Главная > Архив выпусков > Выпуск 1 (1996/5757) > Эссе

Маркс ТАРТАКОВСКИЙ

ОТКРОВЕНИЕ ТОРЫ (Фрагменты)

(Окончание)

* * *

Теперь, когда мы начинаем понимать глубинную внеми-фичность Торы, с особой остротой встает вопрос: что же случи­лось тогда, в момент, объявленный Творением мира, более 57 столетий назад? От чего, собственно, начинается отсчет вре­мени в Еврейском календаре?

На шестой день Творения «сотворил Бог человека по обра­зу Своему, по образу Божию сотворил его; мужчину и женщину сотворил их» (Быт. 1:27). Страница Торы, повествующая о пер­вых на земле людях, кажется наиболее загадочной и вместе с тем почти сверхъестественно проницательной. Всякий, желаю­щий осмыслить историю человечества, понять ее сокровенные механизмы, должен обратиться к ней. Для меня самого раз­мышления, оформившиеся спустя много лет в книгу «Историо­софия. Мировая история как эксперимент и загадка» (1993), начались вот с этой страницы Книги Книг.

К только что созданному человеку, существу, обладающему еще не мышлением, но - сознанием, Всевышний приводит «всех животных полевых и всех птиц небесных, чтобы видеть, как он наречет их, и чтобы, как наречет человек всякую душу живую, так и было имя ей» (Быт. 2:19). Язык, речь выделена, таким образом, как первое (и важнейшее) проявление созна­ния. Мир для Первочеловека (у него еще нет имени) предельно прост, весь вовне, так что на сущность, на глубину постижения нет и намека. Но ведь и ребенок, осваиваясь в мире, в котором вдруг очутился, прежде всего присваивает имена вещам и явле­ниям, руководясь простейшими (чаще - звуковыми) ассоциа­циями: ням-ням - еда, бибика - машина...

В иерусалимском издании Торы есть удивительная фраза, сглаженная в Синодальном переводе: «И нарек человек имена всем скотам и птицам небесным, и всем зверям полевым; а для человека не нашел Он (Господь) подмоги соответственной» (Бырейшит, 2:20). То есть необходим еще кто-то, другой чело­век, чтобы оба, как в зеркале, смогли увидеть друг в друге са­мих себя. И была создана женщина; и только после этого впер­вые названо имя - Адам. Он же «нарек имя жене своей: Ева (Хавва)» (Быт. 3:20).

Многозначительны эти имена: Адам - земля, поскольку создан был «из праха земного» (Быт. 2:7), Хавва (Ева) - жизнь, «ибо она стала матерью всех живущих» (Быт. 3:20). Человек ото­ждествляется с его именем. Он и сам отождествляет себя с ним; он еще не открыл для себя личное местоимение «Я», которое станет затем важнейшим в его речи, - и этим опять же напоми­нает ребенка, который поначалу тоже называет себя только по имени. Этот этап сознания многократно отмечен в этнографи­ческой литературе: «Хитрая Лисица - великий вождь - говорит о себе туземец. - Он пойдет и приведет воинов...» (вместо: «Я пойду и приведу»).

Вот оно, едва пробудившееся сознание первобытного чело­века, которому Всевышний только что «вдунул дыхание жиз­ни» - да так, что стал он «душою живою» (Быт. 2:7).

. «И насадил Господь Бог рай в Эдеме (Эйдэне) на востоке» ^(Быт. 2:8); там, в райском саду, где сам Господь любит прогу­ливаться «во время прохлады дня» (Быт. 3:8), обитают Адам и їЕва. Не это ли «золотой век», смутным воспоминанием просту­жающий в эпосах многих народов? Было же позади нечто та-: кое, что человеку, уже удрученному своим несовершенством, 'представлялосьутраченным раем?..

«Золотой век», всегда отождествляемый с детством челове-^: чества, как бы выведен из-за пределов исторической памяти. Вот и ребенок начинает помнить себя лишь с того времени, когда впервые скажет о себе: «Я», осознает автономное личное ї бытие. Осознание это связано не только с огромным, не срав-I нимым ни с чем приобретением, но и с величайшей потерей - незнания (!), неведения, органической слиянности с миром - ' осйовы душевного комфорта. Отныне индивид уже не наивное «дитя природы», он как бы съеживается в собственную брен­ную оболочку, вне которой весь мир, противостоящий ему, - огромный, пугающий, опасный.

Повествователь Торы отделен от первобытности в этом ре­гионе земли, от полной безличности индивида примерно тем же промежутком времени, что и сама Тора от нас: 29-30 столе­тий по Еврейскому календарю (VIII-IX вв. до н. э.), когда, по утверждению современной науки, был записан основной кор­пус священной книги, точно так же отстоят от наших дней, как и от Дня Творения. Тогда как (это мы вскоре увидим) сам Адам уже в начале своего жизненного пути делает этот решающий шаг - от безличности к осознанию себя. Мы понимаем, что это передано метафорически, но, как условились, принимаем сроки, предлагаемые Торой: глаза человека как бы открылись впервые именно 57 веков назад...

Пока что можно лишь поражаться тому, что Повествова­тель не только вспомнил отдаленнейшую от него эпоху (перво­бытное детство человечества), но и находит ей абсолютные ме­тафорические соответствия. Насколько же проще было его со­временнику Гомеру, опиравшемуся на предания о конкретных, сравнительно недавних («всего-то» около полутысячелетия) со­бытиях...

Отражение событий и осмысление их - жанры, принципи­ально разные. «Илиада» многословна, объемна, хотя содержит изложение лишь нескольких дней многолетней осады Трои. Эпизоды отобраны художником прежде всего по сюжетным со­ображениям и развернуты в эпические картины. Многословен и Ветхий завет за пределами Торы - с Шестой книги и далее до Иова и других пророков, - но по иной причине: это лето­писания, где для летописцев равно значимо все произошедшее, сохранившееся в народной памяти; они предпочитают повто­ряться, лишь бы не упустить что-либо. Здесь добросовестность состоит как раз в следовании малейшей букве предания, тем более документальных свидетельств.

Тогда как возникновение самого сознания, осознание на­шим далеким пращуром своего бытия,-как уже говорилось, за пределами исторической памяти. Но Повествователь не огра­ничивается легендой о «золотом веке», когда (как это кажется с расстояния) люди, жившие единой общиной, были безмятежно счастливы в своем неведении добра и зла, без какой-либо нуж­ды в выборе между этими понятиями. Повествователь знает уже, что «век» этот в принципе не может быть вечен, что пер­вое, еще сумеречное осознание Адамом себя - величайший ру­беж, за которым нет возврата.

Гениальная метафора Торы: «древо познания добра и зла». Плоды этого древа запретны для первых людей. Почему? Они ведь ничуть не ядовиты... Но Всевышний предупреждает, что съевший плоды умрет, - и угроза его, как увидим далее, более чем основательна. Человеческому сознанию еще предстоит подняться на тот уровень, когда без опаски можно будет поку­ситься на эти загадочные плоды...

Из многих совпадающих этнографических свидетельств упомянем одно: папуас из дебрей Новой Гвинеи наткнулся на остатки чьей-то пищи и доел их. Но поняв, что преступил табу (то была недоеденная вождем трапеза; табу, впрочем, могло быть и иным), настолько уверился в неизбежности своей кон­чины, что действительно на следующий день умер. В этногра­фической литературе феномен этот назван «вуду-смертью». Первобытный общинник не осознает себя как автономную единицу, «Я»; власть племенных традиций над его психикой абсолютна, запреты непререкаемы - и могут привести, как мы видели, даже к роковым физиологическим последствиям. Тогда как колдовские исцеления - оборотная сторона все того же: абсолютное доверие сообщает мистическим действиям целеб­ный характер. Первобытными реликтами в нашем сознании пользуются современные экстрасенсы, «босоногие целители», как говорят в Китае.

Итак, «заповедал Господь Бог человеку, говоря: от всякого древа в саду ты будешь есть; а от древа познания добра и зла, не ешь от него; ибо в день, в который ты вкусишь от него,

смертию умрешь» (Быт. 2: 16-17). Конечно же, это табу, нару­шение которого влечет вуду-смерть. Но историческое время в Торе предельно уплотнено, фабула повествования стремитель­на... И вот мудрый змий уже нашептывает Еве: «Нет, не умрете, но знает Бог, что в день, в который вы вкусите их (плоды поз­нания), откроются глаза ваши, и вы будете, как боги, знающие добро и зло» (Быт. 3:5).

Здесь много удивительного. И «боги» во множественном числе (в иерусалимском переводе: «великие») - как отголосок язычества, и «соблазнение» прежде Евы, лишь через нее - Адама - вероятно, отзвук матриархата, и змий, из множества тварей почему-то избранный на роль соблазнителя... «И увиде­ла жена (!), что древо хорошо для пищи, что оно услада для глаз и вожделенно, ибо дает знание» (Быт. 3:6). Ева рискнула вкусить запретный плод, подала пример Адаму. «И открылись глаза их обоих, и узнали, что наги, они, и сшили листья смо­ковницы, и сделали себе опоясанья» (Быт. 3:7).

Человек преодолел мистический страх, и табу не властно над ним. Вся суть этого преодоления в словах, которые они произносят. Адам, оправдываясь, кивает на жену, та - на ко­варного змия. Адам: «Жена, которую Ты МНЕ дал, она дала МНЕ от древа, и Я ел». Ева: «Змий обольстил МЕНЯ, и Я ела» (Быт. 3:12, 13). Впервые люди говорят о себе: Я, МЕНЯ, МНЕ - то есть осознают свое индивидуальное бытие и, зна­чит, индивидуальную же ответственность. Фантом общности не довлеет над ними. Отныне каждый из них - ЧЕЛОВЕК. Пущены часы мировой истории!

* * *

Ничто не дается даром. Осознание бытия трагично. Люди изгнаны из метафорически безмятежного Эдема. Господь про­видит, что отныне откроются человеку все тайны и сущностью своей он приблизится к богам: «Вот Адам стал как один из Нас, зная добро и зло (иерусалимский перевод: «в познании добра и зла»); и теперь как бы не простер он руки своей и не взял также от древа жизни, и не вкусил, и не стал жить вечно. И выслал его Господь Бог из сада Эдемского, чтобы возделы­вать землю, из которой он взят» (Быт. 3:22-23).

И назад уже нет пути: херувим «с мечом пламенным обра­щающимся» поставлен у врат рая, «чтобы охранять путь к древу жизни» (Быт. 3:24) - последней тайне, тайне тайн.

Бессмертие везде и всегда прерогатива богов.

Такой вот грандиозной метафорой отмечен в Торе выход человека из первобытности, из «золотого века», каким он пред­стает не только в эпосе разных народов, но и в сочинениях позднейших и даже современных авторов. Вспомнить хотя бы романтическую «индианистику», начиная с классика американ­ской литературы Фенимора Купера, бесчисленные опрощен-ческие философемы от Жан-Жака Руссо до нашего современ­ника Клода Леви-Сгросса... В отличие от Повествователя Торы для них не была очевидной необратимость времени. Они были воспитаны в христианской традиции с ее тягой к опрощению вплоть до аскетизма и верой в предстоящее за фобом райское блаженство. Христианская Библия, открываясь Эдемом Торы, завершается другим раем - Иоаннова Откровения. Здесь тоже о «древе жизни»; Господь сулит праведнику: ему «дам вкушать от древа жизни, которое посреди рая Божия» (Откр. 2:7). Цикл завершен, время как бы повернуто вспять.

Назад >