Главная > Архив выпусков > Выпуск 5-6 (1) > Проза

Светлана ШЕНБРУНН

ДОЛИНА АЯЛОНСКАЯ

(Продолжение)

На новом месте она опять взялась за свою противоза­конную деятельность, сшила маме красивое и торжест­венное черное платье с серебряной отделкой и мне рас­ кроила зеленый шерстяной костюм, но закончить его не  успела: в начале декабря мама умерла и мне сделалось  не до примерок.   

День был праздничный, 5 декабря, День советской, бывшей Сталинской, конституции. Мама спозаранку взя­лась за стирку, поскольку это был наш день стирать, и  если бы мы его пропустили, то пришлось бы ждать це­лую неделю. В квартире у нас было семь комнат и, сле­довательно, проживало семь семей. Вернее, шесть семей  и одинокая Клавдия. Прежде у Клавдии был сын, но он  умер в возрасте двух лет и восьми месяцев, и с тех пор  Клавдия жила одна. Каждая семья - по взаимному согла­сию всех жильцов, достигнутому после долгих и жарких препирательств, - имела право стирать в определенный день. Клавдии досталось воскресенье, но ей это было безразлично - она работала прачкой в детских яслях и свое белье стирала на работе.   

По воскресеньям кухня выглядела пустой и просторной, зато в будни возле раковины всегда стояло корыто, а на плите кипятился бак. Мама радовалась, что в тот день в связи с праздником на плите образовалась сво­бодная конфорка, и можно было одновременно и кипя­тить белье, и греть воду. Дело двигалось неплохо - ма­ма стирала, а я меняла воду: грязную сливала в ведро и наливала чистую. Вдруг мама оторвалась от доски, при­встала и рукой в мыльной пене провела по лицу. Потом она снова опустилась на табуретку и начала клониться набок. Я выронила ведро и подскочила поддержать ее, но она все-таки сползла на пол и сказала:    

- Открой форточку, душно...   

Пока я возилась с форточкой, из-за обильных кухон­ных паров намертво примерзшей к раме, мама затихла на полу и вообще перестала дышать. Я бросилась вызывать «скорую помощь», но мне объяснили, что «скорая» выез­жает только на несчастные случаи - дорожные катаст­рофы, ножевые  ранения и тому подобное. Мамин же случай таким не являлся. С помощью соседей я перета­щила  маму в комнату и уложила на кровать. Мы пыта­лись растирать ей руки и прикладывать грелки к ногам, но это мало помогло. Когда часа через полтора наконец прибыла «неотложка», мама уже похолодела.   

Мне выдали справку о ее кончине, где в графе «причи­на смерти» стояло очень длинное и совершенно непонят­ное слово, хотя на самом деле следовало бы вписать ту­да: революция, гражданская война, коллективизация, ин­дустриализация, и опять-таки: бомбежки, голод, эвакуа­ция, очереди, тридцать седьмой год. Впрочем, не исклю­чено, что длинное непонятное слово было аббревиату­рой, сокращением от всех прежде мной перечисленных.   

Мы с тетей Мурой, как сумели, похоронили маму. Те­тя Мура, несмотря на все, что ей пришлось пережить из-за своего вероисповедания, заказала отпевание в церкви и научила меня, что если кто спросит, говорить, что я ничего не знаю, что это все она - старая дура сумасшед­шая. Но никто ни о чем не спросил и все обошлось бла­гополучно.   

Сусанны Николаевны на похоронах не было. Она бы, наверно, пришла, если бы я догадалась ей сообщить, но я про нее не вспомнила. Прошло года два или три, прежде чем я окончила школу, поступила в Литинститут и  собралась наконец пересечь Тверской бульвар, чтобы  засвидетельствовать Сусанне Николаевне свое почте­ние, а заодно осведомиться о судьбе зеленого костюма.   

День был ясный и жаркий, и даже какой-то веселый,  хотя не воскресенье и не праздник. Сусанна Николаевна  была дома не одна и пила чай в компании пожилой толстенькой дамы - может, заказчицы, а может, просто приятельницы или соседки. Увидев меня, она немножко рас­ терялась, потом обрадовалась, потом обиделась - поче­му я ей не сообщила о маминой смерти, - она вначале  ничего не знала и только удивлялась, куда мы исчезли и  почему не появляемся. После уж кто-то ей сказал.    

- Какое несчастье!.. И кто бы мог подумать - ведь мы  же за неделю перед этим виделись! И она абсолютно ни  на что не жаловалась...   

Я порадовала ее известием, что маму похоронили в  том самом, ею сшитом черном платье. Сусанна Никола­евна в свою очередь вспомнила, что мой костюм все еще лежит и меня дожидается, правда не у нее, а у соседки в  сундуке, потому что она по-прежнему  остерегается  Обэхеэс и старается лишних вещей в доме не держать.  Меня усадили пить чай - из-за этого чая, возможно, я  так долго и откладывала свой визит к ней. Чай Сусанна  Николаевна заваривала крепкий-прекрепкий и горький- прегорький, для меня пить его всегда было сущей мукой,  а чашка к тому же была громадная.   

Пока мы пили чай и обменивались новостями, за ок­ном вдруг как-то сразу стемнело, засверкали молнии и  ударил гром. Обе женщины  побледнели  и в испуге  взглянули сначала друг на друга, потом на меня, потом  на распахнутое по случаю жары окошко.    

- Надо закрыть окно! - воскликнула гостья. - Сусан­на Николаевна, родненькая, я ужас как боюсь грозы!   

Ничего не отвечая, Сусанна Николаевна стала пятить­ся к двери, налетела спиной на комод, охнула и села на  пол. Я подумала, что ей плохо, и спросила, что с ней, но  она сумела только взмахнуть рукой и простонать:    

- Окно...

Я закрыла окно как раз в тот момент, когда по стеклу заструились первые змейки дождя. После этого Сусанна Николаевна  слегка приободрилась, передвинулась в центр комнаты и заползла под стол - громадный дубо­вый стол на четырех крепких ногах, на котором она кро­ила, шила и гладила и за которым пила чай. Гостья, по­метавшись в тесном промежутке между комодом и бу­фетом, присела на корточки, обхватила голову руками и, видимо, не обнаружив для себя лучшего убежища, по примеру хозяйки тоже проследовала на карачках под стол. Я пересела на диван, чтобы видеть уважаемых дам и поддерживать беседу.    

- Вы уж меня извините, - сказала Сусанна Николаев­на из-под стола, - все понимаю, понимаю, что глупо, но ничего не могу с собой поделать. Прямо что-то психи­ческое... Это у меня с тех пор, как подо мной молнией лошадь убило.    

- Как это - лошадь убило? - удивилась гостья. - Вы что же, на лошадях скакали?    

- Что ж тут такого особенного? Я не только на лоша­дях, я и плаваньем занималась, и гимнастикой, даже в со­ревнованиях участвовала.   

Сусанна Николаевна не успела закончить фразы, как вселенная со страшным грохотом развалилась на части.    

- Ой, батюшки, что ж это такое творится!.. - просто­нали обе женщины  разом и прильнули друг к другу. - Светопреставление, что ли?   

Я тоже вздрогнула и зажмурилась - молния полыхну­ла так близко, что за окном не осталось ничего, кроме голубоватого резкого света. Несколько минут мы не могли опомниться от сыпавшихся с неба ударов грома.    

- Я такой грозы и не помню, - пробормотала, слегка отдышавшись,  приятельница Сусанны  Николаевны. - Сколько на свете живу, а такой страсти, ей-Богу, не ви­дывала...    

- А мне вот однажды пришлось, - вздохнула Сусан­на Николаевна. - Мы тогда на Дальнем Востоке жили. Муж  у меня был офицер. Природа там дикая, леса кру­гом, горы. Муж по службе занят, а я, бывало, целый день одна дома. А после того, как сын умер, просто места се­бе нигде не находила - кажется, ушла бы куда-нибудь да и не возвращалась. Иной раз возьму лошадь да и по­еду куда глаза глядят. Еду, себе так, еду, вроде забудусь и легче на душе делается. Однажды тоже вот, помню,  забралась, сама не знаю куда, вдруг гроза - прямо как  теперь, внезапно, откуда ни возьмись. А может, я задума­лась, не заметила. Гром загремел, лошадь испугалась и  понесла. Вообще-то она смирная была лошадь, а тут  прямо как взбесилась. И я ничего не могу с ней поделать, держусь только, сколько сил хватает, лишь бы не  упасть. Дождь льет, темень, ничего не видно, не знаю  даже, где я нахожусь, и тут выезжаем мы с моей лошад­кой на ровное место - поле какое-то, что ли. Так там все  сопки да горки, а тут вдруг долина, да широкая. Лошадь  как будто чуть успокоилась, а может, устала, кто ее зна­ет, приостановилась, и тут как полыхнет прямо у меня  над головой, как ударит! Я от страху шею ее обхватила,  а она постояла немного, постояла и - рухнула. Счастье,  что я успела ногу из стремени выдернуть, а то бы при­ давило. С тех пор ничего не могу с собой поделать - не  выношу грозы и все тут.    

- А я ее с детства не выношу, - призналась гостья. - Мы ведь в сельской местности жили, дом был большой,  деревянный, дуб, помню, под окном громадный. И вдруг  тоже вот как сейчас - гроза, да как саданет в этот дуб - ужас! На всю жизнь страх остался. А как же вы, Сусанна  Николаевна, золотко, после дорогу-то оттуда нашли - из этих сопок?   

- Я и не нашла, меня на другой день разыскали. Я  еще несколько часов без сознания там провалялась. А  муж, оказывается, всю часть на ноги поднял.   

- Ну нет, - вздохнула гостья, - вы уж меня извините,  а я бы на лошадь ни при каких обстоятельствах не по­ лезла. Я с детства страшная трусиха. И потом, я вообще  в толк не возьму - как так можно одной разъезжать? Да  еще в сопках каких-то! А если бы вас китайцы украли?   

-  Что вы! Там от нас до китайцев еще два дня скакать  было!   

-  Все равно страшно. Не китайцы, так разбойники. Я, бывало, и по своему двору-то пройти боюсь, особенно  как стемнеет. Уж больно я невезучая. Вечно со мной что-нибудь да приключится! У нас сосед был, так он возле своей усадьбы запруду устроил и лебедей там раз­водить вздумал. А мне лет пять, верно, тогда было, я на этих лебедей засмотрелась, да в воду и плюхнулась. Счастье, что люди рядом были, вытащили...  

Я устроилась в уголочке на диване и, поджав под се­бя ноги, под раскаты грома и блеск молний, слушала ис­тории обеих женщин. Сусанна Николаевна наконец за­явила, что у нее занемело все тело, и это просто что-то невероятное, чтобы столько времени безостановочно полыхало. Я подошла к окну и увидела, что она права -полыхали уже не молнии, а электросварка. Бурей пова­лило несколько деревьев и покорежило какие-то стол­бы, и теперь аварийная машина с высоченной лестницей стояла поперек проезжей части и восстанавливала по­вреждения. Я распахнула раму, и с улицы хлынул див­ный прохладный запах только что утихшей грозы.

Сусанна Николаевна и ее подружка с кряхтением вы­брались из своего подстолья и снова захлопотали вокруг чайника, который специально - чтобы лишний раз не таскаться на кухню, - был электрическим и кипятился тут же в комнате подле утюга. Я нашла в себе мужество отказаться от дальнейшего чаепития, сбежала с девято­го этажа тусклой, провонявшей котами лестницы и очу­тилась на бульваре.  

Все  движение стояло. Буря повалила самые старые, самые толстые и на вид самые крепкие деревья, так что вся проезжая часть оказалась перегороженной могучими стволами. Аварийная машина, видимо, кончила свое де­ло и, втянув в себя лестницу, укатила, а на ее место яви­лась другая. Двое рабочих принялись ручной пилой пе­репиливать метровой толщины  ствол. К запаху грозы примешивался  запах свежей древесины. Какая-то жен­щина  наломала зеленых веток и понесла их в руках, как букет. И в это время выглянуло солнце.   

Всю площадь Пушкина, и весь Тверской бульвар, и улицу Горького залило розовым утренним светом. На са­мом деле час был далеко не ранний, что-то около девя­ти, и солнцу как будто полагалось уже зайти, но понача­лу я не особенно смутилась.   

Вокруг было полно народу - пережидая грозу, все где-то прятались, а теперь высыпали на улицу, возбуж­денные  и говорливые. Люди спешили по домам, пере­кликались, отряхивались от дождя, возмущались, что нет троллейбуса, а потом решали добираться пешком - что делать, не стоять же тут до утра.   

А солнце поднималось все выше - круглое и радост­ное, как тульский самовар.   

Я тоже решила идти пешком, хотя по улице Горько­го - а мне надо было идти по улице Горького, я жила на  Скаковой, - троллейбусы ходили. Но мне жалко было  терять из виду восходящее над городом светило.  

«Бредет с заката царь природы, и удивленные наро­ды...». Самым удивительным было как раз то, что «наро­ды» нисколько странному явлению не дивились. Множе­ство людей двигалось по тротуару навстречу мне и ря­дом со мной, все оживленно разговаривали, но солнце их, видимо, нисколько не волновало. И добро бы их за­ нимало что-то важное, стоящее, интересное - ничего подобного! Наоборот, все, что мне удавалось услышать,  вообще не заслуживало быть произнесенным.    

- Я ей тысячу раз уже говорила, - лопотала какая-то старушенция, - если у вас что-то бежит, так будьте до­бры, возьмите тряпочку и вытрите. Если не желаете следить за своими кастрюлями, так по крайней мере потру­дитесь за собой убирать...   

Надо заметить, что направление улицы Горького строители Москвы выбрали удачно - сколько я ни  шла, солнце все время стояло у меня перед глазами.  Но разговоры прохожих огорчали  меня все больше.  Особенно выделялся на общем фоне  голос какой-то  упитанной женщины лет тридцати - она шагала неда­леко от меня и говорила с апломбом:    

- А я ему так и сказала: если вы хотите здесь рабо­тать, прекратите склочничать. Потому что у нас есть  способ прищемить склочнику язык, имейте это в виду!    

- А он что? - интересовалась ее спутница.    

- А что он может мне ответить? Ему по существу ска­зать нечего. Он свои кляузы даже не скрывает. А я ему  сказала...   

Далее >

Назад >