Главная > Архив выпусков > Выпуск 3-4 (Том 1) (2001/02-5761/62) > Проза

Аарон МЕГЕД

ЯД ВА-ШЕМ'

СЧЕТ ДУШЕ

(окончание)

Второй раз старик Зискинд навестил молодых за две недели до рождения ребенка. Угрюмый, пожелтевший, он вошел, не взглянув на Раю. Обраща¬ясь к Иегуде, сказал:
— Хочу поговорить с тобой.
Прошел в другую комнату, сел, положив, как всегда, руки на край стола. Иегуда примостился на низенькой кровати.
— Рахель сказала мне, что вы не хотите назвать ребенка именем моего внука.
— Да, — неуверенно протянул Иегуда.
— Можешь объяснить — почему?
— Мы... — начал Иегуда и запнулся под пристальным взглядом. — Просто оно нам не нравится.
Дед промолчал.
— Менделе, я понимаю, вам не нравится. Ладно. Но Менахем — что в этом имени плохого! — Видно было, что он с трудом сдерживает волнение.
— Это имя... — Иегуда понимал, что из объяснения ничего не выйдет, их с дедом безнадежно разделяли два поколения, — это имя не израильское, галутное.
— Галутное, — повторил дед. Подавив закипающий гнев, сказал тихо: — Все мы вышли из галута — и Раина мать, и отец, и твои родители — все мы.
Иегуда видел, что против воли втягивается в бессмысленный спор с не совсем нормальным стариком, и только вежливость удерживала его от того, чтобы оборвать этот спор, встать, сказать «хватит».
— Да, но мы-то родились в Израиле. Это совсем другое дело. Старик смотрел на него отчужденно, презрительно, его взгляд словно говорил: вот он сидит передо мной, один из людей этой страны, — дутая жестянка, пустышка.
— Стало быть, считаешь, что это действительно совсем другое дело, а что было там — было и прошло. Умерло. И никакого продолжения нет. Вы же всё начинаете заново.
— Этого я не говорил, я сказал только, что мы родились здесь.
— Родились здесь. Прекрасно. И что из этого? Разве в этом какая-то особая заслуга? Чем вы лучше тех, кто родился там? Умнее их? Образованнее? Кровь у вас в жилах краснее?
— Этого я тоже не говорил. Просто мы совсем другие.
— Ты пустое место! — взорвался старик. — Ты хоть знаешь, о чем ты говоришь?! Знаешь, что за люди это были? Что за города? Что за жизнь?
— Да, — высокомерно согласился Иегуда. — Но между тем, что было, и нами нет никакой связи.
— Нет никакой связи? — подался с места старик Зискинд, губы его тряслись. — Да с чем же она у вас тогда есть?
— Как с чем! Со страной! — дернулся вперед и Иегуда.
— Глупец! Ты думаешь, люди уходят в пустыню и там, на пустом месте, возникает новый народ? Ты что, первый человек в первом колене? Разве ты не сын своего отца? Не внук своего деда? Забыть их хочешь? Стыдишься тех, что были во сто крат умнее и лучше тебя? Все, что у тебя здесь есть, — старик обвел рукой вокруг, — лужа под краном в сравнении с морем. Вы пока еще только сборище, толпа: семьдесят языков, семьдесят племен — и все разные. А ваши вожди? А весь ваш уклад? Каждый дом — сам по себе народ, со своими начальниками, своими именами. И с этим ты связан?
Иегуда молчал, уставясь в пол.
— Я скажу тебе, что такое связь, — продолжал медленно старик. — Связь — это память. Понимаешь ты это? Русский потому и русский, что помнит своих русских праотцев. Зовут его Иван, и отец у него Иван, и дед его был Иван — так до первого колена. И ни один из них не скажет: отказываюсь от своего имени, деда моего так звали и прадеда, а я буду другим, первым в роду, и никаких Иванов больше знать не хочу.
— Да при чем здесь все это? — нетерпеливо перебил его Иегуда.
Старик покачал головой:
— А ты стыдишься сына назвать Менделе, не хочешь, чтобы это имя напоминало тебе о тех, кого звали так же. Думаешь, наверное, что вообще пора его отбросить, чтобы и помину о нем не осталось. — Дед Зискинд замолчал. — Эх, дети, дети, не знаете сами, что творите. Своими руками продолжаете то, что начали враги Израилевы. Они уничтожали тела, а вы — память и имена. Ни правды о прошлом, ни связи с ним, ни имен его, ни памяти. Ничего.
Поднялся, взял палку и вышел.
Родился мальчик. Его назвали Эхудом.
Когда Эхуду исполнился месяц, Рая с мужем уложили его в коляску и повезли показать деду.
Рая трижды постучала в знакомую дверь, прислушиваясь к шорохам за ней, но слышала только, как от волнения гулко колотится сердце. С тех пор как родился сын, старик Зискинд не показывался у них.
— Ох, нехорошо, — шепнула она мужу, и глаза ее наполнились слезами.
Тот покачивал коляску, не отвечая. Ему давно уже было безразлично все,
что бы ни делал, что бы ни говорил старик.
Дверь открылась. На пороге появился дед со слипшимися от сна глазами. В первую минуту он, казалось, их не узнал.
— Доброй субботы, дедушка, — проговорила Рая, чувствуя как никогда любовь и пронзительную жалость к деду.
Он все еще смотрел на них, не узнавая. Потом рассеянно сказал:
— Заходите, заходите.
— Мы малыша привезли. — Рая радостно показала на спящего в коляске мальчика.
— Заходите, — устало повторил дед. — Садитесь. — Он снимал одежду со стульев, перекладывал ее на кровать, расправлял смятое покрывало.
Иегуда поставил коляску у стены, озабоченно заметив:
— Душно ему здесь будет.
Рая во всю ширь раскрыла окно.
— Ты еще не видел малыша, — упавшим голосом сказала она деду.
— Садитесь, садитесь. — Дед прошаркал к тумбочке, вынул оттуда вазочку с вареньем, пачку печенья.
— Не беспокойся, дедушка, ничего не надо. Мы не за этим пришли.
— Вот, что есть... — продолжал он без всяких эмоций. Снял с керосинки чайник, налил два стакана чая, поставил перед ними. Потом сел и сам, приговаривая: — Пейте, пейте, — и разглаживая пальцами скатерть. — Что-то мать давно не заходила, — сказал он наконец.
— Занята она, — отозвалась Рая, не поднимая глаз, — мне помогает с ребенком.
Дед смотрел на свои руки с узловатыми венами, безжизненно лежащие на столе, распрямил ладонь.
— Что же ты не пьешь, чай остынет.
Рая склонилась над стаканом, отхлебнула глоток.
— Ну а ты чем занимаешься? — повернулся дед к Иегуде.
— Работаю, как всегда, — ответил тот, неловко усмехнувшись, — с ребенком играю, когда есть время.
— Попробуй варенья. — Дед показал дрожащим от старости пальцем на вазочку. — Очень хорошее.
Иегуда зачерпнул ложкой сироп. Повисло долгое молчание.
Руки деда мелко дрожали на белой скатерти стола. В комнате было душ¬но, тонко звенела муха.
Вдруг ребенок громко заплакал. Рая бросилась его успокаивать, качать, приговаривая:
— Тихо, детка, тихо, тихо. — Сын замолк, но она еще долго качала коляску. Подняв голову и глядя на Иегуду, дед вдруг спросил шепотом:
— Так ты думаешь, его нельзя было спасти? Ведь у них было много друзей, мне Осип сам писал. Директор завода с ним считался, весь город их знал, все любили. Куда они смотрели? — Дед схватился за голову. — Разве они не слышали, что немцы близко, как они это допустили! —Помолчав, заговорил снова: — Подумать только, в одиннадцать лет окончить консерваторию. Бандиты, какие бандиты! — повторял он, глядя на Иегуду глазами, полными гнева. — Взять маленьких детей, затолкать их в вагоны и отправить...
Укачав ребенка, Рая села к столу. Дед умолк.
И снова стало тихо. Чем тяжелее становилось молчание, тем острее чув¬ствовала Рая нарастающую в душе тоску. Старик все так же сидел, положив руки на стол. В коляске у стены спал ребенок. Потом дед поднялся с места, взобрался на стул, привычным движением потянулся за свертком с письма¬ми. Тоска стала нестерпимой.
— Вставай, пойдем, — тихо сказала Рая мужу.
— Конечно, надо идти, — подхватил он с готовностью. — Пора нам, — развел он руками.
Дед еще мгновение помедлил, держа в руке ключ от дверцы часов, потом осторожно, так же придерживаясь за спинку стула, спустился.
— Пора так пора, — повторил он. Протянул неживую руку, проводил до двери.
На улице Рая разрыдалась. Она склонилась над коляской, приникла губа¬ми к тельцу ребенка. Ей казалось, что сыну осталась только ее любовь. Будто враз осиротел он, и нет у него ни отца, ни деда, и обречен он теперь на вечное сиротство. Отсечен от своих предков.

Перевод с иврита Елены ГЕНДЕЛЕВОЙ

Назад >