Главная > Архив выпусков > Выпуск 3-4 (Том 1) (2001/02-5761/62) > Проза 

Шамай ГОЛАН

НЕОДОЛИМАЯ СЛАБОСТЬ

(окончание)

Резким движением он сдернул пальто и стал оглядываться, куда бы его пристроить. Снова все то же самое: на кухне паутина по углам, в раковине немытая посуда, которая так и будет стоять до утра. На столе - овощи и фрукты, их забыли убрать в холодильник, и они уже кое-где гниют, а рядом, на мраморной столешнице, - целая баррикада из банок - кофе, сахар, рис, мука. И все же эта картина почему-то была ему приятна - ностальгия, что ли? Он уже видел, как станет безжалостно выбрасывать гнилые фрукты и откладывать те, что начинают портиться. Давненько здесь не орудовала мужская рука. Рука человека, который знает, что такое порядок.

Сегал резко выпрямился и объявил:

-    Я вернулся домой!

Авнер устремил на него взгляд. Глаза зеленые. Холодные.

«Дезертиров мы ставим к стенке» - вот что прочитал Сегал в его глазах. Или это ему показалось? Он снова накинул пальто. В классе он был похож на прокурора, суммирующего свои выводы: пиджак расстегнут, в руке книга, на устах поучение. Грешник должен быть наказан. Если он уходит без на­казания, в этом нет искупления. А сын грешника уже был наказан, еще в юности. Еще в том возрасте, когда взрослые могут наказывать детей.

И снова он почувствовал, что взгляд Авнера скользит по его лицу. Боко­вым зрением он заметил: у сына чуть дернулась нижняя челюсть. Знакомое движение. Как у зверя, готовящегося прыгнуть на жертву.

• -Тот, кто знает суть наказания, сам волен выбирать свой грех, -- сказал Авнер учительским голосом, подражая отцу.
• -Я не хотел становиться учителем, - еле слышно проговорил Сегал. - Думал, это на время.
• -На двадцать лет, - съязвил Авнер.
• -На то были свои причины, - стал оправдываться Сегал. - Сперва я думал, что до тех пор, пока твоя мать не найдет работу. А потом - потом родился ты, Авнер. И у матери уже не было времени работать. Вскоре к нам в дом зачастили писатели. И твоя мать сказала: «Одним писателем больше или меньше - какая разница!» Этим одним писателем был я. Она обычно говорила: «Томасом Манном ты не станешь, да и Джойс уже был. А менее крупной фигурой в литературном мире становиться нет смысла». И что правда, то правда. И вот так временное стало постоянным.
• - Ты так внезапно исчез... - проговорила Ханна торопливо, словно опасаясь, что Сегал продолжит свою длинную речь. - Директор сказал, ты ушел внезапно - с перемены перед последним уроком. Он бежал за тобой и умолял вернуться к ученикам...
• - А у нас получился пустой урок, - объявил Авнер, снова приняв позу заступника за мать.
• - Но... -попытался что-то вставить Сегал.
• - Если уж ты дотерпел до последнего урока, мог бы дождаться и конца занятий, - строго сказал Авнер и после короткой паузы добавил: - А кроме всего прочего, тот, кто не хочет заниматься временным делом, может в любой момент положить этому конец.
• - Господи, - еле слышно прошептала Ханна и провела ладонями по лицу, словно умывалась - или умывала руки? - Двадцать лет!
• - Господин Сегал заболел, - изобразил Авнер директорский бас, а затем продолжал строгим тоном: - Он плохо себя чувствует, пети, так что можете идти по домам.

-      А может, я действительно заболел, - ухмыльнулся Сегал. - Был бы здоров - вернулся бы в класс и провел урок, хотя бы этот...

Рука господина Тана была тяжелой и теплой, и он, Сегал, почувствовал эту руку у себя на плече, когда директор догнал его на улице. «Вернитесь в класс, господин Сегал. - Голос был вполне отеческий. - Вернитесь хотя бы на последний урок...» И тогда Сегал потерял всякий контроль над собой. Как рассерженный мальчишка, он разразился проклятиями, матерился, пока директор не убрал руку с его плеча и, несколько заикаясь, не стал извинять­ся. Потом директор начал было: «Послушайте, господин Сегал...» - но тот его перебил: «Больше не могу. - Пронзительным голосом, чуть ли не визжа. - Вы все на постоянной работе, вы получите большие пенсии, вы хоро­шо застрахованы, и лишь один я... - Он возмущенно взмахнул рукой. - Я никогда не был одним из вас, я был человеком временным...» Проходя мимо зеленной лавки, он вспомнил наказ Ханны купить хлеба, вина, сыра, оливок, стирального порошка и отбеливателя - и тогда свернул с дороги домой, и шагал потом торопливо к автобусной станции, и больше не оглядывался...

Ханна собрала стаканы и пустила воду в раковине мощной струей.

• -Двадцать лет во грехе, - злобно сказал Авнер.
• -А вот и наказание, - отозвался Сегал, и лицо его исказилось.

Он вытер стол рукавом, поставил саквояж на колени и стал вынимать оттуда книги и листы бумаги.

-       Можешь не рассказывать, - отозвался Авнер. Он встал, наклонился и коснулся саквояжа пальцем. - Запоздалое возвращение, учитель Сегал.

С этими словами он повернулся и пошел к двери. Ханна сказала:

• -А ведь действительно час поздний, - и вытерла стол влажной тряпкой. Сегал искал, куда спрятать руки. - И все-таки мы тебя ждали, - проговорила Ханна, энергично пытаясь стереть желтое пятно на столешнице. - Авнер не рассказал о тебе, он, наверное, думал, что ты вернешься. Только позже он сказал, что ты внезапно ушел. А потом мы сели обедать. Одни.
• -И все съели, - бросил Авнер от дверей.
• -Возраст у него такой. - Ханна подошла к сыну и положила руку ему на плечо этаким защищающим жестом. - Может съесть весь дом.

Она улыбнулась. Высокая фигура сына, казалось, прикрывала мать.

В тот день Сегал надеялся, что сын догонит его на ступеньках школьного крыльца или, например, на тротуаре, где улица делает поворот. Сын играл в баскетбол и был хорошим, быстрым игроком. Он уже как будто чувствовал руку сына на своем плече: пойдем, папа, пройдемся до угла. Они пойдут в ближайшее кафе, и Сегал сядет напротив сына и закажет пиво, и оно будет пениться. И они поговорят как мужчина с мужчиной. Семнадцать лет они живут под одной крышей - и никогда не разговаривали как мужчина с мужчиной. На сей раз сын его поймет. Он знает, что тот сможет его понять. Примерно год назад он пытался поговорить с Авнером, но, видимо, не пришло еще время. Сегал пригласил сына в это же кафе, и официант возвышался над ними и заученными движениями наполнял пивом два пузатых бокала, пока пена не перехлестнула через край. «Осторожно! - воскликнул тогда Сегал. - Надвигается шторм!» Он взял бокал, и усы его погрузились в пену. «Вот такой же вкус у жизни, - начал Сегал тоном, которым учителя подводят класс к основной теме урока. - Жизнь тоже по большей части горькая, хотя чуточку и сладка, а пена покрывает все». Он снова поднял бокал, чтобы чокнуться с сыном, как подобает мужчинам и коллегам. Пос­ле этого безмолвного тоста можно поговорить и о Ханне - об их общей женщине. И Сегал скажет все, что скрыто в его сердце и не попадает на уста. Но Авнер молчал. Даже не пригубил пиво, на устах его было только «да» и «нет». Таков был ответ на отцовские слова. И белая пена на столе скоро осела, превратилась в теплую лужицу, и упитанные мухи слетелись к ней помыть свои тоненькие лапки.

• -Как насчет пива? - вдруг предложил Сегал. - Нас трое. - Он потер ладони - и согреть их хотел, и радовался, что нашел им хоть какое-то применение. - Посидим и поговорим, как...
• -Почему вдруг пиво? - насторожилась Ханна.
• -Холодное пиво - по случаю холодного дня, да? С горькой пеной? - сказал Авнер, появившись из-за двери. Он подошел к столу, оперся на него обеими руками, заглянул отцу в глаза и сказал издевательским тоном: - Как принято у настоящих мужчин, так?
• -Иди спать, Авнер, поздно уже, - воззвала к нему Ханна.
• -Иди, Авнер, иди спать, - вторил ей Сегал усталым голосом.
• -Иди, Авнер, - прошептала Ханна.

Авнер на миг поднял голову и уставил насмешливый взгляд уже на них обоих. Сегал отвел глаза, чтобы не встречаться взглядом еще и с женой. Авнер вышел. Шаги его были медленны и тяжелы. Он хлопнул дверью.

-    Спокойной ночи, Авнер, - прошептала Ханна.

Мрак тихо струился через окно. Неоновая лампа гудела, как далекий сиг­нал тревоги. Сегал поднял голову. Ханна стояла спиной к окну и глядела на мужа с выражением непоколебимого упорства. Скулы ее были в движении. Сегал поднял саквояж до уровня груди и тут же снова поставил его на пол.

• -Мужчина должен хотя бы раз уйти от семьи, - сказал он нерешительно.
• -Знаю, - печально кивнула она.

Через год после рождения Авнера начались ее уходы из дома. Как будто она весь этот год ждала, пока затянутся ее раны. И Сегал не осмеливался задавать вопросы. Как-то раз она сказала ему, что ходит в танцевальный кружок. В конце концов, Сегал же не хочет, чтобы тело его жены увяло раньше времени! Ему надо бы знать, что роды разрушают женское тело. И Душу тоже. Ханне в этом кружке привили новые взгляды. Танец помогает обрести гармонию внутри организма. А о душе позаботятся поэты и проза­ики, которые приходят в дом. Они много говорят о вдохновении, которое является внезапно. В самых невероятных местах, в самый неожиданный момент. Горение белых страниц в святом пламени слов обладает неземным смыслом. И Ханну влечет это сокровенное пламя. И не прекращаются ее Уходы из дома. Почему бы Сегалу не присмотреть за сыном? Справедливое Разделение труда. Если природа настолько пристрастна, что обрекла женщин носить зародыш, мы же должны что-то противопоставить подобной Дискриминации, правда? Наверное, ты, Сегал, пока я служила инкубатором для твоего отпрыска, не мог отвести глаз от какой-нибудь из твоих учениц, вернее, от ее тела. Так ведь? Могу поклясться, что так. Юное, девственное тело, уже созревшее и еще не деформированное... Скажи, Сегал, какая из твоих девиц это была?

Всплески ее эмоций удивляли его. Тело ее осталось невредимым, более того, оно было красивым. Заметны были лишь небольшие растяжки по бокам живота и маленький шрамик где-то не на виду. Сегал все эти нелегкие для него дни вспоминал, как проводил пальцами по этим местам.

-       Теперь мы с тобой знаем, что каждый должен однажды уйти, - сказал он, не повышая голоса, затем коснулся рукой морщинок на ее лбу.

Она отклонилась назад и, как бы защищаясь, поднесла ладонь к лицу.

-   Поздно, Сегал. Уже слишком поздно.

И снова он подошел к ней и встал рядом. Ноздри его трепетали от запаха ее тела, руки он убрал за спину, потому что ему хотелось тронуть ее волосы.

Как-то поздним вечером она вернулась домой, и Сегалу захотелось при­гладить ее растрепавшиеся волосы. Он поднес нетерпеливые пальцы к ее лицу, а она уклонилась от прикосновения. Это из-за ветра, Сегал. И тогда он снова поднес пальцы к своим губам, вдыхая аромат ее волос и одновремен­но прося ее не будить их сына, который только что уснул, а в душе надеясь, что они с женой все уладят миром. И снова он дал ей безмолвное обещание, что никогда не станет задавать ей вопросов, никогда... Но Ханна уже стояла у кровати Авнера. А Сегал - рядом с ней, на страже. В позе покорной готовности. Авнер спит, и тон Сегала становится искательным, он доволен, что сумел найти слова... «Ханночка, - шепчет он прямо ей в ухо, - наш маленький Авнер спит, он уснул, я спел нашему сыну колыбельную, Ханна, Ханна, Ханночка моя, рассказал ему сказку о золотом козленке... - И он начал тихо напевать, после ночи ожидания:

Жил-был козленок золотой,

Ушел гулять он ночью,

Но так и не пришел домой,

И плакали все очень.

Хи-хи-хи... - смеялся Сегал, прикрыв рот ладонями, и взгляд его приклеил­ся к ее губам. - Простая песенка, верно?» Слова сочились из его рта, и Сегал знал, что, если остановится хоть на мгновение, из него исторгнется ужасный вой, какой издают по ночам волки. Но Ханна внезапно подхватила с постели мальчика, прижала его к груди, и Авнер начал хныкать: «Папа-а, пап...» Тогда Ханна его шлепнула. Свободной рукой ударила это тщедушное тельце: только бы он перестал, только бы замолк, молила она отчаянно...

• -Ты все знал и ничего не сказал, - констатировала Ханна и, словно боясь тишины, гулко протопала в гостиную.

Сегал поплелся за ней, добрался до глубокого кресла, где в поздний час обычно уютно устраивался с вечерней газетой, медленно снял пальто, по­ложил его на пол и затем сел.

Ханна стояла напротив мужа и буравила его обвиняющим взглядом.

• -А что мне было делать? - спросил он, как будто в прошлом еще можно было что-то изменить. Ханна собрала с софы подушки, нагнулась, извлекла из ящика белье и стала расстилать простыню. Постель она застелила на одного, и не успел еще Сегал понять, что она делает, как услышал яростное:
• -Бороться надо было, Сегал. Бороться за меня.

Сегал взял пальто с пола, словно отгораживаясь им от этого ложа, засте­ленного на одного.

• -Я не мог, - отозвался он. - Разве ты не понимаешь, что не мог?
• -А я думала, что тебе все равно, - сказала она с упреком, - и я ненавидела тебя и заодно себя... О, как я была несчастна!

Ему принадлежали лишь остатки ночи. Он обычно получал свое после долгих часов ожидания, томления в кресле среди полного мрака, после того как все время напрягал слух, чтобы уловить тихое дыхание Авнера и без­звучные шаги жены. А потом долго глядел на нее, лежа рядом на семейном двуспальном ложе и дожидаясь, пока она закроет глаза. Тогда он тянулся к ней, полз вдоль ее тела, целовал ее холодные пятки. Она оставалась непо­движной, руки разметаны по сторонам. Воплощение усталости. Времена­ми он тянулся хищными пальцами к ее обнаженной шее, но каждый раз отдергивал руку, и между двумя телами преградой залегало молчание.

• -А если бы я не возвратилась? - спросила она, повернувшись к нему.
• -Ну это было давно, - взмахнул он рукой в знак протеста. Краешком глаза он заметил: она обиделась.

Когда она перестала уходить по вечерам, их дом и стал прибежищем литературной братии, Ханна читала звучным своим голосом последние стихи поэта, сидевшего напротив, со стаканом в руке. Днем же она возводи­ла стену между мужем и сыном. Как будто боялась, что Сегал расскажет ему о ее исчезновениях.

-Я ведь тоже уходил... чтобы испытать такое - хотя бы разок, - оправ­дывался Сегал. - Пока не стало слишком поздно...

-        И все же слишком поздно ушел ты, Сегал. И не было уже в этом никакого смысла.

Он почувствовал презрение в этом «не было смысла», и он знал: она права. Сегал демонстративно встал и отвернулся к книжным полкам. Пальцы его бессмысленно бегали по цветным корешкам.

-    Теперь я понимаю, в этом не было смысла, - сказал он.

Может быть, потому что слишком много стояло здесь книг с автографа­ми авторов. В учительской во время перемен он пересчитывал поэтов и прозаиков, освоившихся у него в доме. Пока однажды госпожа Шайнбах не сказала: «Я могла бы снисходительно отнестись к тому, что они пишут, но не к тому, что они лапают своими руками». «Что может знать математичка о литературе?» - подумал он.

Теперь же он искал в своем сердце нужные слова, фразы - чтобы вер­нуть себе Ханну. Но Ханна все еще занята - стелет ему на диване. Как будто ему нужно пройти карантин, перед тем как вернуться в семейную спальню.

Белая простыня уже блестела в желтом тусклом восковом свете, проса­чивавшемся из-за занавесей. А поверх - такая же белая простыня и розо­вое одеяло цвета нагой плоти. Так, наверное, выглядит ложе для случайного гостя, который должен уйти на рассвете, когда хозяева еще спят. Ханна зна­ком показала циновку на полу: дескать, можешь сложить одежду здесь.

-        На самом деле, надо было бы продезинфицировать твою одежду, - сказала она, - а-может быть, и не только одежду...

И она стремительно удалилась, погасила свет, закрыла дверь.

Сегал снова остался один. Его изможденное тело жаждало поскорее рас­тянуться на накрахмаленных простынях. Но он помнил: сперва надо кое-что сделать. Резким движением он схватил саквояж, трясущимися пальцами дос­тал оттуда листы бумаги и вышвырнул их из окна. Какое-то время он стоял и смотрел вниз, отдав свое тело на волю холодного ветра. Белые листки, похо­жие на трупики замерзших птичек, длили свое путешествие к земле; они нахо­дили пристанище на мокром тротуаре, на мокрых, поблескивавших плоских крышах. Потом Сегал вернулся к дивану и, так и не раздевшись, устроил свое усталое тело между простыней и одеялом.

Но из окна тянуло холодом, и это отгоняло сон. Сегал вспомнил: Ханна очень следила затем, чтобы на ночь окна оставались приоткрытыми. Дом не должен быть закупорен, словно банка. Вдруг прохудится кран, или, не дай бог, газ натечет, или еще что-нибудь приключится... Ханна знает, что такое бдительность. Сегал повернулся на бок и взял книгу с полки над головой. Может, она нагонит сон. В бледном лунном сиянии он смог раз­личить надпись: «Ханночке, радушной хозяйке, в знак искренней друж­бы». Стихи тоже были искренними и даже дерзкими. Он почувствовал неловкость, вдруг вспомнив слова колыбельной песенки: «Но так и не при­шел домой, хоть...» Даже эти простые слова не он придумал. Просто вы­читал их где-то, - наверное, у кого-то из тех, кто так охотно ставил авто­графы на этих книгах.

Сегал встал, осторожно положил книгу на место, подошел к креслу. Он сделал попытку завернуться в пальто, но оно оказалось коротким. Тогда он разложил его на полу, сел в кресло и обернул полами свои босые ступни. Приятное тепло потекло от его ног вверх, до самых век. Пришел сон, но то был дурной сон. Черная многоножка ползла по его бедрам и животу, взби­ралась все выше, и он не мог согнать ее. Когда она добралась до горла, Сегал проснулся. Этот сон, в первый раз пришедший к нему в гостинице на мор­ском берегу, был неотступен. Во тьме горели зеленые насмешливые глаза Авнера. Сегал встал и доковылял до дивана, но уснуть уже не смог.

Утром поднялся ветер. Дул он с северо-востока и сквозь щель выстудил комнату. Для Сегала то было дыхание грядущей осени, нового учебного года и просто Нового года - всего того, что неминуемо приходит после лета. Сегал потянул одеяло вверх, чтобы укрыться до самого затылка- как в далеком детстве, когда он пытался спрятаться от скапливавшихся в углу темных теней. Оказалось, одеяло соскользнуло и тело укрыто лишь тонкой простыней. Сегал в тревоге вскочил и взялся за створку окна. Солнца не было, он напрасно искал теплые рассветные лучи. Только серый, хмурый свет посылал ему свое утреннее приветствие.

Не обуваясь, Сегал подхватил пальто, в другую руку взял туфли и на цыпочках вышел в коридор. Да, входная дверь так и осталась незапертой. Какой-то миг он стоял в нерешительности, и холод тек от ступней в самое сердце. Сегал закашлялся; это был тот самый сухой кашель, что по утрам донимал его с тех пор, как он ушел из дому. Сегал прикрыл рот рукой и снова заглянул в комнату. Лишь теперь он заметил стопку ученических тет­радок на столе. Сегал посмотрел на них приязненно, как на старых знако­мых, потом взял одну и сел в кресло. Тело его обмякло, он открыл тетрадку на самой середине, где видны металлические скрепки, и прикрыл ею лицо, обращенное к потолку, как в поздний час по обыкновению прикрывал лицо вечерней газетой, если его охватывала неодолимая слабость.

Авторизованный перевод с иврита Анатолия КУДРЯВИЦКОГО

_______________

¹ Исайя, 40:4.

Назад >