буду стараться выжить, чтобы снять с себя незаслуженное позорное клеймо. Не все еще потеряно – положимся на чуткость, разум и справедливость наших органов. Человек, не совершавший никогда и никаких преступлений, не может в нашей стране погибнуть! Правда возьмет свое! Обнимаю тебя и сына, горячо целую вас. Ваш Сема.

М а м а.  Господи, как же я страдала тогда! Муж сидит, друзья на Камчатке откололись, никого нету рядом, абсолютно никого…

Я.  Как никого? А я? Куда делся я!

М а м а.  Врач посоветовал увезти грудного ребенка на материк. Мама моя тут же приехала, она добралась поездом до Владивостока, оттуда на пароходе в Петропавловск и потащила тебя обратно в Москву – тебе исполнился годик на пароходе, по пути во Владивосток. А осенью 1939-го смогла вернуться в Москву и я.

Я.  А как мы жили… Длинный дом, проходной двор между Петровкой и Неглинной, сырая коммуналка в полуподвале, восемьдесят три жильца и одна уборная. В самом центре Москвы.

М а м а.  Марик все время болел, все заработанные на Камчатке деньги быстро улетучивались на питание и врачей - надо было срочно укрепить его организм. Мы с мамой, как две курицы-наседки, с утра до ночи квохчили над ним. (Появляется Дуболазов.)

Я.  Спасибо товарищу Сталину за наше счастливое детство!

Д у б о л а з о в. Пионер – всем пример!

О т е ц.  Кстати, о Дуболазове. Честный был парень. Хотя из НКВД. Застрелился в 1939-м. Пытать пытал…

Д у б о л а з о в.  По долгу службы.

О т е ц.  А устанет – говорит по-человечески, спрашивает…

Д у б о л а з о в.  Как зовут сына? Какой вес? Почему родился восьмимесячным?..

О т е ц.  Но это все в дело не записывалось. Попутно, и тут он брал ручку, про строительство, накладные смотрел…

Д у б о л а з о в.  Договоры.

О т е ц.  Я же инженер-экономист по образованию, а он в строительстве ничего не петрил…

Д у б о л а з о в.  Петрил, петрил!

О т е ц.  Вот я ему всю нашу экономику и объяснял. Он пыхтел, но слушал.

Д у б о л а з о в.  Да понимаю я, что дело липовое, что деньги с материка не поступали, строительство не финансировалось… Но что я могу сделать?

О т е ц.  Однажды он бдительность потерял, во время допроса оставил открытым окно.

Д у б о л а з о в.  Я подышать хотел!

О т е ц.   Я взлетел на подоконник, кричу: «Товарищу Сталину – слава!» и всем своим видом показываю, что сейчас готов броситься с четвертого этажа. Он мне…

Д у б о л а з о в.  Назад, твою мать! Стрелять буду!

О т е ц.  И выхватил наган. А я знал, что он незаряженный, кричу: «Сука, стреляй!». Ну, тут мы схватились, друг другу и врезали…(дерутся, катаются по полу). Потом он жаловался.

Д у б о л а з о в.  Ну и напугал ты меня, сука! Каждый следователь отвечал за жизнь своего допрашиваемого.

О т е ц.  Несчастные это были люди, следователи. Да и платили им не так уж и много до войны.

Д у б о л а з о в.  Во время войны мне вообще не платили.

О т е ц.  Потому что вовремя застрелился.

Д у б о л а з о в.  Незаряженный? (Стреляет.)

М а м а.  Ох, Семик, ты не только наивный, но и глупый еще. Этот Дуболазов его посадил, а он про него «честный человек» говорит.

О т е ц.  Что думаю, то и говорю.

М а м а.  Вот в этом и была его беда. Надо было сначала думать, а потом не говорить. Лучше не говорить. Такое время.

О т е ц.  Меня другое волновало: как Лида там – выдержит без мужика или изменит?

М а м а.  Дурак! Вот дурак.

О т е ц.  Почему «дурак»? Так думал каждый зек. Я знаю тысячи случаев, когда жены изменяли своим сидевшим мужьям.

М а м а.  «Надеюсь на лучшее, но ожидаю самого худшего» - вот ты весь в этом.

Я.  24 ноября 1940 года.

О т е ц.  Дорогая Лидука! Прибыл, наконец, на место. Нахожусь не в Норильске, а в г. Канске, Красноярского края. Здесь разрешают посылать письма только 1 раз в 3 месяца, получать же могу без ограничения. Начал работать на строительстве гидролизного завода в Канске. Прошу тебя, моя Лика, вышли мне посылку. Главное – табак, сахар и жиры. Говорят, что из Москвы нельзя посылать посылки. Да здравствует товарищ Сталин!

Я.  Отцу хотелось выглядеть верноподданным. Но в клоповнике все были клопами.

О т е ц.  Не все.

Я.  Все!

О т е ц.  Не все!

Я. Все!

О т е ц.  Не все. Вот адрес, по которому можешь послать деньги, а их передадут мне. Не знаю, верно ли это, но попробовать надо. Адрес: г. Канск, Красноярского края, до востребования, Егоровой Анастасии Алексеевне. В телеграмме мне сообщи: «Деньги выслала». Вышли 250 руб., если не пропадут, то можно будет в следующий раз еще перевести. Ваш Сема.

Я.  Да. Действительно клопами были не все. В письмах мелькают фамилии. В том числе тех, кто оболгал отца. Но есть те, кому хочется сказать “спасибо”. Павлов, Решетников, инженер Горлин.. Кто эти люди, и где они сейчас?! Ведь не согласились с другими «экспертами»!.. А некто Анастасия Егорова – вольная жительница Канска, с риском для жизни согласившаяся передать деньги заключенному. Кто она? Где она?

Через десятки лет я пытаюсь ей поклониться. Сталин и Берия не понимали, что человеческое все равно сильнее бесчеловечного, хоть всю страну, весь народ посади в яму, а найдется на Руси какая-нибудь Анастасия Егорова, и поможет человеку, и выживет он и страна.

О т е ц.  Горе сплачивает.

М а м а.  Я помню одно письмо. Марик мне его вручил с криком: «Мама, мама, папа приезжает!» Я ахнула. Прочитала письмо, спрашиваю тебя: «Почему, сыник, ты решил, что папа приезжает?»

Я.  А что, нет?

О т е ц.  Нет.

М а м а.  Он в слезы, я за ним. Почему он решил, что… я так и не узнала. Одно ясно: он тебя тоже ждал. Как и я!

Я.  Мама! Папа! А у меня сохранился ваш патефон. Заведем?

М а м а.  Заведем.

Я ставлю патефон на пол, крутит ручку. Музыка.
О т е ц  и М а м а  танцуют.

М а м а.  Твой отец был сентиментальным человеком.

Я.  Будешь сентиментальным на сорокаградусном морозе и во взаимоотношениях с паханом.

М а м а.  Я имею в виду его манеру писать письма. В каждом письме – объяснение в любви, слова на разрыв души, нежность и ласка.

Я.  Все-таки поразительно, что ты держалась.

М а м а.  Ничего поразительного. Я просто любила его.

Я.  Как? На расстоянии?

М а м а.  Я каждый божий день разговаривала с ним. Мысленно. Я ощущала его рядом с собой круглые сутки. К тому же ты был точной копией отца. Бабушка про тебя говорила: «Отцовская порода»!.. Она тоже безумно любила тебя, баловала. Мы приближались к войне, совершенно не чувствуя, что нам еще предстоит пережить…

О т е ц.  Канск, 19 апреля 1941г.

Я.  До начала войны два месяца и два дня.

О т е ц.  Дорогая Лидука! Вот уже месяц, как я не получаю от тебя писем, что случилось? Последняя посылка также была два с половиной месяца назад. Не оставляй меня! Не оставляй! Не оставляй! Принимаю участие в работе хорового и драматического кружка. 15-го и 16-го числа мы ставили в клубе лагпункта пьесу Гусева «Слава». Я играл роль Николая Маяка. (Появляется начальник лагеря).

Я.  Смешно!

О т е ц.  Прошло с большим успехом.

Я.  Очень смешно!

О т е ц.  Нач. лагпункта объявил нам благодарность и сказал речь.

Н а ч.  л а г е р я.  За то чувство, которое вы вложили в исполнение этой пьесы, за правильное ее понимание и удовольствие, доставленное зрителям, - от парторганизации всем участникам спектакля – привет и благодарность. А вам лично – книга Николая Алексеевича Островского «Как закалялась сталь».

<< Назад - Далее >>

Вернуться к Выпуску "ДИАЛОГ-ИЗБРАННОЕ" >>