ГЛАВНАЯ > ДИАЛОГ-ИЗБРАННОЕ > МИРОВАЯ ЛИТЕРАТУРА О ХОЛОКОСТЕ
Фридрих ТОРБЕРГ (Австрия)
ВОЗВРАЩЕНИЕ ГОЛЕМА
Рассказывают, что Голос был рабби Иегуде Лёву из Праги, порозванному «Высокий рабби Лёв», сыну рабби Бецалеля из Вормса, тому, кто создал из глины и пробудил к жизни Голема, и Голос этот повелел ему отобрать у Голема Божественное дыхание. Рабби Лёв исполнил веление, и отнес безжизненный чурбан на чердак синагоги Альтнойшуль, и положил его там, и укрыл старыми талесами и растрепанными книгами. Свершив это, он строго-настрого запретил всем будущим поколениям и на все будущие времена переступать порог чердака, где лежит Голем. И было это на исходе шестнадцатого столетия.
А еще рассказывают, что однажды рабби Иехезкель Ландау из Праги, сын Иегуды бен-Цви Сегаля Ландау, почитаемый за свою великую ученость и известный во всех землях под именем «Пражский рав», нарушил запрет рабби Лёва и ночной порою переступил порог чердака Альтнойшуль. Совершив это, он спустился вниз, содрогаясь от страха и ужаса, и немедленно подтвердил запрет. И было это спустя двести лет.
И еще рассказывают, что под началом того, кто называл себя «фюрер» и кого другие приветствовали словом «хайль», немцы захватили почти всю Европу, включая Богемию с ее столицей Прагой, и повсюду ловили евреев, и сжигали их молельные дома, и грабили их имущество, и убили их шесть миллионов. И было это еще через сто пятьдесят лет, в наше время.
Но так уж повелось с давних пор - в городе Праге все жизнь течет по-особому, а в его еврейской общине - тем более, и немцы тоже это знали, когда захватили город и установили в нем свое владычество. Один из самых высоких армейских чинов - настолько высокий, что его называли «рейхсфюрер СС» и «рейхспротектор Богемии и Моравии» - давно придумал план: собрать в одном месте все, что свидетельствовало бы о зловредных, постыдных, чреватых опасностью для человечества делах евреев, чем должно быть доказано, что их необходимо, наконец, уничтожить и что немцы, взявши на себя эту задачу, оказывают человечеству услугу. Прага показалась ему - и не без основания - особенно подходящей для этого плана. Здесь будут собраны все вещественные доказательства, какие можно найти в занятых немцами землях, и затем будут выставлены на всеобщее обозрение. Все их якобы религиозные книги и свитки, которые в действительности не содержали ничего, кроме ловко замаскированных советов, как следует обманывать ничего не подозревающих иноверцев; вся их утварь и особые сосуды, якобы предназначенные для отправления религиозного культа, а в действительности служившие для того, чтобы убивать невинных христианских младенцев и на их крови замешивать тесто для мацы; все их таинственные письмена и документы, подтверждающие всемирную власть евреев, и прочие доказательства, окончательно разоблачающие их злокозненную роль.
Чтобы выполнить эту важную задачу тщательно и высокопрофессионально, пришлось, правда, обеспечить себе известную помощь и с еврейской стороны. Ни рейхспротектор, ни его уполномоченные не сомневались в том, что в Праге найдется достаточно евреев для этой работы. Одни согласятся делать ее добровольно и сознательно - то есть зная о цели предприятия; другие добровольно, но неосознанно, то есть пребывая в заблуждении касательно этой цели; иные - из личной выгоды, а остальных нужно будет заставить посулами или угрозами, смотря по обстоятельствам. Итак - четыре группы. А поскольку откомандированные для выполнения этого специального задания офицеры вермахта или одетые в другую форму члены национал-социалистической партии и даже кое-кто из беспартийных гражданских лиц - все были людьми порядка и превыше всего ценили систему в работе, то они снабдили каждую группу номером, шифром и условным знаком, дабы получить исчерпывающее описание мобилизованного ими еврейского персонала (так корректно это значилось в официальных бумагах) и иметь подробную характеристику на каждого члена группы.
Правда, что касается отношения к четырем группам и оценки их пригодности, то на этот счет существовали некоторые незначительные разногласия, каких едва ли вообще можно избежать. Уполномоченный руководитель научной части, университетский профессор из Баварии по имени Франц Ксавер Фордеггер склонялся к предпочтению второй группы. Он ожидал наибольшей готовности, и тем самым наибольшей результативности, от евреев, которые в своем заблуждении верили, будто отдел по систематизации еврейской истории, для краткости именуемый Историческим, действительно занимался лишь историческими разысканиями. Поэтому следует предполагать, что хоть они и отнесутся к этим разысканиям не без некоторой настороженности, однако можно рассчитывать и на известную поддержку, поскольку у евреев будет надежда - вдруг удастся сделать что-то хорошее и предотвратить нечто плохое.
Итак, к этой группе Фордеггер - по чисто деловым соображениям - относился несколько лучше и хотел по возможности оставить ее при ее заблуждении, ибо оно должно было благотворно сказаться на усердии евреев, способствуя целям Исторического отдела, а в конечном итоге - целям рейхспротектора, рейха и фюрера. И обращаться с ними следует хорошо, разумеется, в рамках возможного. В глубине души профессор Фордеггер был миролюбивый малый, предпочитал избегать конфликтов и жалоб и лишь время от времени должен был демонстрировать твердость, дабы отвести от себя опасность прослыть мягкотелым. Он делал это без всякого удовольствия, и ему было очень не по себе, когда, будучи приписанным одно время к комендатуре в Опатове, он был вынужден собственноручно ликвидировать нескольких евреев, выстрелив им в затылок, и тем самым доказать, что он не слабак и не нюня. Направление в Прагу - им он был обязан своей кратковременной деятельности на кафедре востоковедения мюнхенского университета - вполне отвечало его желанию, и он был намерен оказаться достойным поставленной задачи.
Его прусского коллегу, тоже обладателя академической степени, ответственного за руководство предприятием, доктора Эриха Вильгельма Качорского из Франкфурта-на-Одере, по праву можно было назвать антиподом Фордеггера - и не только по роду обязанностей. Натура решительная и начальственная, обладатель партийного билета с гораздо меньшим номером, бывший судебный асессор, а ныне штурмбаннфюрер, он считался с Фордеггером лишь как с научной величиной, отнюдь не как с национал-социалистом, и давал ему понять это при каждом удобном случае. Качорский, разумеется, был совершенно противоположного мнения о группе № 2 - он отдавал предпочтение первой группе. Добросовестно ознакомившись с политическим и социальным расслоением еврейства Богемии, он выяснил, что в столкновениях между населявшими Богемию национальностями, еще обострившимися вследствие так называемой «эмансипации», большая часть еврейства Праги издавна выступала на стороне немцев, и что евреи - как ни смехотворно это звучит, - чувствовали себя немцами. Некоторые, безусловно, продолжали думать так и сегодня, и в них Качорский видел самых полезных помощников. Он считал (и, согласимся, доказал этим, что проник острым взором в потаенные, не поддающиеся логическому осмыслению глубины еврейской души), что евреи воспримут свое сотрудничество как честь. А высказанные недостаточно информированной стороной сомнения: существуют ли вообще такие евреи? - он отмел раз и навсегда, так что этот вопрос просто исчез с повестки дня.
Что касается группы, заинтересованной только в собственной выгоде, тут сомнений вообще высказано не было. К тому времени был уже накоплен немалый опыт общения с народностями покоренных стран - чехами, поляками, украинцами и прочими. Угроза голода или угроза смерти вызывала везде одинаковую, в известной степени естественную, реакцию, следовательно, относительно контингента группы № 3 можно не волноваться. В конце концов, и евреи - только люди, заметил Фордеггер, чем заслужил порицающий взгляд Качорского; Фордеггер, впрочем, расценил его как презрительный. Беспокойство могла доставить только группа № 4, которая ко времени описываемого здесь совещания практически не существовала. Она, однако, была самой важной, поскольку состояла, пусть пока только на бумаге, из людей действительно сведущих, которых необходимо принудить к сотрудничеству. Но принуждать не пришлось. Бывший адвокат Бернард Тауссиг, как и (согласно сведениям, сообщенным им самим) «писатель и приват-доцент» Отто Фишл, два выдающихся знатока рассматриваемой материи, охотно взяли на себя запланированные для них функции, явно побуждаемые к этому ментальностью, свойственной группе № 2. Все другие, о ком могла идти речь как об экспертах - Исторический отдел располагал внушительным списком, - вовремя удрали. То обстоятельство, что Тауссиг и Фишл остались в Праге, объяснялось их возрастом: обоим было далеко за шестьдесят, и они чувствовали себя не в состоянии перенести испытания бегства; даже перемена места была им не по силам. Или просто у них не было к тому желания.
Типичным представителем группы № 1 мог считаться сорокалетний Макс Веллемин. Пока было возможно, Веллемин подвизался на оперной сцене в немецких провинциальных театрах страны и - он это особо подчеркивал - отличился как исполнитель Вагнера. Далее он подчеркивал, что покинул еврейскую религиозную общину еще в ранней юности, отвращенный ее корыстолюбием и лживостью, что он чувствует себя связанным с немецкой культурой, только ей всем обязан, и что он глубоко удручен невозможностью и ныне осуществлять свой немецкий идеал. Он даже давал понять, что, хотя легко мог бы - благодаря высокому росту и светлым волосам - обеспечить себе безопасность, видит в своей деятельности в рамках Исторического отдела счастливый перст судьбы, более того, награду, ибо таким образом может оказаться полезным немецкому народу. Качорский, которому он все это изложил, молча кивнул, протянул руку и, когда Веллемин хотел схватить ее и пожать, два раза задумчиво погладил пробор, прежде чем отдал ему распоряжения. Веллемин все время стоял перед ним по стойке «смирно».
Веллемин был не только типичным, но и единственным членом группы № 1, о существовании которой ему, впрочем, осталось неизвестно. Он заметил только, что такие люди, как Тауссиг и Фишл, свели общение с ним лишь к самому необходимому, но ему это не мешало - хотя бы потому, что неприязнь была обоюдной, а также потому, что он мог без ущерба для себя держаться людей из третьей группы, которые к таким вещам относилась равнодушно.
К тому времени, когда началась систематическая работа, еврейский персонал насчитывал двенадцать человек, не считая членов других групп, которые, как например, совет еврейских старейшин, кадастровое ведомство, управление музеем и кладбищем, функционировали и раньше и в случае надобности направлялись в распоряжение Исторического отдела.
На подсобных работах было занято два человека - пожилые особы женского пола по имени Винтерниц и Эйслер, в чьи обязанности входило поддержание чистоты и порядка в служебных помещениях, а также Иосиф Кнопельмахер, слабоумный парень, который однажды, когда в отдел прибыли тяжелые фолианты, помог их расставить. Ему сразу же стали давать поручения, требующие физической силы и выносливости, использовали в качестве посыльного, подручного, носильщика и вообще для всего, что никто другой не выражал охоты делать.
Прошло несколько месяцев, пока присланные в Прагу материалы были хотя бы приблизительно учтены и описаны: свитки Торы с серебряными «коронами» над голубыми и пурпурными бархатными покрывалами и драгоценными наконечниками на массивных деревянных ручках; «короны», увешанные колокольчиками, в большинстве своем похожие на корону рода, в чьих владениях была построена синагога (давать подобные сведения входило в обязанность Тауссига и Фишла, и они выполняли ее со всем тщанием); богато украшенные серебряные указки, которыми чтецы скользили по строчкам развернутого свитка; искусной работы светильники всевозможной величины, синагогальные субботние семисвечники, ханукальные - для восьми свечей с отстоящим подсвечником для девятой, «служебной», свечи, от которой зажигают собственно праздничные свечи, каждый день на одну больше, пока не будут гореть все восемь, потому что на восемь дней - так не без пафоса объяснил бывший учитель Торы Ионас Бонди - хватило маленького запаса масла, предназначенного для одного дня, масла, найденного в те достославные дни, когда полководец Иегуда ха-Маккаби вновь оСвятил оскверненный Храм; золотые и серебряные кубки, из которых пили вино при освящении субботы, и те, что ставили в начале празднования Песаха для посланца Мессии пророка Илии, если он явится к вечерней трапезе; серебряные и золотые чаши, тарелки для пасхального седера и пуримного застолья, шкатулки для благовоний и пряностей, кувшины и миски для омовения, бокалы из серебра, стекла и хрусталя, узорные металлические копилки для сбора пожертвований.
Необозримо было собрание этих вещей, невообразимо богатство их украшений и орнаментов, разнообразие их родовых и священнических гербов, выполненных искусными мастерами, неисчислимо количество книг, свитков и грамот, а новые транспорты все прибывали. Речь шла о материальных ценностях, стоимость которых полагалось сообщать рейхспротектору наиточнейшим образом, а с другой стороны, как, впрочем, всегда, когда имеешь дело с евреями, следовало учитывать возможность фальсификации и обмана - и тут требовалась еще большая тщательность и, соответственно, вдвое больше времени. О самой работе, то есть оценке предметов с точки зрения их полезности для целей Исторического отдела, пока нечего было и думать. Естественно - иначе и быть не могло - в тех условиях и при столь длительном времени этой все еще предварительной работы, откомандированные немцы и их еврейский персонал привыкли друг к другу, и отношения между ними принимали порой оттенок почти дружеских, во всяком случае, отнюдь не формальных. Если бы непосвященный увидел, как горд бывал университетский профессор Фордеггер, получив подтверждение еврея Фишла в том, что правильно прочел и даже правильно понял ивритское слово, или как его ассистент, любознательный студент-теолог Ремигиус Хейниш, освобожденный вследствие искривления позвоночника от военной службы, справлялся у еврея Бонди о смысле и основании того или иного правила кошерности, - этому непосвященному вряд ли пришла в голову мысль, что перед ним представители расы господ общаются с недочеловеками, всецело отданными на их произвол. Обеих уборщиц называли «фрау Винтерниц» и «фрау Эйслер», а не «ты» или «Сара» - этим вошедшим в обиход именем всех евреек пользовался только Качорский. Адъютант Качорского, унтер-офицер войск СС Хорст Рюбельт, в любое время года обутый в сапоги для верховой езды, хотя тоже считал имя Сара подобающей формой обращения, воздерживался прибегать к нему из соображений субординации. Правда, Кнопельмахера все называли на «ты» и, кто более, кто менее зло, насмехались над ним, но он не обижался, напротив, только ухмылялся в ответ, а иногда даже хлопал от удовольствия в ладоши и смеялся вместе со всеми. Одного он остерегался - чтобы его не заставили говорить, потому что он знал мало слов, и его речь вскоре переходила в гортанное бормотанье, а это, все видели, было ему крайне мучительно. Его туповатое лицо заливала тогда малиновая краска, и иногда он даже принимался в гневе топать огромными ножищами и убегал. Вообще же он был нрава спокойного, отличался ничем не пробиваемым равнодушием и готов был выполнить всякую, самую черную и тяжелую работу, что, в свою очередь, вознаграждалось маленькими послаблениями, да добавками к еде. Фрау Эйслер и фрау Винтерниц тоже перепадало иногда немножко фруктов, бывало, что им подсовывали плитку шоколада, которую они, в отличие от Кнопельмахера, не съедали тут же, а всегда брали домой. У обеих были дети.
Но дело далеко не ограничивалось расшифровкой или переводом отдельных ивритских слов и объяснением предписаний кошерности. Слишком многое надлежало изучить в старом Еврейском городе и слишком многое следовало услышать о его истории. На одном из очередных совещаний о Старой Праге адъютант Хорст Рюбельт высказался в том смысле, что правильнее было бы говорить о «пражском гетто», которое ни в коем случае не следует идентифицировать с Прагой, - но тут Качорский прервал его вопросом, ценит ли он чехов так высоко, что хочет защитить их от еврейской идентификации, однако от этого вопроса Рюбельт не без ловкости спасся, указав на исторически подтвержденный факт немецкого прошлого и немецкого характера Праги, в восстановление которого они все, по приказу фюрера, имеют счастье вносить свой вклад. Еврейский город в Праге был, в конце концов, еще в средние века центром еврейской жизни, духовной или религиозной - назовем ее как угодно («еврейских идейно-коммерческих спекуляций», - предложил Качорский), здесь истоки известных мистических учений («каббалистических», - дополнил студент-теолог Хейниш), во всяком случае, стоит ознакомиться со связанными с этими течениями легендами и их воздействием на современность; не в последнюю очередь именно по этой причине Исторический отдел был создан в Праге. Столь же интересно и к тому же для целей пропаганды выгодно было бы вскрыть уходящие корнями в прошлое связи между властями и мировым еврейством. В данном случае их можно продемонстрировать на примере дома Габсбургов - и по сегодняшний день к этой династии нельзя относиться с доверием, - Габсбургов уже в XVI веке финансировали евреи. Так, на последнем заседании, где заслушивали информацию еврейского персонала, Тауссиг без всякого внешнего побуждения и с плохо скрываемой гордостью упомянул о некоем Якобе Шмилесе, который «верно служил трем немецким королям», за что был возведен Фердинандом II в дворянское звание под именем «Благородный из Трейенберга». Шмилес, Благородный из Трейенберга. «Достаточно красноречиво», - как саркастически заметил на этот раз не Качорский, а Фордеггер.
Столь же полезные с познавательной точки зрения наблюдения были сообщены и из области религиозной - «так называемой религиозной, - уточнил Рюбельт, - поскольку у евреев не так легко отделить деньги от религии». Что касается этой темы, то здесь особенно отличился Хейниш. Узнав от учителя Торы Бонди, что на одном из самых старых надгробных камней на Еврейском кладбище выбито имя умершего в 1439 году поэта Авигдора Кара, он докопался, что сочиненная Кара «Ламентация» в память большого погрома 1389 года до последнего времени читалась в пражских синагогах как «покаянная молитва» - небезынтересное свидетельство того, что Бог мести наложил на евреев обязанность хранить и передавать из поколения в поколение обет ненависти.
<< Назад - Далее >>
Вернуться к Выпуску "ДИАЛОГ-ИЗБРАННОЕ" >>