ГЛАВНАЯ > ДИАЛОГ-ИЗБРАННОЕ > ТЕАТР

Марк РОЗОВСКИЙ (Россия)

ПАПА, МАМА, Я И СТАЛИН

Документальная драма в двух частях

(Продолжение)

О т е ц. И как можно ставить ребенка голыми коленками на горох?

М а м а. Чтоб не врал.

О т е ц. Это унизительно для детской души.

М а м а. Упрямый и очень подвижный. Ни минуты покоя!

Я.  Мам, можно я встану уже?

М а м а. Встань. Очень чувственный и ранимый. Хорошо, что любит читать.

Я.  Жюля Верна.

М а м а. Много читает!

Я.  Майн Рида! «Всадник без головы». И Чехова… «Каштанку»…

М а м а. Почему ты не передал ничего для сына? Оторвал бы хотя бы пуговичку для него! Марик пьет рыбий жир – это полезно ему, но доставать рыбий жир можно только по блату, у врачей, в аптеках нету. Марик неусидчивый, шалит, не слушается, любит смеяться и драться во дворе со сверстниками, обид не переносит.

Я.  Юшка, мой сосед, с которым мы дружили, кричал мне во дворе: «Магик, бгынзу хочешь?»

М а м а.  Сразу – на кулачки. На днях пришел с разбитой губой.

О т е ц.  Поцелуй его от меня в разбитую губу.

М а м а.  Дорогой, Семик! Вот я снова дома. Все прошло, как сон. Как сон. Такая печаль, что трудно себе представить.

В поезде, еще когда я ехала домой, я чувствовала, что потеряла тебя опять, все дорогое мне. Что же это? Когда же настоящая радость вернется к нам?..

О т е ц.  Пиши. Ты мне редко пишешь. Если можешь, пришли хоть немножко денег. Я тут нищий.

М а м а.  Денег нет ни на что.

О т е ц.  Прости, что попросил. Люблю тебя так же крепко, как всегда.

М а м а.  Почему ты молчишь?

О т е ц.  Почему ты мне не пишешь?

М а м а.  Что-то случилось?

О т е ц.  Целую тебя.

М а м а.  Почему молчишь?

О т е ц.  Это ты молчишь. За три с половиной месяца имел от тебя лишь два письма.

М а м а.  Я не получаю от тебя писем.

О т е ц.  И вдруг радостная весть! Мне объявили о предстоящем освобождении. Предложили выбрать место жительства.

Я. Без ста городов. В Москве жить запрещено.

О т е ц.  Я выбрал для себя Сталиногорск Тульской области. Вообще Тула – это же Москва рядом.

Я. Свершилось!.. Мама, скажи что-нибудь! (Мама молчит). Отец отсидел не восемь лет, а десять. Никто не объяснил, почему.

М а м а.  Еще два года одна.

Я. Первый раз отец приехал в Москву тайно. Он позвонил в парадную дверь, мама открыла с колотящимся сердцем, но без лишних эмоций - надо было прошмыгнуть по коридору как можно незаметнее. Уже в комнате он впервые увидел меня не грудным, а десятилетним мальчишкой.

О т е ц.  Я хотел поднять тебя на руки, поцеловать, но ты не дался. Уклонился! Я понял, что он дичится меня.

М а м а.  Сема заплакал, я заплакала вслед.

Я. И бабушка моя тоже заплакала, глядя на эту встречу Одиссея и Пенелопы.

О т е ц.  Лика, я люблю тебя.

М а м а. Пожалуйста, без этих слов.

Я. Через два часа мы пошли с отцом в баню.

М а м а.  Марик, не бойся. Это твой папа.

Я. В мужскую.

О т е ц   В Сандуны!

Я. В люкс, высший разряд, за восемь рублей.

О т е ц.  В бассейн нырнешь?

Я.  Раньше меня водили совсем в другие разряды – за двадцать и за тридцать копеек. Причем под мышкой у моих женщин, бабушки и мамы, всегда был таз и завернутый в полотенце этакий огромный коричневый кирпич, хозяйственное мыло. Им мне и голову мыли, и тело. Скребли спину, затем отправляли под душ, краны прокручивались и выдавали либо холодный, до ледяного, ливень, либо очень горячий, такой, что терпеть невозможно, - средней температуры не было. А потом начинался главный процесс – стирка! На все уходило не менее трех часов. Мама и бабушка все боялись, что какая-нибудь соседка донесет о том, что к Лидке приехал муж-зэк на две ночи. Но никто из коммуналки не донес.

О т е ц.  Я сейчас в Буреполоме. Это под Тулой. Приезжайте ко мне жить с Мариком и Александрой Даниловной.

М а м а.  Уехать – потерять площадь в Москве.

О т е ц.  Но мы должны быть вместе. Надо решать.

М а м а.  Я не знаю, что делать!

О т е ц.  Приезжайте.

М а м а.  Это невозможно.

О т е ц.  Почему? Почему? Почему?

М а м а.  Почему ты мне не пишешь? У тебя кто-то есть?

О т е ц.  Приезжайте ко мне.

М а м а.  У тебя кто-то есть?

О т е ц.  Я не могу больше без вас.

М а м а.  У тебя кто-то есть.

О т е ц.  Не могу – один. Я же уже на свободе. Надо решать.

М а м а.  Марик не может бросить Гнесинку.

О т е ц.  Да придумали вы эту Гнесинку, чтобы не переезжать ко мне из Москвы! Не надо мухлевать! Гнесинка - отговорка.

М а м а.  Сколько женщин у тебя к этому времени было?.. Посчитай!

О т е ц.  Опять ты за свое! Я ни с кем не встречаюсь, прихожу домой, все один да один. Изорвал костюм, надо было заштопать, хорошо здесь одна девушка, Лиля Шарабанова, я с ней подружился, один раз починила мне костюм. Подкладку на пальто сейчас еще надо, а неудобно ее просить об этом. Надо принимать какое-то решение нам с тобою. Марик, передай маме: нам надо встретиться. Я собираюсь приехать в Москву в начале октября, после того, как выполню план третьего квартала.

Я. И они встретились в Александровском саду у грота - традиционном месте встреч влюбленных.

М а м а.  Сядем здесь.

Я. Ну и место выбрали! Под стеной Кремля.

О т е ц.  Здесь красиво. Никто нам не помешает.

М а м а.  Ну. Что ты хотел мне сказать?

О т е ц.  Я хотел… хотел тебе сказать, что по-прежнему люблю тебя.

М а м а.  Не верю я.

О т е ц.  Ликин!..

М а м а.  Что Ликин? Ты изменил мне. Предал меня и Марика.

О т е ц.  Перестань. Были такие обстоятельства…

М а м а.  Да не хочу я слышать ни о каких обстоятельствах. Ты поступил грязно, как последний подонок….

О т е ц.  Перестань меня оскорблять. Все эти годы я любил тебя и только тебя. И сейчас люблю.

М а м а.  Это слова. Только одни слова, слова, слова… Ничего не хочу слушать.

О т е ц.  Зачем ты пришла на этот разговор?

М а м а.  Вот и я думаю, зачем.

О т е ц.  Я так понимаю, мы хотим выяснить наши отношения.

М а м а.  А что их выяснять?.. Ты бросил нас. Меня и Марика. Признай, что ты нас бросил. У тебя эта… как ее? Лиля Шарабанова… которая тебя заштопала! У тебя другая семья.

О т е ц.  Да какая семья?! Так сложились обстоятельства. Я был один. Но я не мог быть один.

М а м а.  Я же могла.

О т е ц.  Ты другое дело. Ты забываешь, что ты была здесь, а я там. А там – это не здесь.

М а м а.  Да, конечно, тебе было страшно тяжело. А мне?..

О т е ц.  Вот что, Ликин, послушай меня теперь. Не перебивай. Единственный способ сохранить нашу семью – вам с Мариком переехать ко мне.

М а м а.  Куда?

О т е ц.  Станция Решеты, Тульская область.

М а м а.  То есть… ты предлагаешь… бросить Москву… комнату… прописку, площадь…

О т е ц.  В Решетах у нас будет тоже коммуналка, но не в подвале, как в Москве… Жилищные условия – нормальные: печка, колодец, уборная, правда, во дворе, но – привыкнете.

М а м а.  Ты хочешь, чтобы я вот так поднялась с больной мамой и Мариком и переехала к тебе… в эту глушь… ты это предлагаешь?

О т е ц.  Да. Я это предлагаю.

М а м а.  Это невозможно.

О т е ц.  Но почему?

М а м а.  Я же тебе, кажется, все объяснила. У Марика Гнесинка.

О т е ц.  Да! Да! Да! У Марика Гнесинка! У Александры Даниловны – больная нога! У тебя с моими родственниками свои счеты!.. Лида, ты соображаешь, что ты говоришь?! Что на весах? Я вернулся оттуда, откуда не возвращаются! Все эти годы я жил одной мечтой – быть с вами и только с вами! И вот, когда это может стать реальностью…

М а м а.  Ты изменяешь мне.

О т е ц  (встает на колени). Ну… Прости меня, если можешь.

М а м а  (после паузы, в слезах). Не могу.

О т е ц.  Тогда по-другому… Скажи, ты все еще любишь меня?

М а м а.  Да.

О т е ц.  Тогда почему невозможно то, что я предложил?

М а м а  (в слезах). Не знаю. Невозможно, потому что невозможно.

О т е ц  (тихо). Будь я проклят, но ты не права.

М а м а.  Не надо было изменять мне.

О т е ц.  Опять ты о том же. Я же сказал, прости.

М а м а.  Не могу простить.

О т е ц.  Еще раз подумай, что ты говоришь.

М а м а.  Ты же меня знаешь. Если я говорю, значит, я подумала.

О т е ц.  И что будет?

М а м а.  У тебя есть сын.

О т е ц.  А ты?

М а м а.  Меня у тебя нет.

О т е ц.  Значит, все?

М а м а.  Значит, все.

Я. Они разошлись. А через четыре месяца отца «захомутали» по новой.

Т р е т и й   с л е д о в а т е ль  (выйдя на сцену). При обыске обнаружено: часы ручные № 036988; ремень поясной – 1 шт.; ремень брючный – 1 шт.; мундштук – 1 шт.; шарф – 1 шт.; механическая застежка от рубашки; пальто демисезонное; гимнастерка; брюки; валенки с калошами.

О т е ц.  Изъятое при обыске в протокол внесено полностью, запись сделана правильно.

Т р е т и й   с л е д о в а т е л ь.  Распишитесь. Город Тула, 1948 года, декабря 15-го дня. Вы арестованы за проведение враждебной работы против Советского государства после отбытия срока наказания. Намерены ли вы следствию рассказать правду, не дожидаясь изобличения?

О т е ц.  Я следствию говорю правду. Никакой вражеской работы против Советского государства после отбытия срока наказания я не проводил.

Т р е т и й  с л е д о в а т е л ь.  Изобличаетесь по статьям 58-7 и 58-11…

О т е ц.  В Туле меня пытали… Электрической лампой двенадцать часов в глаза.

Т р е т и й    с л е д о в а т е л ь.  Пять суток карцера. Виновным себя не признал. Распишитесь.

О т е ц.  Расписался!

Я. Что может чувствовать закоренелый, пропахший лагерем зэк, вышедший на свободу, хватанувший ртом этот ее сладкий ветер и снова получивший удар в самое незащищенное место. Согласно теории второй волны, по решению Сталина и Берии выжившие и вышедшие на свободу зеки подлежали повторному аресту.

Т р е т и й   с л е д о в а т е л ь.  Эти миллионы представляли опасность для нашего государства.

Я. Опять ни жены, ни сына, ни благополучия, ни счастья. Выть хочется.

О т е ц.  Где ты, Бог?.. Православный, иудейский, хоть какой-нибудь!.. Вот я стою перед тобою, перешибленный влет полуинвалид, полусумасшедший, в нищете, в отчаянии, лишенный всего и вся, одинокий и голодный, грязный и худой, не знавший секунды счастья, теперь уже бессемейный бывший красавец, уже никому не нужный, ни во что больше не верящий – зачем еще дышу?.. Зачем цепляюсь за жизнь? Мне переломали не год, не два… Мне жизнь переломали. Все, что только возможно, переломали.

Я. И пошло-поехало вторым кругом, по той же знакомой дорожке, освещенной тусклым тюремным фонариком и с которой уже никогда не сойти, не сбежать. А что делать, судьба такая - пропащая…

О т е ц.  Мне переломали семью. Предварительно переломали любовь – единственно крепящую душу зэка силу. Когда меня второй раз взяли, я понял, это конец. Это все. Другого не будет. История поставила меня у параши. Навечно. Навсегда.

М а м а.  Семик! Что ж это, Семик?!

О т е ц.  А идите вы все на... Все меня предали! Все.

Я. Мама, не молчи. Скажи что-нибудь. (Мама молчит.) Ты же его мучаешь.

М а м а.      «А здесь, в глухом чаду пожара,

Остаток юности губя,

Мы ни единого удара

Не отклонили от себя.

И знаем, что в оценке поздней

Оправдан будет каждый час…

Но в мире нет людей бесслезней,

Надменнее и проще нас».

Я. Мама! Патологическое неумение прощать. Это у нее чисто греческое в крови. Моя русская бабушка, Александра Даниловна Губанова, в далеком 1910 году принесла ребенка от красивого грека по имени Михайло Котопуло и назвала ту девочку Лидией. И стала расти Лида в безотцовщине, как я, ибо вскоре после рождения ребенка грек Михайло сгинул навсегда. Куда бедному податься от войн и революций? Да в Грецию, куда ж еще? И уплыл по Черному морю прямо через Босфор. А мама… что мама? Подросла, сделалась красавицей, засмотреться можно!..

И засматривались. Всю жизнь на нее мужчины засматривались, пытались ухаживать, но она всех отшивала…

М а м а.  Не всех. Только тех, кто лез.

Я. А лезли все. Я помню…

М а м а.  Ну, что ты городишь?.. Что ты помнишь?.. Ты же маленький совсем был.

Я. Седова помню… Чугунова помню…

М а м а.  Чугунова помнишь? Я-то забыла.

Я. Еще этого… как его, грузина такого… Плоткина.

М а м а.  Ну, какой же Плоткин грузин?

Я. Он был с усами. А все, кто с усами, для меня были грузинами. Вот я его и считал грузином.

М а м а.  Все они, да, ухаживали за мной. Помогали. Седов в сумочку клал деньги. Понимал, что я так не возьму. Чугунов подарки делал, к 8 Марта, на 1 Мая, - духи «Красная Москва» - футляр в виде Кремля.

Я. А генацвале Плоткин? 

М а м а.  Плоткин был богатым дядей. Он мне отрез подарил. Крепдешиновый. На платье.

Я. И ты… принимала их подарки?

М а м а.  А что ж было делать?.. Они же от сердца, от всей души. Но ни с кем из них я не была близка.

Я. И это правда. Мама не умела притворяться. Весь мир она безошибочно делила на плохое и хорошее. Она судила всех своим беспощадным судом: этот негодяй, тот неискренний, этот наглый, тот вор. И рубила отношения. Наотмашь. Навсегда. Мама, так нельзя с людьми!

М а м а.  Только так!

Я.  И в результате оставалась одна.

Музыка. На сцене вдруг появился некто Чугунов. С цветами.

Ч у г у н о в.  Лидочка!.. Лидочка! На правах вашего сослуживца разрешите я вас так буду называть…

М а м а.  Лучше зовите Лидия Михайловна, Павел Федорович.

Ч у г у н о в.  Я Павел Федорович. Нет-нет. Разрешите преподнесть вам этот букет с секретом. Оп-ля!

М а м а.  Преподнесть?.. Ох, Павел Федорович …

Ч у г у н о в.  Я Павел Федорович, но зовите меня Павлик. Я за вами давно наблюдаю и сделал некоторые выводы.

М а м а.  Какие же?

Ч у г у н о в.  Вы – неприступная крепость. Но нет таких крепостей, которые мы, большевики, не могли бы взять.

М а м а.  Павел Федорович…

Ч у г у н о в.  Я Павел Федорович.

М а м а.  Вы сейчас сказали пошлость.

Ч у г у н о в.  Слова товарища Сталина, по-вашему, пошлость?.. Ну вы, Лидочка, даете.

М а м а.  Я вам не Лидочка. Все же Лидия Михайловна.

Ч у г у н о в.  Оп-ля! Шампаневский.

М а м а.  Что?

Ч у г у н о в.  Шампусик.

М а м а.  Что?

Ч у г у н о в.  Пусик-пусик, мой шампусик.

М а м а.   Павел Федорович…

Ч у г у н о в.  Я Павел Федорович.

М а м а.  Какой же вы…Павлик…

Ч у г у н о в.  Пошляк? Немного пошлости нам не помешает. А у меня водочка для заводочки – бабушка из деревни прислала. Самогоночка для разгоночки. «У нас не было автомобильной промышленности, у нас есть автомобильная промышленность».

М а м а.  Это вы к чему?

Ч у г у н о в.  Так, к слову. Оп-ля. Жить стало лучше, жить стало веселее. Лучше – на сто процентов, веселее – на сорок градусов. Жизнь стала тяжелая, пошлая, грубая, а хочется… хочется…

М а м а.  Я вижу, Павел Федорович, что вам чего-то очень хочется, но сразу предупреждаю: я вам дам пощечину, если вы ко мне полезете.

Ч у г у н о в.  До пощечины дело не дойдет. Мы сейчас с вами еще выпьем, еще посидим, а уж что дальше будет – одному Богу известно.

М а м а.  Павел Федорович, остановитесь.

Ч у г у н о в.  С наступающим праздничком – Днем солидарности трудящихся. Оп-ля!

М а м а.  Он был еще и пьяница. А я пьяни не выношу!

Ч у г у н о в.  Да здравствует 1 и 2 Мая! (Совсем другим, официальным тоном.) Лидия Михайловна! Вы завтра на демонстрацию идете?

М а м а.  Иду.

Ч у г у н о в.  Кого понесете?

М а м а.  В каком смысле?

Ч у г у н о в.  На правах вашего сослуживца… точнее, вашего профорга… разрешите спросить: какой вы портрет понесете?

М а м а.  Какой дадите.

Ч у г у н о в.  Правильное решение… Так я вам дам… из хорошего к вам отношения… лично вам, Лидия Михайловна,  хочу доверить… портрет товарища Берии. Понесете?

М а м а  (сверкнув глазами, в сторону). Думала, Сталина даст. Он знал, что у меня муж сидит по 58-й и издевался.

Ч у г у н о в.  Так понесете?

М а м а.  Понесу.

Ч у г у н о в (пьет). А я товарища Сталина понесу. Оп-ля. А вы, Лидочка, не выпили?.. (Павел Федорович зацокал языком.) Ай-ай-ай… Вы слышали?.. Со-ли-дар-ности!.. А с вашей стороны, Лидочка, что-то я никакой солидарности не чувствую.

М а м а.  Павел Федорович…

Ч у г у н о в.  Я Павел Федорович! (Хватает «Лидочку» за грудь, тотчас получает пощечину.) Оп-ля! (Уходит.)

Новая музыка. Входит Седов. Он в пальто и с портфелем.

С е д о в.  Лида, я, как всегда, в обеденный перерыв. Извините. Времени мало…

М а м а.  Чаю?

С е д о в.  Нет, спасибо. Не до чая. Я быстро скажу и уйду.

М а м а.  У меня каша есть, хотите?

С е д о в.  Я на работе перекусил. Я вам хочу сказать… Сейчас скажу и уйду. Я прочту. Сядьте. (Читает по бумажке стих.)

                                               Тебе

Моя любовь тебя к любви обяжет

И вечною весной окрасит жизнь мою.

Пускай моя рука с твоей рукой нас свяжет

И солнечным лучом погладит жизнь твою.

М а м а.  Это дрянные стихи, Алексей.

С е д о в.  Чем?

М а м а.  Рифма «мою – твою» не годится.

С е д о в. Почему?

М а м а.  Это трудно объяснить непоэту.

<< Назад - Далее >>

Вернуться к Выпуску "ДИАЛОГ-ИЗБРАННОЕ" >>