ГЛАВНАЯ > ДИАЛОГ-ИЗБРАННОЕ > МИРОВАЯ ЛИТЕРАТУРА О ХОЛОКОСТЕ

Ежи АНДЖЕЕВСКИЙ (Польша)

СТРАСТНАЯ НЕДЕЛЯ

Отрывки из романа

...Последний раз Малецкий видел Лильенов у Фели Пташицкой. Больше всех изменился профессор. Он угас, постарел, был небрит, небрежно одет. Неряшливость еще сильнее подчеркивала его семитский облик. Теперь профессор очень походил на своего умершего отца, в старости типичного еврея. Пани Лильен тоже сильно сдала, стала еще тише и невзрачнее, чем прежде. Только Ирена держалась молодцом, пытаясь найти комичную сторону в нынешнем их положении: со временем, мол, все это образуется. Но ее нервная, тревожная веселость была даже хуже, чем угнетенный вид родителей. Все трое не очень-то знали, что им дальше делать. Пташицкая жила на Саской Кемпе, в доме матери, и при всем желании никак не могла держать у себя Ирену более одной-двух недель. На родственников пани Лильен обрушились непредвиденные неприятности. Профессор пока жил у одного из своих учеников, но это тоже было временно. Из слов профессора явствовало, что многие из тех, на чью помощь он рассчитывал, не оправдали его надежд. Это, по-видимому, было для Лильена горше всего. Им вдруг овладели неуверенность и бессилие. В этот солнечный осенний день, сидя в мастерской Пташицкой за чаем, который подавали в изящных английских фаянсовых чашках, все трое производили безнадежно грустное и жалкое впечатление потерпевших крушение людей, которым негде приютиться.

Спустя несколько недель Малецкий получил от Ирены письмо из Кракова. У Яна в тот период начались серьезные волнения личного плана, к тому же надо было снова ехать в монастырь цистерцианцев, и, не ответив сразу на письмо Ирены, потом он и вовсе не написал ей. Позднее пришло от нее еще одно письмо, короткое, очень грустное и вообще никак не свойственное ей по тону. Он хотел было ответить, однако новые переживания настолько отдалили его от Ирены, что он просто не знал, о чем ей писать. Чувствовал, что она несчастна, одинока, что живется ей худо, но сам-то он как раз был счастлив, начинал, вопреки всем бедствиям войны, вроде бы новую жизнь, а ведь известно, какая пропасть разверзается меж людьми счастливыми и людьми страдающими. Много всяческих обстоятельств, и важных и мелких, могут разделять людей, но ничто не разделяет их столь резко, как различие судеб.

Так и в душе Малецкого, когда женитьба на Анне стала вопросом решенным, образ Ирены отошел в глубокую тень, и ничто не могло привлечь Яна к ней - ни сочувствие, ни остатки былой дружбы и симпатии. Впрочем, Ирена больше не писала ему. Какое-то время от нее получала вести Феля Пташицкая, потом и эта связь оборвалась. Малецкий еще раз-другой посетил своих цистерцианцев. Каждый раз, проездом останавливаясь в Кракове, он вспоминал об Ирене, но ограничивался лишь благими намерениями разыскать ее. Летом сорок второго года, когда немцы, ликвидируя гетто, организовали на территории всей Польши массовое уничтожение евреев, прошел слух о гибели профессора Лильена. Версий на этот счет передавали много, но проверить их истинность было трудно.

Только весной следующего года Малецкий встретил Ирену при совершенно неожиданных обстоятельствах. Случилось это во вторник на Страстной неделе.

2.

Мрачной была для Варшавы та Страстная неделя. Как раз накануне встречи Малецкого с Иреной Лильен, в понедельник, 19 апреля, часть оставшихся в гетто евреев, подвергшись новым репрессиям, оказала сопротивление. Рано утром, когда отряды СС вторглись в гетто, на Ставках и на Лешне раздались первые залпы. Немцы, не ожидавшие отпора, отступили. Завязалось сражение.

Весть об этом первом за века массовом сопротивлении евреев распространилась в городе не сразу. По Варшаве поползли самые разнообразные слухи. В первые часы было доподлинно известно лишь то, что немцы намерены окончательно ликвидировать гетто и уничтожить всех евреев, уцелевших в прошлогодних расправах.

Кварталы вокруг гетто заполнились людьми. Там быстрее всего сориентировались в обстановке. Из окон домов по ту сторону стен время от времени раздавались выстрелы. Немцы стянули к гетто жандармерию. Грохот выстрелов нарастал с каждым часом. Оборона, поначалу хаотичная, случайная, быстро перешла в бой по всем правилам. Во многих местах затарахтели пулеметы. Взрывались гранаты.

Уличное движение еще не было нарушено, часто стычки происходили на глазах толпы зевак под громыханье проезжающих трамваев. Меж тем из кварталов гетто, где сопротивления не было, вывозили оставшихся евреев. В тот первый день мало кто предполагал, что ликвидация гетто затянется на долгие недели. Что много дней предстоит евреям сражаться и еще больше дней суждено полыхать в гетто пожарам. В то время как в городе царили весна и пасхальное настроение, в самом сердце Варшавы, которую не покорил четырехлетний террор, занялось одинокое восстание евреев - самое трагическое восстание из всех, какие поднимали в ту пору в защиту жизни и свободы.

Малецкий жил на окраине Белян - отдаленного района в северной части города. В понедельник вечером, возвращаясь с работы домой, он впервые стал свидетелем боев. В трамвае, проходившем вдоль стен гетто, едва миновали площадь Красинских, народ заволновался. Все столпились у окон, но оттуда ничего не было видно. Мимо тянулись глухие серые торцовые стены высоких домов, кое-где прорезанные узкими, как бойницы, окошками. Вдруг на Бонифратерской, прямо напротив больницы Св. Иоанна, трамвай резко затормозил. Одновременно сверху посыпались градом ружейные выстрелы. С улицы очередью отвечал пулемет.

В трамвае поднялся переполох. Люди отпрянули от окон, кто-то присел на корточки, другие протискивались к выходу. Между тем выстрелы из узких, щелевидных окошек еврейских домов участились. Пулемет, установленный посредине проезжей части, на пересечении Бонифратерской и Конвикторской, отвечал яростной трескотней. По узкой полоске мостовой, меж трамвайными путями и стенами гетто, промчалась карета «скорой помощи».

На другой день идущие в сторону Жолибожа трамваи доходили только до площади Красинских. Управившись ранее обычного с делами фирмы, в которой он работал, Малецкий возвращался домой около двух пополудни. Незадолго до того приостановили трамвайное движение, и Медовая улица была забита пустыми вагонами. Людской поток тек по тротуарам.

После длившейся всю ночь перестрелки утром наступила короткая пауза. Теперь же стрельба возобновилась, еще более ожесточенная, чем накануне. На площадь Красинских никакой транспорт уже не пропускали. Зато на выходящих к площади улицах Длугой и Новинярской скопилась встревоженная, шумная, возбужденная толпа. Как все значительные события в Варшаве, это для постороннего наблюдателя было в какой-то степени зрелищем. Варшавяне охочи до сражений - и в роли участников, и в роли зрителей.

Множество молодых людей и завитых нарядных девиц сбежалось с соседних улиц Старого Мяста. Самые любопытные проталкивались в глубь Новинярской, откуда хорошо видны были стены гетто. Евреев, в общем-то, мало кто жалел. Просто народ радовался, что ненавистным немцам снова причинили беспокойство. В глазах варшавского обывателя сам факт борьбы победоносных оккупантов с горсткой евреев выставлял немцев на посмешище.

Бой становился все более ожесточенным. В глубине площади Красинских, перед Домом правосудия, толпились жандармы и эсэсовцы. На Бонифратерскую никого не пускали.

Когда Малецкий очутился в конце улицы Медовой, мимо проехал огромный грузовик с солдатами в полном боевом снаряжении. Из толпы послышался смех. Ружейные выстрелы не затихали. Это стреляли евреи. Немцы отвечали длинными очередями из станковых пулеметов и автоматов.

У Малецкого были дела в одном из кварталов по соседству с местом сражения, поэтому он присоединился к толпе, двигавшейся по Новинярской. Начало этой узкой и сильно пострадавшей за время войны улицы отделял от стен гетто ряд домов между Новинярской и параллельной ей Бонифратерской. Почти сразу же за перекрестком Новинярской и Свентоерской эти дома кончались и открывался большой, весь в выбоинах пустырь, возникший там, где землю расчистили от руин разбомбленных и сгоревших во время осады Варшавы зданий.

У выхода Новинярской на этот пустырь толпа стала густеть. Тротуар и мостовая были запружены людьми. Дальше отваживались идти лишь немногие. Со стороны еврейских домов беспрестанно доносились выстрелы. В паузах, когда стрельба утихала, от толпы отделялись по нескольку человек и, держась поближе к стенам домов, бежали дальше.

Когда Малецкий дошел до участка, подвергавшегося обстрелу повстанцев, огонь как раз прекратился, и люди, кто поспешая домой или по делам, а кто движимый любопытством, лавиной ринулись вперед. Пустырь казался теперь обширнее обычного. На самой его середине стояли две карусели, не вполне еще смонтированные, - их, видимо, готовили к предстоящим праздникам. Под прикрытием причудливых пестрых декораций сгрудились солдаты в касках, некоторые взобрались на эстраду. Став на одно колено, они целили в сторону гетто. У стен гетто было пусто, а над ними высились молчаливые громады домов. Дома эти, с узкими окошками и ломаной линией крыш, врезающейся в хмурое небо, напоминали громадную крепость.

Было тихо, и люди, осмелев, задерживались, осматривали гетто. Вдруг оттуда снова грянули выстрелы. В дальнем конце Бонифратерской, вероятно, около больницы Св. Иоанна, послышался глухой взрыв, потом второй, третий. Видимо, евреи бросали гранаты.

Люди кинулись к ближайшим подворотням. В воздухе засвистели пули. Один из бегущих, коренастый человечек в соломенной шляпе, вскрикнул и упал на тротуар. Стреляли и солдаты у карусели. В это время несколько мощных залпов сотрясли площадь. Полоса серебристых снарядов била в одно из верхних окошек обороняющегося дома. Это заговорила маленькая противотанковая пушка.

Когда началась суматоха, Малецкий находился далеко от каких-либо ворот. Инстинктивно попятившись, он укрылся в дверной нише ближайшего магазина. Вход в магазин был заколочен досками, но довольно глубокая ниша могла в какой-то мере служить укрытием.

Улица опустела. Двое широкоплечих рабочих парней поднимали лежавшего на тротуаре мужчину. Один из них, помоложе, подобрал соломенную шляпу. Стоявший у стены солдат торопил их. Потом, размахивая руками, стал что-то кричать женщине, которая осталась на улице совсем одна. Она неподвижно стояла на краю тротуара и, словно бы не сознавая, какая опасность ей угрожает, вглядывалась в темные стены напротив.

- Уходите, не стойте там! - крикнул Малецкий.

Она даже не обернулась. Только когда подбежал солдат и с криком дернул ее, она попятилась, испуганно втянув голову в плечи робким движением застигнутого врасплох человека. Солдат раздраженно, грубо подтолкнул ее ружейным прикладом в сторону ворот. И тут заметил Малецкого, прятавшегося в нише магазина.

- Weg! Weg!¹ - заорал он.

Малецкий выскочил из ниши и поспешил за бегущей впереди женщиной. Выстрелы сыпались теперь со всех сторон. Установленная на пустыре противотанковая пушка пускала один снаряд за другим. Со звоном падали на тротуар оконные стекла. Снова послышались глухие взрывы гранат.

Женщина и Малецкий почти добежали до ворот одновременно. Ворота оказались закрыты. Прежде чем их открыли, Малецкий успел присмотреться к своей спутнице - все так же испуганно сжавшись, она теперь стояла к нему в профиль. В первую минуту он даже задохнулся от удивления.

- Ирена!

Она посмотрела на него темными, неузнающими глазами.

- Ирена!- повторил он.

В ту же минуту молодая, перепуганная дворничиха отворила ворота.

- Быстрей, быстрей!- торопила она.

Малецкий схватил Ирену за руку и затащил в подворотню. Там было полно народу, он протиснулся сквозь толпу во двор. Ирена - послушная, безвольная - позволяла вести себя, и он увел ее вглубь, туда, где не было людей.

Кругом все было старое, грязное, обшарпанное. На месте одного из флигелей высилась голая, вся в пятнах, стена - след военных разрушений. Посредине громоздились уложенные горкой кирпичи, а рядом виднелся взрыхленный, вероятно для посадки овощей, жалкий клочок серой бесплодной земли.

Когда они остановились у крутых, ведущих в подвал ступенек, Малецкий выпустил руку Ирены и внимательно к ней пригляделся.

Она была по-прежнему красива, но как же изменилась! Похудела, черты лица заострились, истончились, миндалевидные глаза стали словно бы еще больше, но утратили свой особый, теплый цвет, смотрели отчужденно, почти сурово. Одета Ирена была очень элегантно. На ней был светло-голубой, еще перед войной привезенный из Англии, шерстяной костюм и незнакомая Малецкому шляпа, которая очень шла ей. Но то ли потому, что он давно не видел ее, то ли она и вправду сильно изменилась, семитское в ее облике, как показалось Малецкому, выступило еще заметнее.

- Это ты? - только и сказала Ирена, даже не удивившись.

Она разглядывала его, но как-то рассеянно, не переставая, очевидно, прислушиваться к доносящейся с улицы стрельбе.

Малецкий быстро оправился после первого изумления, спросил:

- Откуда ты взялась тут? Что делаешь? Ты в Варшаве?

- Да, - ответила она буднично, словно расстались они совсем недавно.

Голос у нее был прежний, низкий и звучный, разве что несколько утратил вибрацию, стал глуховатым.

- И давно?

Ирена пожала плечами.

- А Бог его знает. Я уж и не помню точно. Мне кажется, вроде бы очень давно.

- И не дала знать о себе?

____________________________________

¹ Прочь, прочь! (нем.)

<< Назад - Далее >>

Вернуться к Выпуску "ДИАЛОГ-ИЗБРАННОЕ" >>