ГЛАВНАЯ > ДИАЛОГ-ИЗБРАННОЕ > ТЕАТР
 

  Иегошуа СОБОЛЬ (Израиль)

Г Е Т Т О

(Продолжение)

Киттель надевает свои темные очки в роговой оправе, превращаясь в доктора Поля.

Именно доктор Поль входит в библиотеку Крука, который выходит из-за книжных полок. 

К а р т и н а  19 (7)

К р у к (в своей библиотеке. Диктует). «…доходят до нас известия о полном уничтожении еврейских гетто на Востоке. Подоспеют ли русские вовремя, еще до полного уничтожения гетто Вильны? Увидим ли мы уничтожение врагов наших? Более, чем когда-либо, привязан я, словно к эликсиру жизни, к своему дневнику. Это – лекарство, поддерживающее мою жизнь здесь, в гетто…» 

Входит Киттель в облике доктора Поля. На нем – гражданский костюм, очки в роговой оправе. 

П о л ь.   Послушайте, Крук… (протягивает Круку карту монастырей Вильны). Я собираюсь возложить на вас дополнительную работу. Вы для меня проведете инспекцию всех монастырей Вильны и окрестностей. Подготовите полный список всех книг, имеющихся в монастырях.

К р у к.   Для какой надобности? Какой смысл в такой работе?

П о л ь.   Никакого смысла. (Пауза) Так я обеспечиваю ваше существование. Пока вы на меня работаете – будете жить.

К р у к.   Надоело мне жить…

П о л ь.   Теперь? Когда Восточный фронт наш рассыпается, и вторжение русских в Литву – это вопрос недель или месяцев?!

К р у к.   Уже не раз говорили подобное… И когда я слышу такие разговоры, то знаю, что ждут меня еще долгие годы войны… Нет у меня сил для подобной работы…

П о л ь.   Вы ошибаетесь. У нас уже мобилизуют офицеров-хозяйственников, канцеляристов, и всех отправляют на Восточный фронт.

К р у к.                       Если это так, то почему же мне вас задерживать здесь, на этих дурацких работах, когда вы, наверняка, жаждете присоединиться к своим товарищам на передовой?

П о л ь.           Господин Крук!... Мы – интеллигентные люди!... Нет, нет!... Вы исполните работу, а я прослежу. Я для этого получил специальное разрешение из Берлина. Это ясно?

К р у к (взрывается).           Нет, господин! Мою жену… Мою мать… Мою сестру… Всю мою семью вы убили. Теперь вы ждете, чтобы я спас вас?

П о л ь.   Господин Крук, в гетто действует вооруженное подполье. Я это знаю. У вас с ними есть прочные связи. И это я знаю. Подумайте, взвесьте все, прежде чем откажете мне.

К р у к.   Подполье? Вы с ума сошли? Мы в изоляции, безоружны: можем ли мы сражаться с вами? Пожалуйста: убейте меня немедленно. Мне безразлично. Убейте еще тысячу, еще десять тысяч евреев. Надпись на стене вас предупреждает.

П о л ь.   Что вы имеете в виду?  

К р у к.  Глупцы вы! Когда вы вторглись в Россию, то написали последний акт. Вашу трагедию вы разыграете до самой последней строки.

П о л ь.   И какова же эта строка?

К р у к.   «Вот, Я насылаю на землю вашу смерч огня. И пустынею станет вся земля, и народ твой – изгнанником!»

П о л ь.   Кто же накажет нас, кто разрушит землю нашу, кто изгонит нас?

К р у к.   Культурные народы.

П о л ь (смеется). Культурные народы преследовали вас последние две тысячи лет. Кто потерял свою землю, кто изгнан из стран своих за убийство евреев? Поверьте мне, господин. К р у к.    Единственная разница между нами и другими народами Европы только в том, что мы делаем то, что они хотят сделать.

К р у к.   Немецкая философия… И наказания вам не избежать.

П о л ь.   Философия? Почему же союзники не бомбят лагеря смерти? Вы думаете, они не знают, что мы делаем в лагерях? Признайте то, что есть в реальности: вы изолированы и забыты всеми, заброшены. Никто и пальцем не пошевелит ради вас. Каждая нация заботится лишь о самой себе. Когда закончится война, мы всем понадобимся. Наша технология. А преступления наши – они забудутся быстро.

К р у к.   Еще увидим…

П о л ь.   Да, еще увидим. Но чтобы увидеть, мы должны выжить. Поэтому – монастыри, библиотеки. Вы будете работать, я – контролировать. И когда все закончится, великой честью окажется для меня возможность продолжения нашего сотрудничества – и научного, и духовного, - после войны. Я уверен, что мы сможем помочь друг другу, много сделаем для ближних наших и в будущем. До свидания. 

Поль уходит. Крук склоняется над картой, на которой обозначены монастыри в окрестностях Вильны. А на сцену выходят все актеры с красными знаменами и первомайскими лозунгами. Красные полотнища спускаются и сверху.

Все пространство сцены заполняется красным.

К а р т и н а  20 (8) 

Вся труппа выступает перед публикой в гетто по случаю Первого мая (1943 год). Под красными полотнищами в окружении леса красных знамен разыгрывается литературно-музыкальный монтаж.

 Хая – ведущая солистка. Вокальный фон – хор. 

Х а я. 

В грязи и в крови увязли по грудь,

Нас предали и на смерть ведут.

Отряхнись, человек,

Поднимись, человек,

Мы устали усталость нести.

На молитву, скорбя,

Не растрачивай боль.

Нет в пустых небесах

Ничего для тебя.

С оружьем в руках,

Отринув свой страх,

Беспощадно врагов

Убивать! 

Х о р   негромко исполняет первую строфу «Партизанского гимна», который написал Гирш Глик на мелодию песни братьев Покрасс «То не тучи – грозовые облака»… В 1949 году, в разгар кампании «по борьбе с космополитизмом» Поль Робсон спел ее в Москве на идише, во время знаменитого концерта…

Зог нит кейн мол аз ду гейст дем лецтн вег,

Химлен блайене фарштелн блойе тег.

Кумен веет нох ундзер ойсгебеникте шо

С`вет а пойк тон ундзер трот – мир зайнен до!

[В театрах Израиля этот эпизод пьесы – песня – исполняется на языке идиш. Существует несколько вариантов русского перевода этой песни. Привожу три:

Не считай свой путь последним никогда.

Вспыхнет в небе и победная звезда.

Грянет долгожданный глас и дрогнет враг.

Мы придем сюда, чеканя твердо шаг.

            (Перевод: А.Бартгейл)

Никогда не говори: «Пришел конец».

Пусть уже почти не слышен стук сердец.

Пусть свинцовой тьмою день заволокло –

Все равно мы будем жить врагам назло.

            (Перевод: Я.Кандор) 

Никогда не говори: «Последний путь».

Ночи мгла сейчас сменила яркий день.

День придет, и солнце землю осветит,

Как литавры, наша поступь прозвучит.

          (Перевод Э.Рабинович)

И подстрочный перевод:

Никогда не говори, что ты идешь в последний путь.

Свинцовые облака заслонили серый день.

Придет еще наш вымечтанный час;

Еще барабанным боем будет наш шаг – мы здесь!

Осмелюсь предложить и свой перевод.

Никогда не говори: «Последний путь».

Серый день наш заслонила ночи жуть.

Час придет – услышим мы благую весть.

И, печатая наш шаг, пройдем – мы здесь!  ]

Х а я (синхронно с первым куплетом песни).       Помните нашего товарища Залмана Тиктина, который получил пулю вчера, во время атаки на немецкий поезд. В эти минуты он борется за жизнь в тюремной больнице в Лукишках. А ему еще нет и восемнадцати! 

После этих слов Хая присоединяется к хору, к «Песне партизан»,

а Крук делает шаг вперед, он стоит перед хором, говорит на фоне все набирающей силу песни.

К р у к.   В эти мгновенья, когда мы празднуем Первое Мая, наши братья в Варшаве сражаются с немцами с оружием в руках, в объятом пожаром гетто. Недалек тот день, когда и мы возьмемся за оружие, отомстим нашим врагам! И когда оружие будет в наших руках – вспомним Варшаву! 

Громкие крики переплетаются с пением. Люди падают на землю.

Красные полотнища сдираются невидимыми поначалу руками:

подразделение еврейских стражников врывается с тыла, разгоняет хор резиновыми дубинками… Переполох, суматоха…

Появляется Генс и чтобы его видели зрители, взбираетя на подиум в глубине сцены,

где прежде стоял последний ряд хора.

Г е н с.   Прекратить! Немедленно прекратить! Где вы – по вашему мнению - находитесь? Вы подвергаете опасности все гетто. Не хватает, чтобы все это дошло до немцев…

К р у к.   Ведь ты сам отдал приказ: создать здесь театр.

Г е н с.   Но не театр, сыпящий соль на раны и зовущий к восстанию. Слушайте меня! Немцы вот-вот падут. Красная Армия вскоре нас освободит. Играйте комедию. Сатиру. Пожалуйста! Критикуйте паразитов, которые не работают. Они подвергают нас опасности. Но называть еврейских стражников предателями? Знаете ли вы, сколько стражников входили в нашу сборную? Что вы вообще знаете о еврейской полиции? Еврейские стражники – это Хасмонеи, это Маккавеи гетто. Мы поведем гетто к свободе. Мы, а не идиоты, вам подобные, болтающие о политике.

К р у к.   Господин Генс…

Г е н с.   Не спорь со мной. У кого в гетто есть подлинное национальное чувство? У меня! Кто настоящий еврейский патриот? Я! С завтрашнего дня все мы разговариваем только на иврите. Будем учить иврит в школах. ТАНАХ на языке идиш – стыд и позор! Иврит! В детских садах! Будем учить географию Эрец Исраэль! Что-то не в порядке? Я скажу вам, что не в порядке. В Вильне не представлены должным образом те, кто выражают национально ориентированные взгляды. Придет день, и мы, как один человек, зашагаем к кораблям, прибудем в Эрец Исраэль, пройдем маршем по берегу, а над нами будет развеваться бело-голубое знамя. Мы еще построим новую  Вильну на горе Сионской в Иерусалиме!

К р у к.   Ты – хороший ученик. Быстро учишься. Доктору Полю ты бы доставил огромное удовольствие.

Г е н с.   Что ты сказал?

К р у к.   Национализм пробуждает национализм.

Г е н с.   Кого ты дразнишь: меня или немцев? Ты хочешь, чтобы они уничтожили гетто сейчас, когда Красная Армия вот-вот освободит нас?

А в р а а м (из группы актеров).   И тогда мы сведем счеты с предателями.

Д е с л е р.   Кто эти предатели?

К р у к.   Ты – один из них. Все, что ты натворил в Ошмянах, - записано.

Д е с л е р.   Да? Что же я натворил в Ошмянах?

К р у к.   Ты охотился за больными и старыми евреями, всего их – четыреста шесть душ; ты доставил их к месту казни, передал их убийцам, и за время акции ты осушил вместе с литовцами-убийцами сто бутылок шнапса. (Обращается к собравшимся.) И когда еврейские стражники покидали город после акции, чтобы вернуться в Вильну, евреи Ошмян, потрясенные, стояли вдоль улиц, молчаливо вглядываясь в марширующих. Один из еврейских стражников, по имени Дрезин, запел во все горло: «Мы вас повеселили. Спокойной ночи пожелали…» (Деслер разразился презрительным смешком. Крук, с гневом). Ты вернулся из Ошмян с карманами, набитыми драгоценностями, которые ты награбил у своих жертв… Все – для твоей красавицы-женщины… 

Воцаряется мертвая тишина. Деслер налетает на Крука, но Генс вмешивается. 

Г е н с.   Я несу ответственность за Ошмяны. Я приказал Деслеру исполнить эту миссию, я и в дальнейшем буду искать любую возможность, чтобы спасать евреев от смерти. (Деслер, плюнув в сторону актеров, покидает сцену в сопровождении своих стражников. Генс продолжает.) Я спасаю только еврейскую кровь, а не еврейскую честь. Немцы требовали две тысячи евреев. Я дал им четыреста шесть душ. Если бы я этого не сделал, они бы силой взяли столько, сколько захотели: две тысячи, три тысячи, четыре тысячи… (Крук исчезает. Генс кричит ему вслед.) Ты, со своей моралью! Ты не хочешь запачкать даже кончики пальцев!.. (И еще одна группа актеров покидает сцену. Но Генс продолжает): Если вы выживете, то сможете сказать: «Мы сохранили чистую совесть». А вот я, Генс Яаков, если удостоюсь выжить, то буду весь в грязи, с руками, обагренными кровью. Я отдам себя в руки еврейского правосудия. Я говорю: все, что я сделал, - я сделал только лишь во имя спасения евреев гетто, во имя того, чтобы вывести их на свободу. И чтобы достичь этого, мне пришлось посылать на смерть других евреев. И это я сделал сам, своими руками. Чтобы ваша совесть была чиста, я вынужден был погрязнуть в дерьме, действовать без всякой совести. Я не мог позволить себе эту «чистую совесть». 

На сцене остались только Срулик и Лина. В противоположном углу сцены – Хая.

Генс обращается к Лине, глядящей на него огромными, полными наивности глазами:

Это собрание закончено. Все – по домам! Немедленно!

Генс уходит. 

Л и н а.   Домой. Скорее. Учить иврит!

С р у л и к.   Дай мне немного покоя...

Л и н а.   Великий исторический миг! Ивритизация гетто. Скорей по домам – учить иврит!

С р у л и к.   Нет у меня сил на подобные глупости.

Л и н а.   Иврит – это глупости? Господин Генс!

С р у л и к.      Ты ведь сама ни словечка на иврите не знаешь.

Л и н а.   Нет, знаю!

С р у л и к.   Послушаем.

Л и н а.   Палестинография.

С р у л и к.   Это такой же иврит, как я – иврит.

Л и н а.   Как ты скажешь Хае на иврите, что ты ее хочешь: «Хаеле, возжелал я тебя»? Или: «Хаеле, вожделею я тебя»? 

Хая приближается к Срулику. Она очень взволнована. 

Х а я.   Срулик, я ухожу.

Л и н а.   Куда? В Палестину? (Срулику). Давай, пойдем с ней. Скорее домой, учить «Палестинографию».

Х а я.   Это не шутка! Русские уже близко. Все это знают. Пришло время действовать. Я присоединилась к подполью. Этой ночью наша группа уходит в лес через канализацию… Ты идешь со мной?

Л и н а.   Это – твой шанс стать героем! Она склонится у ног твоих. Бери и меня в канализацию! Где здесь туалет?

Х а я (Срулику).   Ты никогда не будешь серьезным?

С р у л и к.   Ты ведь знаешь, что я думаю. Ты хочешь уйти? Иди. А мы заплатим по счету.

Х а я.   Нет, если все уйдут.

С р у л и к.   Как они смогут уйти? У людей семьи. Старые родители. Дети. Как они могут уйти в лес? Кроме того, подпольщики берут только тех, кто приходит с оружием. Ты ведь точно знаешь, какой отбор они делают.

Л и н а.   Может, она влюбилась в партизана.

С р у л и к.   Я остаюсь с людьми. Будь что будет. 

Срулик и Хая смотрят друг на друга. Обнимаются. Хая исчезает.

Л и н а.   Хаеле! Не оставляй нас…  

Голос Лины дрогнул… превратился в голос Срулика.

Это – первый профессональный провал Срулика… 

С р у л и к.      … Не оставляй меня, Хаеле! 

Срулик падает, обессиленный. Ума, следившая за происходящим со стороны, подходит к Срулику. 

У м а.  The weight of this sad time

            We must obey,

            Speak what we feel, not what

            We ought to say.

            Make all out trumpets speak,

            Give them full breath.

            We cannot shape out life.

            Let’s shape our death.

Входят Генс и Вайскоп. Ума, Срулик и Лина, еще не успев покинуть сцену, слышат начало разговора… 

                                                             К а р т и н  а   21 (9) 

Г е н с.   Вайскоп, здесь будет твой новый цех.

В а й с к о п.   Да ведь это же твой театр!

Г е н с.   К черту театр! Эти сумасшедшие актеры всех нас приведут в Понары. В театре я мог трудоустроить только сорок человек. А в качестве пошивочного цеха…

В а й с к о п.   Зачем мне такое большое помещение?

Г е н с.   Ты можешь установить пятьсот швейных машин.

В а й с коп.   Не нужны мне пятьсот швейных машин, и пятьсот рабочих дополнительно мне тоже не нужны. Пойми же…

Г е н с.   Ты принимаешь четыреста вагонов с обмундированием. Немцы без труда утвердят создание нового предприятия.

В а й с к о п.   Но нет нужды в новом предприятии!

Г е н с.   Что значит «нет нужды»?!

В а й с к о п.   Я прибавлю пятьдесят рабочих – максимум! И смогу обработать все четыреста вагонов.

Г е  н с.   Ты ошибаешься.

В а й с к о п.   Я все точно подсчитал! Ведь ты знаешь Вайскопа. Я просто так не болтаю. Я умею вести дело. Вот, пожалуйста! (Достает из кармана большой лист бумаги.)

Г е н с.   Что это?

В а й с к о п.   План. Производительность одного рабочего – такая-то. Вот, видишь? Я прибавлю два часа в день каждому рабочему, плюс пятьдесят новых рабочих; вот производительность всего производства за день – и я без труда выполню контракт с вермахтом.

Г е н с.   Покажи мне.

В а й с к о п.   Прошу. (Протягивает свой план Генсу.)

Г е н с (берет бумагу, просматривает). Ты и вправду весьма основателен, Вайскоп. Весьма.

Вайскоп:        А ты как думал? Я знаю как вести бизнес! (Генс рвет бумагу Вайскопа на мелкие кусочки.) Что ты делаешь?! Мой план!...

<< Назад - Далее >>

Вернуться к Выпуску "ДИАЛОГ-ИЗБРАННОЕ" >>