ГЛАВНАЯ > ДИАЛОГ-ИЗБРАННОЕ > ОЧЕРКИ, ЭССЕ, ЛИТЕРАТУРНЫЕ ЗАРИСОВКИ

Елена АКСЕЛЬРОД (Израиль)

«БУМАГИ НЕТРОНУТЫЙ ЛИСТ...»

Зелик АКСЕЛЬРОД (1904-1941)

Бумаги «нетронутый лист» - это жизнь, это судьба, это и надежда, и безжалостный произвол. Свежий, созданный воображением художника снег, греет как ласковый весенний ветер. Однако и в нем сокрыта метафора зла...

Р. Рубина «Красные капли на белом снегу»

Для меня поэт Зелик Аксельрод - просто «дядя Зелик», брат моего отца, о котором четырех лет отроду я, подпрыгивая, сочинила первое свое четверостишие: «Дядя торопливый, / дядя скороход / - это дядя Зелик, / Зелик Аксельрод». Зелик, приезжая в Москву из Минска, всегда спешил. У него было множество друзей и, как оказалось, немало врагов, возможно, по доброте сердечной и открытости характера принимаемых им за друзей. Мои детские воспоминания сохранили ту атмосферу праздника, которая воцарялась в нашей каморке на Баррикадной, 8-б, когда там среди других не переводившихся гостей, писателей и художников, внезапно возникал вечно рвущийся куда-то Зелик.

Для меня Зелик Аксельрод - это тревожное перешептывание моих родителей (на идише, чтобы я не поняла), это их загадочные хлопоты и мои постоянные вопросы, почему он не приезжает - мне с ним было так весело!

Для меня Зелик Аксельрод - это книжка его стихов в зеленом переплете, переводы на русский Семена Липкина, Михаила Светлова, Л. Руст, Осипа Колычева, которые я знала наизусть, а потом, когда я худо-бедно научилась читать на идише, - его стихи в оригинале, школьные вылинявшие тетрадки и пожелтевшие машинописные страницы, каким-то чудом сохраненные Перл Вайсенберг, вдовой Зелика, и моими родителями, а позднее работа над переводами того немногого, что было наконец дозволено издать в «Советском писателе» в 1963 году.

И неожиданное напоминание о поэте, когда в Иерусалиме на мемориальном камне я прочла его имя в перечне еврейских деятелей культуры, уничтоженных сталинским режимом.

Что мне известно о Зелике Аксельроде?

В детстве ничто не поощряло братьев Зелика и Меира к занятиям искусством, ничто не предвещало этих занятий. Более того, мой дед беcпощадно расправлялся с разбросанными по дому первыми стихами и первыми рисунками своих непутевых сыновей. Художественные впечатления детства ограничивались пением родителей, пением хазана в местной синагоге, талесами и подсвечниками со свечами. Но, видимо, было что-то в генах...

Раннюю поэму Зелика Аксельрода «Осень. 1915 (Беженцы)» пронизывает «тоска скитаний» по России. Тамбов, Смоленск, и наконец семья находит пристанище в Минске (Молодечно уже отошло к Польше). Зелик учится в Москве в Педагогическом институте им. Бубнова и в Литературном институте им. Брюсова. Потом возвращается к родителям, работает в Детском доме в Минске.

В 1922 году вышла тоненькая книжка восемнадцатилетнего поэта «Трепет» (на идише), а первые публикации относятся к 1920 году. Ни на кого не похожий лирический голос сразу же привлек к себе внимание читателей - в то время у литературы на идише была большая и увлеченная аудитория - и, к сожалению, критиков, которые всю недолгую жизнь поэта не спускали с него надзирающих глаз. Это было настолько одиозно, что предисловие Нахмана Майзиля к Нью-Йоркскому изданию стихов Аксельрода так и называется «Зелик Аксельрод и его критики». Молодой поэт, дружным критическим хором обвиненный в индивидуализме и прочих грехах, был заметен еще и потому, что работал ответственным секретарем, а потом редактором журнала «Штерн» и вместе со своим ближайшим другом Изи Хариком возглавлял секцию еврейских писателей при Союзе писателей Белоруссии. «Возглавлял», зарабатывая свой арест. Впрочем, он постоянно его ждал: подсознательно - с того момента, как литературные церберы наперебой принялись обличать его: то «буржуазный национализм» почуют, то «нездоровый интерес к прошлому», «порочный уход от бурной действительности», и сознательно - после ареста в 1937 году Изи Харика и многих живших в Минске еврейских писателей. Фактически уничтожение еврейской культуры, так победно завершенное в 1948 году, началось в Белоруссии и на Украине. Приведу несколько строк Зелика, где за самоиронией прячется растерянность перед все возрастающими, отнюдь не литературными требованиями времени:

- Ты отстаешь, - опять твердят друзья, -

Прибавить шагу ты не хочешь, видно!

Уже белеет голова твоя...

Ах, Зелик, Зелик, и тебе не стыдно?

(Перевод мой. - Е.А.)

Осенью 1939 г., когда советские войска заняли Западную Белоруссию, Зелик Аксельрод спешит в Белосток, где помогает устраиваться бежавшим из оккупированной немцами Польши еврейским писателям. Но этим «преступления» не ограничиваются.

По свидетельству И.Смиловицкого, в начале 1939 г. писатели Гирш Каменецкий и Зелик Аксельрод посетили первого секретаря ЦК Компартии республики Пантелеймона Пономаренко и добивались от него отмены решения о ликвидации школы на идише...Мало того, «в ноябре 1939 г. ...Зелик Аксельрод, Эли Каган, Григорий Березкин обратились в ЦК КП(б) Белоруссии с просьбой возобновить работу не только еврейской школы, но и секции идиша при Академии наук... Писатели выражали опасение, что в противном случае круг читателей на идише будет неуклонно сокращаться и под угрозой окажется само существование литературы на идише» (как в воду глядели. - Е.А.) Этими письмами и протестом против закрытия еврейской газеты в Вильнюсе Зелик Аксельрод, видимо, и определил окончательно свою участь, хотя нашлось бы достаточно поводов и помельче. По рассказам близких, он исчез после стычки с одним из партийных руководителей - комиссаром Гершманом. Но, разумеется, дело не в этом. В ту пору открытый протест против власть имущих был делом редчайшим (тем более еврейский протест), диссиденством 60-х еще и не пахло. Весной 1941 года Зелик Аксельрод был арестован. Об обстоятельствах его гибели мои родители узнали от «подписантов» Эли Кагана и Григория Березкина, которые оказались в Минской тюрьме одновременно с Зеликом и чудом спаслись (Каган через некоторое время погиб в штрафбате). Когда немцы подходили к Минску, минскую тюрьму решено было эвакуировать в центр страны. Но предварительно надо было избавиться от балласта, от «социально чуждых». Заключенных вывели во двор, каждого спросили: «За что сидишь?». Тех, кто «за грабеж», «за убийство», «за бандитизм», тех, кто догадался выдать себя за уголовников, отпустили на все четыре стороны, а простодушных, не сообразивших «за что», выстроили в колонну и погнали в лес за сорок километров, чтобы там и свершить «правый суд»... Зелик до места общей гибели не дошел. Ослабел, отстал, его застрелили одним из первых...

В стихотворении 1924 года Зелик Аксельрод предсказал свою судьбу:

Ночь, пустотой пудовой налитая,

Молчала. Город замерший молчал,

Не выстрелы недавние считая,

А имена убитых наповал.

 ( «Расстрелянный». Перевод мой. - Е.А.)

Когда стало известно об аресте Зелика, не раздумывая, бросился хлопотать о нем Перец Маркиш, к нему присоединился критик Арон Гурштейн (вскоре погибший в Московском ополчении), удалось добиться вмешательства Ильи Эренбурга. Разумеется, все эти усилия ни к чему не привели.

Мой отец на бесконечные запросы о судьбе брата получил два ответа: в одном говорилось, что никаких данных о смерти Зелика Аксельрода не имеется, в другом, что «дело прекращено за отсутствием состава преступления».

При жизни Зелик Аксельрод успел издать четыре сборника стихов на идише. В 1937 году в Москве в Гослитиздате опубликована книга стихов Аксельрода в переводе на русский, о которой я упоминала. Посмертно в издательстве «Советский писатель» вышли книги «Утренний свет» (1963) в русских переводах и «Стихотворения» (1980) в оригинале - характерно, что посмертные книги были подготовлены нашей семьей: предисловие написала моя мама, Р. Рубина, прозаик и литературовед, оформление к русской книжке сделано моим отцом - художником Меиром Аксельродом и повторено уже после его кончины в 1970году в издании на идише, несколько расширенном по сравнению с русским, большая часть переводов выполнена мной.

 Сборник избранных стихов Зелика Аксельрода издан в Нью-Йорке в 1961 году.

<< Назад - Далее >>

Вернуться к Выпуску "ДИАЛОГ-ИЗБРАННОЕ" >>