ГЛАВНАЯ > ДИАЛОГ-ИЗБРАННОЕ > ОЧЕРКИ, ЭССЕ, ЛИТЕРАТУРНЫЕ ЗАРИСОВКИ
Виктор РАДУЦКИЙ (Израиль)
НЕСКОЛЬКО СЛОВ О ТЕТ КАРМИ
Но сначала – как появился его литературный псевдоним. Ведь Карми – это имя, «мой виноградник» в переводе с иврита. И в такой форме мы встречаем это слово, скажем, в «Песне Песней»: «карми шели ло натарти» («виноградника своего я не устерегла» [1:6]). А вот буква ТЕТ – девятая буква ивритского алфавита и первая буква фамилии Чарни. И свои произведения Карми подписывал так: Тет Карми или Т. Карми.
... Иерусалим – город необычный, и таким его делают не только древности, но и необычные, неповторимые люди. Одним из таких удивительных иерусалимцев был Савелий Гринберг, поэт и блистательный знаток иврита, непревзойденный переводчик на русский язык ивритской поэзии во всем ее диапазоне – от средневековой поэзии «золотого века», процветавшей в Испании и Провансе, и до модернистов второй половины ХХ века... Часами, бывало, бродили мы по любимому Иерусалиму, читая друг другу стихи – Савелий, разумеется, читал чаще и дольше, и делал он это великолепно, вдохновенно, и именно от него я впервые услышал, прежде, чем сам прочитал, и современную ивритскую поэзию – стихи Далии Равикович, Яакова Шабтая, Давида Авидана, Меира Визельтира, Майи Бежерано, и удивительнейшую средневековую ивритскую поэзию, очень любимого Савелием Шломо Ибн Габирола (Савелий не любил, чтобы этого величайшего поэта называли «ибн Гвироль». «Так тель-авивцы называют улицу в своем городе, а поэта звали Шломо Ибн Габирол!», – чуть возвышал свой голос Савелий, что служило признаком явного недовольства у обычно спокойного поэта).
... Но однажды Савелий протянул мне журнальчик «Узы», ныне благополучно почивший, со стихами Ибн Габирола в переводе на русский язык, с комментариями. В стихотворном тексте Савелий подчеркнул строчку: «Переводя Гвироля через тьму...» Так и было написано! Два ловких молодца решили приналечь на Ибн Габирола, познакомить, так сказать, русскоязычного читателя с великим поэтом, для чего поместили предисловие, украв его у покойного великого специалиста по средневековой ивритской поэзии Хаима (Ефима) Ширмана, первого профессора, возглавившего в 1942 году кафедру средневековой ивритской поэзии в Еврейском университете в Иерусалиме, члена Израильской (и ряда зарубежных) академии наук, члена Академии языка иврит, лауреата Государственной премии Израиля... (Я уже писал, что Иерусалим – город необычный, потому что таким его делают иерусалимцы, и Ширман был одним из великолепнейших иерусалимцев. Не здесь рассказывать, каким замечательным, незаурядным скрипачом был этот профессор, как великолепно знал он русский язык и русскую литературу, хотя свои работы, кроме иврита, он писал на английском, французском и немецком языках. Он родился в Киеве в 1904 году, но с 1919 года жил, учился и работал в Берлине, пока, наконец, в 1934 году не поселился в Иерусалиме).
Итак, предисловие было украдено у Хаим Ширмана, без ссылок на автора и, разумеется, без зазрения совести. А вот тексты, в свою очередь, были уворованы у Савелия Гринберга! Но, видимо, они понимали, что «просто так» красть нельзя, начали заметать следы, переделывать, а поскольку особого понимания текстов у них не было, то и Габирол был перевран до неузнаваемости... Хотя «канва» Савелия узнавалась... Рифмы его...
Савелий переживал втройне: и за Хаима Ширмана, с которым он дружил до самой его смерти (в 1981 году), и за себя, и, главное, - за Габирола, за пренебрежение к великим текстам... И я решил написать статью в защиту всех троих – Савелия, Ширмана и Габирола. К этому времени я уже не один год читал классическую четырехтомную антологию Хаима Ширмана «Еврейская поэзия в Испании и Провансе» с его обширными комментариями, биографиями поэтов, справочным аппаратом. Конечно, первым делом я начал именно с Ибн Габирола, ибо о нем мне говорил Савелий, и переводы его стихов он читал с таким вдохновением...
Когда статья была закончена, просмотрена и в принципе одобрена Савелием Гринбергом, он предложил мне показать мою работу профессору Шломо-Соломону Меировичу Пинесу, философу, историку средневековой арабской и еврейской философии, посвятившему философии Шломо Ибн Габирола ряд своих исследований. Шломо Пинес был одним из тех удивительных иерусалимцев, которые и придают нашему городу неповторимую атмосферу духовности, напряженной интеллектуальной жизни, биение ее пульса...
И снова нет ни места, ни времени подробно рассказывать о Шломо Пинесе, знавшем, кроме русского, иврита и арабского, и все европейские языки, и латынь, и древнегреческий, и персидский, и турецкий, и санскрит, и... Здесь я, пожалуй, остановлюсь, опасаясь, что список будет длинным. Соломон Меирович сумел в 1940 году с последним пароходом уплыть из Марселя в Хайфу, а его отец, доктор Меир Иссар Пинес, историк литературы на языке идиш и один из основателей партии сионистов-социалистов России, в 1941 году, живя в Берлине, попал в число лиц, отправленных в Советский Союз при посредничестве правительства Турции в обмен на находившихся там германских граждан, и погиб в сталинских лагерях...
Итак, Шломо Пинес приглашает меня к себе домой, чтобы спокойно обсудить мою работу...
Слышу, как мой любезный читатель порывается задать мне два вопроса:
1. Почему возражения по поводу исковерканного «перевода» Шломо Ибн Габирола надо обсуждать с великим специалистом, разве явные ошибки не столь очевидны?
2. Речь, вроде бы, должна идти о Т. Карми, а о нем пока – практически ни слова!
Успокою читателей и отвечу по порядку.
1. Перевод и понимание текстов еврейской поэзии, созданных около тысячи лет тому назад, дело отнюдь не простое. И не зря Хаим Ширман посвятил комментариям к стихам великих еврейских поэтов, творивших в Испании и Провансе, немало своих усилий и труда. Подозреваю, что друг мой Савелий Гринберг, полностью полагаясь на мою добросовестность, учел тот факт, что к этому времени я жил в Израиле всего 7 (семь!) лет, приехав абсолютно безъязыким, а тут... толкование средневековой ивритской поэзии... Очевидно, что мнение Шломо Пинеса должно быть решающим...
2. Ну, а Т. Карми? Не спеши, дорогой читатель. Именно он – главный герой моего повествования, и это «ружье» выстрелит на следующей странице.
Итак, в уютной квартире Шломо Пинеса, где повсюду, от потолка до пола и от стены до стены – книги, книги, книги, говорим мы на иврите, произнося по-русски лишь места из обсуждаемой работы. Но думает-то Соломон Меирович на всех языках сразу, и, выслушав возражение номер один, он поднялся, приставил лесенку к книжным полкам, проворно – не по своим годам (дело было в 1983 году, и ему уже исполнилось семьдесят пять лет!) – вскарабкался почти до самого верха, вытащил какую-то книгу, углубился в нее и, спустя какое-то время, произнес: «Вы правы!». То же повторилось еще несколько раз, но всегда его раздумья над предложенным мной толкованием завершались столь радостным для меня «Вы правы!». И вдруг, словно что-то осенило его, Соломон Меирович обратился к своей очаровательной супруге Фанни, человеку глубокому, знавшему все западноевропейские языки, и, разумеется, русский, которая давно уже следила за нашей беседой, изредка – еще до того, как профессор Пинес выносил свой вердикт – произнося: «По-моему, Виктор прав». Соломон Меирович спросил ее по-французски (это был их домашний язык повседневного общения) «Где же ТА КНИГА? Я все ищу по полкам, а мог бы заглянуть только в ЭТУ КНИГУ...». И Фанни, сидевшая чуть в отдалении, за обеденным столом, отделенным от гостиной невысокой, в половину человеческого роста перегородкой, поднялась, протянула мужу книгу и сказала: «Когда ты сообщил, что придет Виктор и вы будете обсуждать стихи Ибн Габирола, я взяла эту книгу и во время вашего разговора следила по ней, читая те стихи, которые вы как раз разбирали». Соломон Меирович взял у жены книгу и сказал: «Что это я, как гимнаст в цирке, все по лестнице вверх-вниз... Да ведь лучше автора этой книги Габирола на другом языке не напечатал ни один человек в мире...».
Понимаешь, любезный мой читатель, Соломону Меировичу, чтобы вынести свое суждение о русском переводе Ибн Габирола, необходим был еще один язык сравнения. Он-то по-русски о Габироле не думал никогда, и работы о нем опубликовал на нескольких языках. Вот он и сверял свои мысли... Но тут он вспомнил о КНИГЕ... Этой Книгой с большой буквы и была «Книга ивритской поэзии» на английском языке с параллельным текстом на иврите. А выпустил ее в свет – после десяти лет упорной работы – Тет Карми, большой друг семейства Пинес. Так впервые, от Соломона Меировича Пинеса, я услышал имя Карми...
... В эту Книгу, которая вышла в 1981 году, выдержала целый ряд переизданий и получила немало премий, Т. Карми включил произведения ивритской поэзии от времен библейских и до дней нынешних. Англоязычный читатель убедился, что цепь поколений, создающих культурные ценности на протяжении более чем трех тысяч лет – от псалмов, через средневековую ивритскую поэзию и до возрождения иврита, ивритской поэзии в новейшие времена – не прерывалась никогда.
... Все это в нескольких словах поведал мне профессор Пинес, затем открыл страницы, где был ивритский текст Габирола с параллельным английским переводом, и попросил: «Давайте пройдемся еще раз по всем пунктам ваших возражений...».
Савелий Гриберг очень обрадовался, что Шломо Пинес признал во всем мою правоту (по словам Савелия, Пинес сказал ему: «Я увидел настоящее чудо: я помню, как семь дет назад встретил Виктора в университете, он иврита не знал, а вот нынче мы говорили об Ибн Габироле...» Хороший друг был у меня, благословенна его память, не упускал случая сказать приятное ближнему своему).
... Иерусалим, как уже было сказано, город удивительный, и судьба уготовила мне еще ряд встреч с Карми – именно так он просил его называть. Любезный, приветливый, с прекрасным чувством юмора, Карми был блестящим собеседником. Правда, в его присутствии я больше молчал, боясь упустить хотя бы одно его слово, одну мысль... В 1991 году я опубликовал большое интервью с Т. Карми. И сегодня, спустя шестнадцать лет, его слова остры, точны, интересны, глубоки. В моей библиотеке есть книги стихов, подаренные мне Т. Карми.
Встретив меня в нашем уютном иерусалимском театре «Хан», Т. Карми совсем по-европейски, несколько церемонно со мной раскланялся, а потом, протянув руку, задал традиционный израильский вопрос: «Ну, что слышно?». Он ведь и жил в разных мирах, переводил на иврит с разных языков, главным образом, с европейских. Много переводил с английского, в том числе – Шекспира: «Отелло», «Гамлет», «Мера за меру» (и здесь судьба уготовила мне встречу с Т. Карми. В Хайфском театре играли «Гамлета» в переводе Т. Карми, а мне довелось готовить синхронный русский перевод). С немецкого Т. Карми перевел «Господин Пунтилла и слуга его Матти», с французского – «Сирано де Бержерак» Э. Ростана, везде он чувствовал себя «своим», был широчайше образованным человеком, но родиной его был иврит. Легко преходя с языка на язык, он с особым наслаждением говорил на иврите, и язык его книг, и его разговорный иврит, богат, емок, многопланов, уникален...
Карми Чарни родился в 1925 году в Нью-Йорке в религиозной семье, и иврит (наравне с английским) был его родным языком с детства. Обучался он в Иешива-Университете и в Колумбийском университете. В 1946-1947 годах Карми работал во Франции в доме для еврейских сирот, потерявших родителей во второй мировой войне. В 1947 году он репатриируется в Израиль, участвует в Войне за Независимость и до 1949 года служит в Армии Обороны Израиля. Затем обучается в Еврейском Университете в Иерусалиме. Первые две книги стихов Т. Карми - «Мумве-халом» («Увечье и мечта», 1951) и «Эйн прахим шхорим» («Нет черных цветов», 1953), навеянные переживаниями, сопутствовавшими его работе с еврейскими сиротами, пережившими Катастрофу, произвели сенсацию в израильском литературном мире, утвердив высокую репутацию Т. Карми среди израильских поэтов. Карми, еще до репатриации в Израиль хорошо усвоивший пласты библейского и талмудического иврита, быстро наращивал свои познания в разговорном иврите, в сленге, в жаргоне, столь бурно развивавшемся в первые годы после создания государства. Его упорные лингвистические занятия, которым он предавался ежедневно, делают его поэтический язык и современным и вневременным. В своей поэтике ему удалось найти удачные сочетания различных языковых уровней, а его знание ряда европейских языков, совершенное владение английским, вполне естественно направили его творческую энергию также и в русло перевода. Уже после следующей книги своих стихов «Шелег би-Иерушалаим» («Снег в Иерусалиме», 1956) он выпускает сборник «Назым Хикмет. Избранные стихи» (1958) – свою первую книгу переводов. В том же 1958 году выходит книга его стихов «Ха-ям ха-ахарон» («Последнее море»), за которую поэт был удостоен своей первой литературной премии – им. Шленского. Переводческой деятельностью Т. Карми занимался много и успешно, и, подобно своим великим предшественникам А. Шленскому и Н. Альтерману, Карми обратился к Шекспиру, перевод которого на иврит всегда был вызовом мастерству переводчика.
Родник собственного поэтического творчества Т. Карми никогда не иссякал, и за свою жизнь он выпустил семнадцать поэтических книг, многие из которых выдержали не одно издание, при этом также – и в переводах на английский, французский, немецкий языки. Последнее десятилетие жизни поэта ознаменовалось всплеском творческой энергии. Карми находит новые мелодии, новые оттенки для своей лирики, чему способствовали и некоторые обстоятельства его личной жизни: его третий брак и рождение третьего сына Михаэля в 1987 году. Увы, последние годы его жизни были омрачены борьбой с тяжелой болезнью, преждевременно сведшей его в могилу. Но поэт работал, превозмогая недуг, успев завершить за день до своей смерти (20 ноября 1994 года) компоновку и редактирование своей последней книги «Ширим нивхарим: 1951-1994» («Избранные стихи: 1951-1994»), выхода в свет которой он уже не увидел.
Одним из очень важных аспектов творческой жизни Т. Карми была его преподавательская деятельность. Он любил преподавать, особенно – поэзию, и в течение многих лет Карми был приглашенным профессором в Еврейском университете, в Хибру Юнион колледже в Иерусалиме, где он получил степень почетного доктора, в Университете Брандайза, в университетах Стенфорда, Йеля, Остина, Лондона, Парижа и других. Особенно плодотворным было его пребывание в Оксфордском университете в 1974-1976 годах. Там Карми завершил и подготовил к печати книгу, над которой работал около десяти лет – ту самую «Книгу еврейской поэзии» на иврите и в переводах на английский язык.
Последняя моя «связь» с Т. Карми состоялась, увы, уже после его смерти. Краткая Еврейская энциклопедия поручила мне написать статью о нем (КЕЭ, т. 9, кол. 1146-1148, «Чарни Карми»). И, готовя эту статью, я вновь погрузился в мир его поэзии, вновь проникся безграничным уважением к этому великому мастеру. По моей просьбе Энциклопедия напечатала его портрет, выполненный его женой, журналисткой Лилах Пелед-Карми... Смуглое лицо капитана дальнего плавания, обветренное штормовыми ветрами, огромный лоб, изрезанный морщинами... Он и был капитаном, водившим корабли ивритской поэзии в дальние плавания, к неизведанным берегам. Свидетельство тому – не только та Книга, о которой я говорил выше, но и еще одна, вышедшая в 1961 году антология «Современная ивритская поэзия», одним из редакторов которой был Т. Карми. И в мире нет ни одного крупного университета, где изучается иудаика, в библиотеке которого не хранились бы книги Т. Карми: и Книга, и Антология, и его собственные книги в подлиннике и в переводах....
... Так и получилось, что теперь я как бы связан с Т. Карми навсегда. Ведь в перечне авторских статей КЕЭ так и значится, что статья о Чарни Карми написана мною.
Тэт КАРМИ (Израиль). Ивритская поэзия – со времен библии и до наших дней. Перевод с иврита Виктора РАДУЦКОГО (Израиль)
<< Назад - Далее >>
Вернуться к Выпуску "ДИАЛОГ-ИЗБРАННОЕ" >>
