Главная > Архив выпусков > Выпуск 1 (1996/5757) > Поэзия

Александр ГОРОДНИЦКИЙ

СВОБОДА В ВЫБОРЕ ЛЮБВИ

*  *  *

Еще принимают в столице послов, Бряцают победною медью, Но скуден лотков и прилавков улов, Когда-то заваленных снедью.

Еще набирает политик очки

И дарит на память автограф,

Но в темных глубинах глухие толчки

Внимательный ловит сейсмограф.

Еше мудрецы напрягают умы, Воюют с рутиной имперской, Не зная, что сгинем бесследно и мы. Как сгинули греки и персы.

Сгорают в закате спокойные дни, - Назад не вернуться с утра им. И жирное пламя повальной резни, Клубясь, долетает с окраин.

1991

Я не Иван - поэтому и помню

С землею здешней горькое родство,

Где прожил жизнь не признан и не понят,

Где к родине любовь - как воровство.

Умру, для окружающих постылый,

И все-таки не жжет меня тоска,

Что прадедов печальных город вечный

Впервые увидал на склоне лет,

И в детстве мне светил не семисвечник,

А Пушкина тропининский портрет.

Что в переулках питерских, где рос я,

Отверженную бередили кровь

Унылое сознание сиротства

И эта без взаимности любовь.

1994

ВОЗВРАЩЕНИЕ

Зимний ветер на пирсе жесток, Бухта грязная рябью измята. Возвращение. Владивосток. Безысходность российского мата. Уроженцы великой страны, Как привычно мы держим в рассудке, Что отсюда до невской волны Долететь невозможно за сутки. Но, вернувшийся издалека, Всякий раз я смотрю удивленно, Как отчизна моя велика После Дании или Цейлона. Накорми ее всю и одень, Обойди от конца до начала! Эти толпы усталых людей, Эти сотни судов у причала!

Посиди в электричке хоть час, Слух склоняя к случайной беседе, И подумаешь с грустью, что нас Не напрасно боятся соседи. Почему только выпало мне Неразрывною связью утробной Быть привязанным к этой стране - Необъятной, голодной и злобной?

1984

*   *   *

Мне говорят, что надо уезжать.

За окнами, хлебнув хмельной отравы,

Шумит чернорубашечная рать

И неотложной требует расправы.

Меня усердно за собой маня,

Предчувствуя неотвратимость бедствий,

В дорогу собирается родня, -

Уже не эмиграция, а бегство.

А я вослед им говорю: «Пока,

Я опасаюсь временных пристанищ

В безмолвии чужого языка,

Который мне родным уже не станет».

Меня пугают: «Худшей из смертей

Умрешь ты здесь, растерзанный и голый».

Мне говорят: «Пора спасать детей, -

Теперь не время думать про глаголы.

Недолгий срок тебе судьбою дан

Для нового открытия америк.

Когда вскипает штормом океан,

Не время выбирать удобный берег».

Уже последний отзвенел звонок,

Но медлю я, приникнув, как Овидий,

К родной земле, где я не одинок,

Где есть кого любить и ненавидеть.

1990

ЮЛИЮ КРЕЛИНУ

И в январские пурги, и в мае, где градом беременна, Налетает гроза с атлантических дальних морей, Вспоминаю хирурга, прозаика Юлия Крелина, Что друзей провожает из морга больницы своей. Не завидую другу, целителю Крелину Юлику: Медицина его непроворна, темна и убога. В ухищреньях своих он подобен наивному жулику, Что стремится надуть всемогущего Господа Бога. Почесав в бороде, раскурив неизменную трубку, Над наполненной рюмкой что видит он, глядя на нас? Сине-желтую кожу лежащего в леднике трупа? Заострившийся нос и лиловые впадины глаз? Не завидую другу, писателю Юлию Крелину, - Он усвоил надежно, что вечность ^е стоит и цента. Сколько раз с ним по пьянке шутили мы, молодо-зелено, Что бояться не следует, - смертность, увы, стопроцентна! Пропадает в больнице он ночи и дни тем не менее, И смертельный диагноз нехитрым скрывая лукавством, Безнадежных больных принимает в свое отделение, Где давно на исходе и медперсонал, и лекарства. Не завидую другу, врачу безотказному Крелину, - В неизбежных смертях он всегда без вины виноватый. С незапамятных лет так судьбою жестокою велено: Тот в Хароны идет, кто однажды пошел в Гиппократы. Не завидую я его горькой бессмысленной должности, Но когда на меня смерть накинет прозрачную сетку, На него одного понадеюсь и я в безнадежности, Для него одного за щекою припрячу монетку.

1994

ИНОРОДЕЦ

Не ощущай себя уродцем, Печалью душу не трави, Оставлена за инородцем Свобода в выборе любви. Судьба возможная иная Ему рождением дана, И для него земля родная Не мать скорее, а жена. Лишь обрусевший чужеземец, Прошедший множество дорог, Мог полюбить ее, как немец С фамилией короткой Блок. Преодолев свою натуру, Хранили верность ей по фоб Полушотландец, полутурок, И даже полуэфиоп. Когда ревнитель чистых генов Зубами рвет тебя, как зверь, Когда толпа аборигенов Твою выламывает дверь, Тебя утешит убежденье, Что этот дом и этот дым Ты выбрал сам не от рожденья, А сердцем собственным своим.

1990

БЕССОННИЦА

Облетают леса. Все чаще Просыпаемся мы ночами: То суставы больные ноют, И во мраке ночного дома

Неожиданно пробудившись, Мы лежим и не можем вспомнить, Кто мы есть и куда попали. Так, нащупав ночник рукою, Валидол под язык засунув, Ощущаем мы вдруг впервые Разобщены? души и тела. Это странное раздвоенье Отмечает тот поздний возраст, Где случается противоборство Содержанья и оболочки. Как птенец, взращенный в неволе И внезапно затосковавший, Бьется сердца комочек, больно Ударяясь в грудную клетку. Так способен пар перегретый Разорвать, расширяясь, колбу. А душа болит и томится, Понимая свою бескрылость, И тоска неясная эта Называется стенокардией. Потому что в свой час урочный, Ощутив потребность паренья, Станет гусеница махаоном, А для нас невозможно это. Потому что порой осенней, Приучая птенцов к полету, Собираются птицы в стаи, Старики же все - одиноки. А душа, как листок от ветки, Отрывается вдруг от тела И взлетает в пустое небо, - Только долго лететь - не может.

1988

КРАСНАЯ ПЛОЩАДЬ

Раз в году здесь соляровый запах клубится,

Громыхает победно военный парад.

Здесь лежат погребенные самоубийцы

За пределом кремлевских соборных оград.

Здесь паноптикум, кладбище и колумбарий

Отгоревших людей, отгоревших идей,

Отзвучавшего гимна. Вставай, пролетарий,

Погляди на своих ненаглядных вождей,

Чьи останки в фундамент стены замесили,

Чтобы проклятым стал человеческий род,

И осыпанный вербами новый Мессия

Не сумел бы проехать у Спасских ворот.

Так написано в гимне: «Вставай, заклейменный!»

Но не встанет никто без креста и Христа.

Не вздуваются шелковым ветром знамена

У багровых ступеней, и площадь пуста.

Но когда темнота заполняет аллеи,

И смолкает в окрестностях шум городской,

Я опять и опять прихожу к мавзолею,

Подгоняемый необъяснимой тоской.

Здесь собрав заседанья последнего кворум,

Украинец и русский, грузин и еврей,

Охраняют своим неподвижным дозором

Беспокойную дрему московских царей.

1995

*  *  *

В краю, где одиннадцать месяцев стужа,

И буднично прикосновенье беды,

Вхождение в реку одну и ту же

Зависит от температуры воды

И ее экологии. Ностальгия -

Тоска по юности. Это бред

По раю, в котором живут другие.

А ты туда не вернешься, нет. Куда возвратишься - в сороковые? В голодный вымерший Ленинград, Где дом снарядом пробит навылет, И трупы заснеженные лежат? Или в начало пятидесятых, Пору поцелуев и белых ночей? Там в окнах маячит портрет усатый, Кричат газеты о деле врачей. Земному послушное ускоренью. Стремительно падая с высоты, Ревущим потоком несется время, Обрушивая за собой мосты. С рожденья и до скончания века Не сыщешь спокойные времена, Вторично не сунешься в эту реку, - Опасна река, и вода черна.

Мичуринец, 10.06.95

*   *   *

Значит, все же не вышло, не вышло,

Побывать в послезавтрашнем дне,

Я не третий, а все-таки лишний

В этой взятой отдельно стране.

Провожатые снимут ушанки,

Принимая мой фоб у крыльца.

Душу выпустив, сморщенным шариком

Опадает лицо мертвеца.

Значит, все же не вышло, не вышло,

Переехать в другие края,

Где под красной пологою крышей

Жизнь могла бы продлиться моя.

Уподобясь холмам Коктебеля,

Акварели на светлой стене,

Изумрудной, лимонной и белой,

Та Земля вспоминается мне,

Где наездом нечасто бывая,

Постоянно дерзал я в уме,

Что минует пора отпускная,

И пора возвращаться к зиме.

Вспять уходит дорога кривая, - Я обратно по ней не пойду. Помнишь, в школьные годы с трамвая Лихо прыгали мы на ходу? Знаю точно - в счастливые годы Приведет и извилистый путь, Но назавтра такая погода, Что разумней сегодня уснуть.

Переделкино, 12.02.96.

*  *  *

На планете, где нас соблазняют Венера и Бахус, Где сменяется лето морозной и вьюжной зимой. Никогда Ахиллес не сумеет догнать черепаху, Никогда Одиссей не сумеет вернуться домой. Не надейся, прощаясь, что снова обнимешь подругу, -Познается несложно разлуки печальный итог. Неотступно вращаясь. Земля улетает по кругу, - Разогнуть невозможно закрученный туго виток. Покидающим дом не дано возвратиться обратно, Волю рока слепого лишь тем от себя отдалив, Что Столбы Геркулеса зовутся сегодня - Гибралтар, А Харибда и Сцилла - Второй Сицилийский пролив. И опять, как в года, где стихий не обуздана ярость, Бесконечно пространство, а боги - темны и хитры, Уплывающий вдаль распускает доверчиво парус, Обещает: «Вернусь» - и выходит навек из игры.

14.02.96

Назад >