ГЛАВНАЯ > ДИАЛОГ-ИЗБРАННОЕ > ТЕАТР

Марк РОЗОВСКИЙ (Россия)

ПАПА, МАМА, Я И СТАЛИН

Документальная драма в двух частях

(Продолжение)

С е д о в.  А я и не претендую, какой я поэт? Я энергетик. Ведущий специалист по строительству электростанций в нашей стране, как ты знаешь. Я обеспеченный человек. Но я не об этом. У меня двое детей, я знаю, у тебя тоже есть ребенок. Мы знакомы давно…

М а м а.  Действительно, знакомы мы были давно. Еще пять лет назад, когда я работала в промкооперации, Алексей приходил в отдел проводить у нас совещания.

С е д о в.  Вы мне тогда очень понравились. Как инженер, как дама, как человек.

М а м а.  Он всегда приходил в обеденный перерыв.

С е д о в.  Вы же знаете, после работы не могу – надо забирать ребенка из садика.

М а м а.  Чаю? Он всегда отказывался от чая. Просто сидел и смотрел на меня молча. Мы были на «вы», то в стихах он всегда говорил мне «ты».

С е д о в.  Мне пора… Обеденный перерыв заканчивается.

Лида… я хочу сказать, что у нас все будет хорошо, я смогу обеспечить нашу новую семью. Я люблю вас. Выходите за меня замуж. Я все сказал в своих стихах. Вам не понравилось?

М а м а.  Это дрянные стихи, Алексей.

С е д о в.  Я понял. (Вырывает лист со стихотворением, кладет на стол.) Тебе. Да, вот еще. Я уезжаю на неделю в командировку, меня не будет в городе. Это вот… (Кладет деньги на стол.) 

М а м а.  Нет-нет-нет!

С е д о в.  Это Марику! Купите все, что захотите. Лида, вы еще подумайте. Можно я приду через неделю в обеденный перерыв? (Уходит.)

М а м а  Он так и не приехал никогда. Ни в один обеденный перерыв. Зато ко мне зачастил Додик Плоткин.

Я. Кинорежиссер!

М а м а.  Это он себя выдавал за кинорежиссера, а на самом деле он был… был неизвестно кто. Делец, одним словом.

Входит Плоткин. С усами и в бабочке.

П л о т к и н.  Вам привет от Кемперов!.. С кисточкой!

Я. Кемперы… Кто такие Кемперы?

М а м а.  Кемперы – это родственники дяди Самуила, нашего соседа по коммуналке, и еще родственники Владимира Коралли, мужа самой Клавдии Шульженко.

П л о т к и н.  Потанцуем? (Мама не шелохнулась.) Маркулино, а ты танцуешь? Нет? Так ты уже большой, давай я тебя научу. (Музыка). Танго! Раз, два, три… раз, два, три… Шаг вбок, потом два назад или вперед… Ну, делай, как я!.. Молодец, Маркулино! Хвалю за храбрость и чувство ритма!..

Я. Этим он мне и запомнился. Первый учитель танцев.

М а м а.  Додик, кончай баловство. Говори, зачем пришел, что тебе от меня нужно?

П л о т к и н.  А можно без Маркулино?

М а м а.  Марик, пойди поиграй в коридоре.

П л о т к и н.  Э, ладно, пусть услышит, я ведь ничего такого не предлагаю.

Я.  Я выйду!

М а м а.  Что ты предлагаешь?

П л о т к и н.  Я не предлагаю, я прошу. Это просьба Кемперов, не только моя. И Клавдии Ивановны.

М а м а.  Той самой?

П л о т к и н.  Да, Шульженко. Короче… есть камешки… два мешочка… ты не могла бы их спрятать у себя годика на два-три? Четыре лучше!

М а м а.  Я? Спрятать?

П л о т к и н.  Ну, не спрятать, а взять на хранение, что ли… даже можешь годика два-три их и поносить. Если захочешь.

М а м а.  Я? Чужое?

П л о т к и н.  Годика два-три оно будет твое, а потом отдашь. Ты же честная.

М а м а.  Кто тебе это сказал?

П л о т к и н.  Кемперы. Они за тебя ручаются. Да и я знаю, что тебе можно любую плюху доверить. Ты ведь у нас кремень.

М а м а.  Я?.. Кремень?.. С чего вы взяли?

П л о т к и н.  Так… наблюдение ведем… уже несколько лет…

М а м а.  Нет, Додик, я не кремень. И я не возьму камешки.

П л о т к и н. А чего так?

М а м а.  Я боюсь.

П л о т к и н.  Нам казалось, ты ничего не боишься.

М а м а.  Вы забыли об одном: Сема сидит.

П л о т к и н.  И что?

М а м а.  Пока он не вышел, я не могу рисковать, даже если риска один процент.

П л о т к и н.  Рисковать, рисковать. Не будешь рисковать, будешь куковать.

М а м а.  Судьба такая. Если что-то может помешать его возвращению, я должна отказаться от всего. Пойми, я замерла в ожидании.

П л о т к и н.  Именно замерла. А ты еще молодая, тебе надо жить. А тут? Это что, жизнь что ли? Тут крысы бегают.

М а м а.  К чему ты это все?

П л о т к и н.  Тебе заплатят за услугу. Хорошо заплатят.

М а м а.  Нет.

П л о т к и н.  Почему?

М а м а.  Потому что я уже сказала «нет».

П л о т к и н.  Нет – так нет. Ну, оставайся в своем этом вот подвале. Маркулино, патефончик заведи. (Музыка, танго.) Ты очень хорошая. Я тоже хороший. Почему бы двум хорошим людям…

М а м а.  Я уже сказала. Потому что Сема сидит.

П л о т к и н.  Он сидит, как собака на сене. Такая баба пропадает! Какая ж ты, Лидия Михайловна не женщина! (Уходит.)

Я.  Разогнала!.. Папа (появляется Отец), она всех своих ухажеров разогнала. У нее в мире были только ты да я… Мы двое определяли ее жизнь поминутно. Ты должна была его понять. И простить.

М а м а.  А меня кто-нибудь понимал?

Я.  Друзья, бабушка… У тебя был я, наконец. Хоть и маленький, но родной.

М а м а.  У твоего отца на первом месте были сестры, потом уж я… и ты!

О т е ц.  На что ты так обиделась?

М а м а.  На твоих сестер. Я всегда чувствовала их презрение. Постоянно чувствовала, понимаешь? (Появляется дядя Лева.) Они мне давали понять…

Д я д я  Л е в а.  Здравствуйте.

Я. И дядя Лева?

М а м а.  Лева был замминистра. Большой человек. Он окончил Институт Красной профессуры и был прекрасным организатором здравоохранения.

Д я д я   Л е в а.  Прекратите.

М а м а.  Его знали и уважали в Кремле.

Д я д я  Л е в а.  Профессор Вебер!.. Лев Григорьевич Вебер!

М а м а.  В медицинском мире он был величина. И человек хороший. Добрый. Интеллигентный. Лично к нему у меня нет никаких претензий.

Я.  Кто тогда был причиной ваших раздоров?

М а м а.  Это все Паша. Полина.

Д я д я  Л е в а.  Моя жена. Тебе тетя. Семина сестра. Между прочим, прекрасный врач - терапевт.

М а м а.  Распрекрасный! Она с Левы пылинки сдувала. Боялась за его карьеру. Ведь он стал замминистра здравоохранения.

Д я д я  Л е в а.  Какого министра? Наркома РСФСР.

М а м а.  Ну, наркома.

Я.  Ну а причем тут папа?!

Д я д я  Л е в а.  Вторая его сестра и тетя твоя – Роза – и ее муж Саша тоже были высококлассными специалистами. Всю жизнь отработали в больницах и поликлиниках. А я еще у Семашко начинал. Потом в клинике для старых большевиков… Потом меня чуть не расстреляли, я отказался бальзамировать мозг товарища Кирова, но Иосиф Виссарионович меня поддержал, и товарища Кирова сожгли.

М а м а.  Они все, вся семейка, меня ненавидели.

О т е ц.  Неправда!

М а м а.  Правда. Я зря никогда ни на кого… У меня этого нету. А вот они Сему клевали…

Я. За что?

М а м а.  За то, что он в меня влюбился. Они считали, что мы не пара. Я Семе не подхожу.

Я.  Папа, было такое?

О т е ц.  Ну, было. Когда мы еще только поженились. Но потом…

М а м а.  Потом мне всегда демонстрировали, что Сема совершил ошибку жизни.

О т е ц.  Да не демонстрировали! Обычная ревность сестер. Любимый братик теперь не с ними. Ерунда, в общем.

М а м а.  А для меня это была не ерунда!

Я.  Нет, мама, будем честны: причиной ваших раздоров все-таки была ты. Твоя болезненная ранимость. Ты во всем видела подвох. Это твоя черта.

М а м а.  Когда Сему посадили, Паша сделала все, чтобы об этом никто не узнал. Лева делает карьеру, Лева, видите ли, должен быть чистым. А Сема – это грязь, которая к нему не должна прилипнуть. Мне прямо намекнули, что я не должна ходить в их дом.

О т е ц.  Чушь!.. Бред какой-то! Бред!

Д я д я  Л е в а.  Прекратите.

М а м а.  Вот и я так считала! Бред!

Я.  Мама!

М а м а.  Но я смолчала, спросила только: «А как же Марик?», они ответили… (Дяде Леве) Что?

Д я д я  Л е в а.  Мы будем к вам ходить. А вы к нам лучше...

М а м а.  Вот так!

Я.  Хорошенький намек!..

О т е ц.  Я в это не верю. Но даже если Паша тебе так сказала – что такого?.. Она же правильно делала – берегла Леву. А что, он должен был из-за меня погореть?

Д я д я  Л е в а.  Прекратите. Прекратите. Прекратите.

М а м а.  Сема еврей, я гречанка – мы не пара!

Я. Мама!

Д я д я  Л е в а.  Я вас прошу, не поднимайте эту тему! Мы коммунисты-интернационалисты.

М а м а.  Но я сказала: «Ноги моей у вас больше не будет». Они закричали: «А Марик? Марик? Ты не имеешь права!.. Сема – наш брат, а Марик – его сын»…

Д я д я  Л е в а. Разве не так?

М а м а.  Мы жили в коммуналке, голодали, нищенствовали, а у вас была своя отдельная квартира! Вы получали паек. Вы получали паек? Буржуи!

О т е ц.  Боже мой!

М а м а.  Я на все имею право, потому что я – мать.

О т е ц.  Лида, я тебя прошу, ради нашего Марика! (Все кричат.)

М а м а.  Хорошо. Марика я вам разрешаю забирать – раз в месяц!.. если вы такие родственники!..

Д я д я  Л е в а.  Мы очень переживали. Марик, детка, твоя тетя Паша тебе тортик передала. (Дает тортик Марику.)

О т е ц.  Лика, я в письмах категорически просил установить с тобой нормальные родственные отношения! (Мама демонстративно выбрасывает тортик в мусорное ведро.)

Я. Правильно Чехов сказал, что мир гибнет не от разбойников, не от пожаров, а от ненависти, вражды, от всех этих мелких дрязг!

Д я д я  Л е в а.  Чехов… да. А Ильич любил Горького. (Уходит.)

Я. Мама, ты сделала то, что папа просил?

Молчание.

Я. Ты поехала к ним?.. Нет, ты не вняла его просьбе, не поехала. Почему?.. Объясни, наконец, почему, мама? Не понимаю. Твой муж отматывает срок в зоне, а ты…

Ты тоже ревнуешь… но – зря!.. Зря!

М а м а.  Ничего не зря. Я сходила с ума от разрыва с ним, а он мне не верил, и это меня обижало, даже оскорбляло.

Я. Он имел право ревновать.

М а м а.  Ему ревновать было не к кому.

Я.  Мама, он мог к столбу ревновать… Вы были в неравном положении, ты могла попытаться его понять, как ему там одиноко…

М а м а.  А мне здесь было как?.. Не одиноко?

Я.  Но тебя не стригли наголо, чтобы не завелись вши!.. тебя не охраняли с вышки, ты не жрала баланду, и тебя не гнали этапом по Сибири!

М а м а.  Мне было гораздо хуже. Потому что я женщина, я вынуждена была содержать троих: тебя, твою бабушку и себя.

Я.  Ты всегда чувствуешь свою правоту?

М а м а.  Абсолютно.

Перемена света. Три следователя и отец.

Д у б о л а з о в.  Изобличается… по статьям 58-7 и 58-11…

В т о р о й    с л е д о в а т е л ь.  Не признал.

Т р е т и й   с л е д о в а т е л ь.  С высылкой на поселение – город Абан Красноярский край. Распишись.

Д у б о л а з о в.  Распишись!

В т о р о й   с л е д о в а т е л ь.  Распишись!

О т е ц.  Расписался! Не будет мне уже другой жизни. Все! Век свободы не видать… История загребла меня своим паршивым веником и кинула на помойку. Какая же ты падла, история! И какой же я дурак, что тебе верил.

М а м а.  Марик большой. Мы бросили Гнесинку.

Я (напевает).

Артиллеристы, Сталин дал приказ:

Поймать училку, выбить левый глаз…

М а м а.  Замолчи. Что ты поешь?

Я.  У нас весь класс поет. Школьный фольклор. И еще:

Американцы, Сталин дал приказ,

Чтоб всю тушенку вы везли для нас,

Чтоб сотни тысяч матерей

Стояли в очередь за ней.

Чтоб колбасы у нас – вагон! Вагон!

М а м а.  Это кто сочинил?

Я.  Это я. Добавка к фольклору.

М а м а.  Тебя исключат. Перестань петь.

Я.  Все поют, и я пою.

М а м а.  Всех исключат! И тебя в первую очередь!

Я.  Всех не могут исключить!

М а м а.  Могут! Я лучше знаю!

Я.  Все равно… Буду петь! Буду петь!

М а м а.  Пой! Но хотя бы не сочиняй, умоляю тебя! Чай будешь пить, хулиган?

Я.  С чем? С сахаром?

М а м а.  Сахара нет. Будем пить чай… со страхом! Марик любит читать газеты.

О т е ц.  Лучше бы книги читал.

Я.  Я и книги читаю.

О т е ц.  Что там в ваших газетах пишут?

Я.  Черчилль и Трумэн развязали холодную войну.

О т е ц.  А у меня своя холодная война. В Управление МВД по Красноярскому краю. Прошу вернуть мне незаконно изъятые при обыске и аресте в Туле вещи: скатерть настольная…

Д у б о л а з о в.  1 шт. старая.

О т е ц.  Подушка.

В т о р о й  с л е д о в а т е л ь.  Пуховая.

О т е ц.  Одеяло шерстяное.

Т р е т и й   с л е д о в а т е л ь.  Новое.

О т е ц.  Гимнастерка.

Д у б о л а з о в.  Поношенная.

О т е ц.  Сапоги резиновые.

В т о р о й    с л е д о в а т е л ь. Дырявые.

О т е ц.  Сахар.

Д у б о л а з о в. 2 кг.

О т е ц.  Крупа манная.

В т о р о й   с л е д о в а т е л ь. 2 кг.

О т е ц.  Носки, подворотнички, платки носовые.

Д у б о л а з о в.  6 шт.

О т е ц .  Полотенца.

Т р е т и й  с л е д о в а т е л ь.  2 шт.

О т е ц.  Галстук.

В т о р о й   с л е д о в а т е л ь.  Синий, 1 шт.

Я. Папа, зачем ты затеял эту переписку?

О т е ц.  Ничего не хотел им дарить. Ссыльному полагалось по закону, слышите, по закону вернуть все изъятые при аресте вещи!

Я.  Вернули?

О т е ц. Конечно, нет. Но нервы я им попортил.

С л е д о в а т е л и.   Никогда, сука, ты не выйдешь на свободу!

Я. Удовлетворен?

О т е ц.  Глупости все!.. Просто я понял, что жизнь потеряна и уже НИКОГДА, понимаешь ли ты это слово – никогда! – не буду на свободе. Никогда не увижу жену любимую, тебя не увижу. Никогда вот тебя… понимаешь?.. не увижу тебя никогда! Ты должен знать, там, в ссылке, я сошелся, да нет, женился… Чудесная женщина, тоже ссыльная. Между прочим, полька. Ее интернировали в конце войны за сотрудничество с немцами. А какое сотрудничество? Просто в ее доме под Варшавой немцы устроили штаб. Наши пришли… и ее сразу в Сибирь.

Я. Ты маму предал!

О т е ц.  Я женился на корове.

Я. На ком?

О т е ц.  На корове. У польки были дом и корова. Полька была прекрасной швеей, обшивала начальников и их жен, ей платили, в ссылке она жила хорошо. Дом, корова.

Я. И что?

О т е ц.  Дурак. Корова – это масло, это жиры! А полька приютила меня, спасла… (Опыт.) А-аа-ааа!

Я. Ужасно. Такое впечатление, что отец уже не боец. Надлом личности очевиден. Это уже совсем другой человек – по-другому живущий, по-другому, я бы сказал, поющий песенку своей жизни. Нет, он не развалился до конца, но как-то, видимо, сузился, скукожился, заперся в своих проявлениях.

О т е ц.  Как сказал твой любимый Достоевский?…

Я. «Ко всему-то человек привыкает!».

О т е ц.  Вот.

Я. И к застенку?

О т е ц.  И к застенку. (В музыке – «Я кукарача! Я куккараччча!»)

Я.  Выходит, ты привык к своей несвободе и приспособился к ней?.. И это ты, который выдержал все допросы и пытки, все этапы и унижения?.. Ты, герой!.. Какой же ты герой?!. Я о тебе лучше думал. Думал, ты боец.

О т е ц.  Чтоб выжить, надо было перестать быть бойцом, надо было заховаться в берлогу, исчезнуть с вида, зарыться. В микроба надо было превратиться. В последнюю вошь… И прогнать от себя подальше и разум, и чувства… главное, разум!.. Потому что он мешает, он спрашивает: «Почему, почему, за что?» А уже спрашивать не надо, ты насекомое, не человек, а насекомое ни о чем не спрашивает… Ты уже не человек. И правда, в зеркале на тебя смотрит какой-то чужой. Обросший, окаянный… (Закрывает лицо руками.) И если б я не стал насекомым, мы бы сейчас с тобой не разговаривали. Вот ты читаешь газеты. Что там пишут в ваших газетах?

Я.  Пишут про дядю Леву.

Появляется дядя Лева.

Д я д я  Л е в а.  Меня сняли с работы. Жду ареста. Пашу, Розу и Сашу уволили. Я агент «Джойнта». С минуты на минуту ко мне постучат.

Я.  Дело врачей. Заголовок: «Убийцы в белых халатах».

Д я д я  Л е в а.  Прекратите. Прекратите! Прекратите! (Уходит.)

М а м а  (входит). Сдох!

Музыка.

Я.  

Раз на остановке

Трамвай я поджидал,

Трамвай казался раем,

Но в рай я не попал.

И лишь кусок подножки

Я взял на абордаж.

На чьей-то дамской ножке

Я поместил багаж.

О т е ц.  Дорогой Марик!..

Я. Мы летим, ковыляя во мгле.

О т е ц.  Сообщаю тебе радостную весть.

Я.  Две старушки повисли на мне.

О т е ц.  Определением Военной Коллегии Верхсуда СССР…

Я.

А пока я летел,

Мой карман опустел.

О т е ц.  От 26 мая 1954 года…

Я.  Очищен чьей-то заботливой рукой.

О т е ц.  Я полностью реабилитирован во всех предъявленных мне обвинениях.

Я.

Слышно «ай!», слышно «ой!»,

Кто-то носом тормозит по мостовой…

<< Назад - Далее >>

Вернуться к Выпуску "ДИАЛОГ-ИЗБРАННОЕ" >>