Главная > Архив выпусков > Выпуск 1 (1996/5757) > Проза
Леонид ЖУХОВИЦКИЙ
ЧЕРТ-ТЕ КТО...
Французы говорят: «Расстаться - значит немножко умереть». Конечно, эта печальная пословица прежде всего относится к влюбленным, Но ведь и к друзьям тоже. Сколько же раз приходилось «немножко умирать» за последние десятилетия! Чертово колесо диктатуры расшвыривало людей по чужим странам и городам. Двоюродная сестра с племянницей - в Америке, там же мой друг и бывший сосед по дому Алик Янов, сосед по тому же дому Георгий Вла-димов - в Германии, милая девушка Анжела - в Израиле. Но самая глубокая, самая личная «немножко смерть» - это, пожалуй, все-таки Дина Рубина.
Не помню точно, когда мы с ней познакомились, но точно помню, как. Было это в Пицунде, в Доме творчества, на семинаре молодых драматургов - существовала при советской власти такая отдушина для пишущих людей. В первый же день за обедом я обратил внимание на очень симпатичную довольно смуглую девицу, экспрессивно болтавшую о чем-то с соседями по столу. Никаких следов творческих мук на юной физиономии не просматривалось, и я мрачно сказал Анатолию Приставкину:
- Набирают черт-те кого.
Толя со мной охотно согласился. Но дальше повел себя беспринципно: познакомился с миловидной девушкой и познакомил меня. «Черт-те кто» и оказалась Дина Рубина.
Мы подружились удивительно быстро. Была весна, цвел дрок - идеальное время для работы, для тенниса и для того, чтобы просто шляться по безлюдным в эту пору дорогам и тропинкам курортного полуострова. К моему удивлению, Дина оказалась очень серьезным писателем. Жизнь она тогда брала не ахти как глубоко, хотя уже регулярно публиковалась в «Юности» и была заметна среди молодых. Но вызывала уважение ее работа над фразой, фанатичное стремление к совершенству строки, какое бывает только у настоящих поэтов и редких прозаиков. Для большого писателя у Диньт было все, кроме разве что тяжелой жизни. Но тут помогла советская власть'.
Рубина быстро приобрела известность, вошла в разные «обоймы». Однако в ней так и не пророс почти неизбежный эгоизм творческого человека, из которого изнурительная работа постепенно выжимает открытость, отзывчивость, а то и вообще интерес к другим. Уловив по телефону раздражение, досаду, усталость, она тут же срывалась помочь.
Когда она сказала, что уезжает, я стал отговаривать: физику или биологу gee равно, где работать, а писатель без читателя трагичен. Увы, причины у Дины были достаточно основательные. Тогда по Москве разгулялось почти забытое нынче общество «Память», и почему-то именно в квартале, где жила Рубина, стены и рекламные щиты были оклеены антисемитскими листовками. А Дина, недавно родившая второго ребенка, элементарно боялась за малыша. Я убеждал, что вся эта нечисть создана и оплачивается гебистами, и активность наших фашизоидов регулируется «органами», как пламя в газовой плите. Но страх матери за ребенка всегда сильнее, а часто и оправданней логики...
Помню последний рассказ, который Дина написала в Москве, - его напечатали, кажется, уже после ее отъезда. Он мне не понравился. Действие происходило под Москвой, но все герои были евреями, даже эпизодические. Нарочитость раздражала. А если бы она уезжала в Китай, герои стали бы китайцами? Наверное, я был не прав: скорее всего, Дина пыталась заранее вжиться в новую, уже неотвратимую реальность.
В последних вещах Рубиной, которые мне удалось прочесть, она владеет этой реальностью свободно, как умелый гончар глиной. В каждом абзаце ощущается то, что принято называть рукой мастера. Чего-то не хватает? Пожалуй, да, хотя, может быть, только мне: недостает музыкальности, красоты фразы, невольного восторга перед многообразием жизни, которым была полна проза молодой Рубиной. Когда-то она прочитала мне фразу, одну фразу о лебеде с вопросительной шеей. Нет, зоркость не утеряна - но, видно, глазу сегодня не до лебедей.
Дина Рубина стала большим писателем, этого у нее не отнимет никто и ничто. Но она мой друг - я хочу, чтобы она была счастлива и чтобы это счастье светилось б ее прозе. Многого хочу? Может быть...
Я не знаю, какой она сегодня писатель, русский или израильский, не исключено, что она и сама этого не знает до конца. Почему-то кажется, что и сейчас, когда герои ее живут там, она пишет для читателя, который здесь. Который, к слову, ее помнит и любит.
Москва, 1996 г
