ГЛАВНАЯ > ДИАЛОГ-ИЗБРАННОЕ > ОЧЕРКИ, ЭССЕ, ЛИТЕРАТУРНЫЕ ЗАРИСОВКИ

Тэт КАРМИ (Израиль)

ИВРИТСКАЯ ПОЭЗИЯ —

СО ВРЕМЕН БИБЛИИ И ДО НАШИХ ДНЕЙ

Поэзия на иврите создавалась непрерывно, с древности по наши дни. В этом временном континууме ей не раз приходилось взаимодействовать с другими культурами.

Я начертил карту странствий нашей поэзии во времени и пространстве. Отсылаю взыскательного читателя к антологии ивритской поэзии, которую я составил на иврите и английском. Увы, невозможно втиснуть в одну книгу неисчислимые богатства нашей поэзии, равно как невозможно рассказать о ней в краткой беседе. Ивритский поэт живет и легко и трудно: он обладатель несметных сокровищ, но ему же приходится творить с оглядкой на великих предшественников. Достойно ли справятся наши поэты с этой уникальной ситуацией — покажет будущее.

Ивритская поэзия — со времен Библии и до наших дней... На протяжении этого длительного периода создавались определенные, отличные друг от друга языковые пласты. Поскольку иврит не всегда был разговорным языком, то, в отличие от многих других литератур, не было взаимодействия между языком книжным и разговорным.

Попробуем хотя бы приблизительно очертить эти языковые пласты. Главный из них, разумеется, язык Библии, который и по сегодняшний день остается основой любого литературного произведения. Но и здесь надо отдать отчет в том, что сама Библия охватывает примерно тысячу пятьсот лет еврейской истории и еврейского бытия, Затем языковый пласт в книгах мудрецов, комментаторов Библии. Сравнение этих двух языковых пластов привело к созданию параллельных словарей, когда слову из Библии ищется аналог в писаниях мудрецов. Особый язык сложился при создании религиозных песнопений и ритуальной поэзии, то есть того, что в иврите называется словом «пиют».

Блестящая плеяда еврейских поэтов Испании и Прованса создала свой языковой пласт, причем взаимоотношения их поэзии с миром арабской поэзии, с разговорным арабским языком — существенны, взаимное влияние здесь неоспоримо. С начала «испанской» эпохи в ивритской поэзии поэты главным образом обращались к языку Библии. Позднее, когда христианство там укрепилось, основным языковым пластом стал язык, которым пользовались мудрецы, комментаторы Библии. Скажем, поэт, писавший на иврите в XIII веке, мог решить, какой из этих двух пластов языка ему выбирать. Первоначально поэты выбирали либо язык Библии, либо язык комментариев, в соответствии с законами поэтики того времени, но впоследствии эти языковые потоки слились в один. Переводы арабской классической поэзии на иврит стали вехой в развитии поэтического языка.

Обратимся к временам нашей эпохи Просвещения («Хаскала*» — начало XX века). Мапу написал свой первый исторический роман «Любовь к Сиону» на иврите языком Библии. Второй роман — сатирический — он уже пишет языком комментаторов. Будто вновь повернулось колесо истории: подобно поэтам XIII века, Мапу тоже выбирает соответствующий жанру языковой пласт. Язык Мишны* и Гемары*, то есть те тексты, которые изучались в иешивах*, казались Мапу более «разговорными», ибо каждый день в синагогах речь шла именно о них. Разумеется, люди в синагогах не говорили языком Гемары и Мишны, но они изучали эти тексты и говорили о них.

Обратимся к Новому времени. Менделе Мойхер-Сфориму в прозе и Хаиму-Нахману Бялику в поэзии принадлежит заслуга объединения языковых пластов для создания монолитной структуры, в рамках которой и существует новая ивритская литература. Именно эти два гиганта заложили основы современного литературного иврита, подобно Пушкину, который в значительной степени определил нормы современного русского языка. Бялик писал народные песни еще в Европе, до того, как иврит стал разговорным языком еврейского народа. Представьте себе — писать народные песни на языке, на котором народ не разговаривает. Но был в этом отголосок пророчества... Пушкину достался русский язык от няни. У Бялика было иначе. Если бы он писал на том языке, на котором говорили в его доме, то он стал бы идиш-немецко-украинско-русским писателем. Кстати, Бялик блестяще знал все эти языки.

В конце XIX века иврит начинает «говорить». Поэзия создается непрерывно. Но проблемы поэтической речи остаются разными. Поэты, прибывшие в Эрец Исраэль из Европы, как Леа Гольдберг, например, «легко» создавали поэзию, испытывая серьезные трудности с прозой. Уровень поэзии Леи Гольдберг значительно выше уровня ее прозы, что и понятно: в поэзии она опиралась на многовековую традицию, а в прозе, в описании реалий, ей приходилось преодолевать «сопротивление материала».

Взаимопроникновение, взаимодействие поэтической речи и разговорного языка, вообще-то говоря, не начинаются в 20 — 30-е годы, когда Шлионский и поэты его круга ввели в ивритскую поэзию и русские мотивы, и русские приемы стихосложения, а лишь ускоряются, и, по сути, сегодняшнее соотношение обиходного и литературного языка остается тем же. То есть мы получили «натуральный продукт», свидетельствующий о естественных процессах, протекающих в нормальном обществе, где литература создается на государственном языке, на котором пишутся и романы, и стихи, и протоколы, и военные приказы. На этом языке уже существуют сленг на всех социальных уровнях, профессиональная терминология и наречия отдельных этнических групп.

В языке Бялика конца «Хаскалы» каждое слово как бы имело свой инвентарный номер. Можно было проследить, откуда оно взято, каково его семантическое поле. Язык словно застыл — но он не был мертв, как латынь или древнегреческий, он застыл, как магма. На этом языке писали, толковали Учение, но не говорили. И поэтому каждое слово несло определенную смысловую и идеологическую нагрузку — не только текст был задан наперед, но и контекст. Слово будто не существовало само по себе. Оно как бы предъявляло удостоверение личности: «Я — из Библии», «Я — из Мишны». Слово не выступало в одиночку, а всегда — в окружении родственников. В определенной степени это отбирало у слов их индивидуальность. Самый сущностный процесс в ивритской литературе — это противостояние и взаимодействие языка разговорного и книжного. И в этом смысле наша литература в корне отличается от французской и русской. Ибо, скажем, и по-русски, и по-французски говорили всегда. Естественно, что литературные нормы тоже подвергались изменениям в соответствии с историческими процессами, но эти языки не молчали.

В нашей литературе смена устоявшихся норм происходит значительно быстрее, поскольку мы «привезли» с собой в Эрец Исраэль разные страны и культуры: одни — Россию, другие — Германию, третьи — Ирак, четвертые... И потому пристальный взгляд обнаружит влияние русского символизма и имажинизма, немецкого экспрессионизма, французского экзистенциализма, англосаксонского модернизма...

Разговорный язык развивается чрезвычайно интенсивно. Но мы все-таки продолжаем обращаться к древности, к сокровищнице литературного языка. Непрекращающаяся и по сей день работа над текстами Каирской Генизы — хранилища старинных рукописей, обнаруженных в 1753 году, высветила для нас сегодня новые пласты литературной и разговорной речи того времени, часть из которых уже входит в литературу, а из литературы — в обиходную речь.
На фоне всего сказанного понятно, почему литературные произведения 20 — 30-х годов сегодня для нас архаичны как по языку, так и по стилю. Переводы пьес, сделанные для театра в 40-е годы, устарели в 50-е. Что не столь характерно для переводной драматургии на английский и французский, мне это достоверно известно, поскольку я перевожу пьесы всю жизнь. В наши дни процесс старения лексики явно замедлился. Разговорная речь уже отлита в определенные формы, она отличается богатством оттенков, напряженностью семантического поля.

Вчитаемся в первые переводы Шекспира на иврит, 1874—1878 годы. «Ити-эль» («Отелло»), «Рам ве Яэль» («Ромео и Джульетта») переведены белым стихом. Эти тексты и сегодня доставляют эстетическое удовольствие. 1874 год! Они кажутся менее архаичными, чем, к примеру, перевод «Гамлета», сделанный в 30-е годы. И вообще, категория времени в ивритской литературе, с точки зрения лексики, явление парадоксальное. Израильский старшеклассник свободно читает определенные библейские тексты, созданные три тысячи лет назад. Историю Иосифа школьнику понять проще, чем, скажем, песнь Деборы, в которой явственны влияния угаритского языка, но факт, что школьник может справиться с текстом столь древним, — сам по себе знаменателен. Он свидетельствует о преемственности современного иврита, в которой основной словарный состав почерпнут из Библии. А что же в Англии? Шекспир для английского читателя нуждается в переводе. Читать его в подлиннике отваживаются немногие. Джеффри Чосер и его великие «Кентерберийские рассказы» английскому читателю просто недоступны без перевода и комментариев. То есть английские тексты XVII века уже представляют трудность, не говоря о более ранних. Подобные трудности испытывают и французские, и испанские читатели. Мне кажется, что современному русскому школьнику тексты Сумарокова, Тредиаковского и даже Державина с Радищевым непонятны без комментариев, а мне, к примеру, поэтика еврейских мистиков III—IV веков не только понятна, но кажется просто модернистской. Вряд ли подобные явления наблюдаются в какой-либо из великих классических литератур.

Конечно, русскоязычному читателю трудно понять Агнона даже в хорошем переводе. Ивритский читатель должен быть знаком с текстами Мишны. А Данте понять легко? Разве итальянские издания Данте не снабжены серьезным справочным материалом? А Петрарку? Между прочим, его современник, поэт Иммануил Римский, писал сонеты прежде, чем эта форма привилась в итальянской поэзии. Тем не менее сонеты Иммануила Римского прочесть и понять легче, чем Петрарку.

Верно, что многое в нашей литературе укоренено в прошлом. Но таков удел всех великих литератур. Комментарии к Данте, который оказал на мировую литературу не меньшее влияние, чем Шекспир или Франциск Ассизский, составляют солидную библиотеку. Так что и необходимые комментарии к Агнону, нашему современнику, не умаляют ни его достоинств, ни его значения. Но в том-то, повторяю, принципиальное отличие ивритской литературы: многие древние тексты можно и сегодня читать школьнику.

Перевод с иврита Виктора РАДУЦКОГО (Израиль)

НЕСКОЛЬКО СЛОВ О ТЕТ КАРМИ. Послесловие Виктора РАДУЦКОГО (Израиль)

<< Назад - Далее >>

Вернуться к Выпуску "ДИАЛОГ-ИЗБРАННОЕ" >>