Главная > Архив выпусков > Выпуск 2 (1997/98-5758) > Поэзия

Михаил СИНЕЛЬНИКОВ

ОБРАЗ И ПОДОБИЕ 

ОТ СОСТАВИТЕЛЯ

Некогда псалом «Коль славен наш Господь в Сионе» был государственным гимном державы Российской. Его умиленная мелодия от часов Спасской баш­ни лилась над Красной площадью, над старой Москвой. «Нет ни эллина, ни иу­дея!» - заповедал апостол Павел. Однако на деле в культуре каждой христиан­ской страны происходило и слияние и противоборство составляющих элементов - иудейских, эллинских, местных языческих. Русская история на диво недобра и трагична, и в самые погибельные ее века и мгновения на языке искусства, историографии, поэзии с особенной силой звучало нечто горящее и несгорающее вечно иудейское, библейское. Пророкам Библии и судьбой и внешним обликом, всей статью подобны великие летописцы бедствий и прав­доискатели. И безымянный творец «Слова о погибели Русской земли», и «огне-пальный» протопоп Аввакум, и создатель «Пророка», томимый «духовной жа­ждою», и автор «Ветки Палестины», и гиганты Толстой и Достоевский, и Бу­нин, и Анна Ахматова... Вспоминая грозные образы Библии, Россия XX столе­тия встретила свое крушение."

   И праведник шел за посланником Бога,

Огромный и светлый, по черной горе.

Но громко жене говорила тревога:

Не поздно, ты можешь еще посмотреть

На красные крыши родного Содома,

На площадь, где пела, на двор, где пряла,

На окна пустые высокого дома,

Где милому мужу детей родила.

Взглянула - и, скованы смертною болью,

Глаза ее больше смотреть не могли;

И сделалось тело прозрачною солью,

И быстрые ноги к земле приросли...

Вся великая русская словесность пронизана и приподнята пламенным пафо­сом Библии. Несть числа русским стихам, написанным на библейские темы и содержащим в себе явные или скрытые библейские мотивы и ассоциации. Но дело не только в теме и в количестве цитат. Русская культура наследует самый дух Библии и верна ему до конца.

Израильский поэт, переводчик, знаток ивритской поэзии Т.Карми, замеча­тельное эссе которого завершает нашу подборку, увлеченно повествует об уди­вительной истории литературного языка евреев. Русская литература моложе ев­рейской несравнимо, но история русского литературного языка, быть может, не менее многосложна. Начать с того, что тысячелетие назад соединились в одной сокровищнице богатства природной русской речи и чудотворные клады языка церковных молитв - старославянского. Прежде всего последним обеспечены торжественность и высота «штиля». «Ты не умрешь, язык могучий Даля!» - воскликнул покойный Моисей Цетлин, крупный русский поэт конца нашего ве­ка. В бессмертном четырехтомнике Даля, в Фасмеровском этимологическом словаре, словно бы в неких священных книгах, удержаны и запечатлены все мыслимые жизненные ситуации. Переплетаясь, воюют и мирно соседствуют в этих томах шелестящие корни слов: славянские, тюркские, финно-угорские, персидские, германские, романские, греческие, еврейские...

Переводы старых русских поэтов из Библии, «парафразисы» ее книг, вдох­новенные подражания, следования - древнейшая, прекраснейшая, возвышен­ная часть нашей отечественной антологии. Наследие необъятно, и в эту под­борку могло войти далеко не все - только лучшее из лучшего... Все же нельзя не упомянуть кое-что из не вошедшего: «Песнь Песней» в замечательном воль­ном изложении силлабического поэта XVII столетия Мардария Хоникова, псал­мы в переводах его современников и в более поздних воссозданиях Хераскова, Капниста и страстного «библеиста» Федора Глинки (представляем все же два образца творчества последнего). Затем - «Видение Ездры», переведенное Ми­хаилом Дмитриевым, и - навеянные библейское лирикой «Еврейские песни» Аполлона Майкова...

Но обратимся к содержанию нашей публикации...

Вонми, о! небо, и реку,

Земля да слышит уст глаголы:

Как дождь Я словом потеку:

И снидут, как роса к цветку,

Мои вещания на долы.

Эти величественные, царственные строки перевода Тредиаковского из Пяти­книжия всегда живут в русской поэзии и стали для нас ее полнозвучным про­логом. Истинными шедеврами поэзии этой являются и ломоносовская «Ода, выбранная из Иова», и знаменитое стихотворение Державина «Властителям и судиям». В том-то и не иссякающая сила Библии, что слова ее не устаревают и обстоятельства вечно повторяются. Конечно, в стихах Державина, переложив­шего Давидов 81-й псалом, содержится укор современным русскому поэту «властителям и судиям». Конкретными адресатами дерзкий выпад был заме­чен, а время для публикации было избрано самое опасное: Французская рево­люция, недавно казнили Людовика XVI... «Что-то, брат, ты якобинствуешь!» - мрачно заметил Державину один «кнутобойствующий» чиновник. Гаврила Ро­манович ответствовал находчиво: «Царь Давид, однако же, не был якобинец!»

Библия всегда занимала воображение Пушкина, много говорила его сердцу. С годами все более волновала его, звала к глубоким размышлениям и выводам. В юности иронизировавший над торжественными славянизмами и ненасытно-неумеренным библеизмом Глинки, Александр Сергеевич все более проникался уважением к этому доселе недооцененному поэту и даже выражал готовность .следовать ему. В оригинальном творчестве величайшего из наших классиков от­бились разные стороны мира Библии. Собственно переводами (разумеется, с некоторыми оговорками) могут быть названы довольно близкие к подлиннику подражания «Песни Песней» и предпринятое Пушкиным в какой-то тревожный (Мае переложение начала книги «Юдифь». Здесь одновременно живописуется (как бы уже с какой-то «розановской» чуткой обстоятельностью) еврейский про­винциальный быт, знакомый Александру Сергеевичу по южной ссылке...

, Существует синодальный перевод Библии. Сравнительно недавно появи­лись переводы, осуществленные непосредственно с подлинника крупными учеными-гебраистами. Переводы поэтические этих трудов не заменят, но ведь И поэзия по-своему незаменима. Переложения больших русских поэтов из Библии - вольные. Но нетленные! Николай Языков, о котором Пушкин гово­рил, что может на него надеяться «как на каменную стену», был очень крупным поэтом. К сожалению, в полной мере не осуществившимся. Тем не менее у не­го были великие стихи, прорывы в гениальность. И его подражания псалмам Кажутся поистине гениальными. Какая яркость и ярость, жестокая мощь и Энергия:

Блажен, кто смелою десницей

Оковы плена сокрушит,

Кто плач Израиля сторицей

На притеснителях отмстит!

Кто в дом тирана меч и пламень

И смерть ужасную внесет!

И с ярким хохотом о камень

Его младенца разобьет!

По-видимому, это неистовство так смутило и потрясло Пушкина, что вскоре вызвало в его собственных стихах, написанных по злободневному поводу, сход­ный ужасный и гневный мотив... Но Библия многообразна, как Вселенная. Не все стихи Книги Книг, по счастью, столь воинственны. Есть, например, и упои­тельная любовная лирика «Песни Песней», и жизнь в русском слове дарована этой поэзии прежде всего благодаря великолепным переложениям, принадле­жащим перу одного из лучших русских переводчиков - Льва Мея...

Известно, что еврейское население сравнительно поздно - в связи с импер­скими завоеваниями и захватами - оказалось в пределах государства Россий­ского. И долго пребывало в условиях государственной религиозной нетерпимо­сти и суровых административных стеснений. Однако просвещенные русские люди всегда испытывали особый сочувственный интерес к еврейству. Русская интеллигенция всей душой была на стороне угнетенного меньшинства. Уже в XIX веке на русский язык переводятся и еврейская литература на языке идиш, и образцы ивритской словесности. Говоря о судьбе последней в России, отме­тим поэтические переложения выдающегося мастера М.Михайлова из Талмуда и переводы видного поэта-сатирика Д.Минаева из И.Л.Гордона. Русские поэты не слишком были осведомлены об эпохах еврейской поэзии, расцветавшей в разных странах, и старались своими переводами морально поддержать совре­менников, живших в России. Но ведь именно в России и начался подъем новой еврейской литературы. Здесь и возникло такое огромное явление литературы мировой, как поэзия Х.-Н.Бялика, о котором Максим Горький писал, что он «великий поэт, редкое и совершенное воплощение духа своего народа, он - точно Исайя, пророк, наиболее любимый мною, и точно богоборец Иов».

Есть разнообразные точки зрения на проблему поэтического перевода. В лю­бом случае, кажется совершенно очевидным, что массовое перевоплощение все­гда верной родному языку поэзии, ее переселение в сферу чуждой музыки не­возможно. Дело перевода живет отдельными удачами, и - удача редкая, когда хоть в немногих переложениях большой поэт выглядит большим поэтом. Понят­но, что всю мощь бяликовской поэзии можно постичь, только зная язык в совер­шенстве, и все-таки Бялику повезло в России: его образ создан превосходными переводчиками. Первооткрывателем был молодой Владимир Жаботинский, тогда - начинающий русский стихотворец. Его раннее творчество, находив­шееся под некоторым влиянием досимволистскои, отчасти надсоновской, из­жившей себя поэтики, еще несло на себе этот налет. Случалось, что изменял вкус, встречались смешные языковые погрешности. Но Жаботинский, несо­мненно, обладал поэтическим дарованием, он выработал крепкий стих. Он ду­ховно был близок великому еврейскому поэту. И созданная им книга переводов из Бялика в целом была творческой победой. К сожалению (только из-за недос­татка места), мы не можем дать здесь грандиозные поэмы «Мертвецы пустыни» и «Сказание о погроме». Сильнейшие стихотворения Бялика, переведенные Жа-ботинским, даем полностью. Среди этих переводов и тот, который Ходасевич справедливо считал гениальным: «И будет...» Думается, что эти стихи повлияли и на самого автора «Тяжелой лиры». Интонацией и всей обстановкой, в которой высокое, перед тем как воспарить, соединилось с низким, они близки вершин­ным произведениям Ходасевича, которые вскоре должны были появиться. По­сле Жаботинского Бялика переводили лучшие русские лирики «серебряного ве­ка»: Федор Сологуб, Вячеслав Иванов, Иван Бунин, Юргис Балтрушайтис. Го­ворят, что успех перевода не может быть столь же длительным, как успех ори­гинала. Но эти переводы не умрут, пока жива русская поэтическая речь.

„ладислав Ходасевич, великий русский поэт, внук Брафмана, рокового в ев­иной истории деятеля-ренегата, автора «Книги Кагала», был составителем естной «Еврейской антологии». Переводить гениального Бялика он не ре-пся считая, что это неэтично для составителя, и выбрал для себя главным азом авторов второго ряда. Жаль, мы, очевидно, из-за этого лишились див-яереводов... Но несколько больших вещей такого крупного поэта, как Са-["Черниховский, были Ходасевичем переведены с блеском. «Еврейская анто-ня» имела подзаголовок: «Сборник молодой еврейской поэзии». Не всем ее мш суждено было занять важное место в истории еврейской литературы, [ведь было бы и невозможно - так предречь грядущее... Но надо почтить 1Я и удачи выдающихся переводчиков, привлеченных к работе составите-Прекрасны стихи Якова Кагана в переводе В.Брюсова, Исаака рвнельсона - в переводе Ф.Сологуба, Залмана Шнеура - в переводе Балтрушайтиса. Важен брюсовский перевод из покончившего с собой на 21-оду жизни Р.Шоула. В этом стихотворении есть нечто вейнингеровское, о том, как чужда природа еврею. (Разве, скажем, творчество рняховского - не опровержение этого предвзятого мнения?) Может быть, юсов, в быту не жаловавший евреев (что не мешало ему любить отдельных едставителей данного народа и из принципа защищать справедливость), пе-я эти пронзительные исповедальные стихи с особым удовольствием. Но и сам Валерий Яковлевич был урбанистом... Поразительна и поучительна история перевода Ходасевичем стихов Давида ' мановича «На реке Квор». Стихотворение о жизни среди переселенцев, осе-_Яое зловещим эпиграфом из пророка Иезекииля, было переведено для еврей-ЭЙ антологии в 18-м году, но имело вторую редакцию, окончательную (в кото-1 мы его и печатаем), - в 28-м году. Общая угрюмая интонация сохранена, части это - интонация англосаксонская, точнее - некоторых сумрачных сти-V Эдгара По, их брюсовских переводов (заметим, что в случае с грустно-весе-м стихотворением Фихмана «Хожу я к тебе ежедневно...» Ходасевич предпо->тональность гейневскую, возможно, не чуждую подлиннику)... Сделав неко-,рые сокращения, переводчик через десять лет еще сгустил краски. Обычно по-^«тремится конкретизировать детали, облечь идею в плоть реалий. Ходасевич ступил противоположным образом: убрал из стихов оживлявшую их «чайку», иенил ее некоей неопределенной «воздушной птицей». Мир стихотворения ончательно превратился в какое-то инобытие, в брэдбериевское инопланетное „„важдение. Так перевод с еврейского вдруг со временем превратился в притчу судьбе русской эмиграции, о гибели ее у неведомых берегов (эту злую судьбу ло что предвещало в пору работы над антологией).

Существенным событием самого последнего времени стал выход в Екате-ннбурге составленной Яковом Либерманом довольно обширной антологии ГрИдцать три века еврейской поэзии». Составителем проделана большая работа по систематизации и подытоживанию «блаженного наследства». Развернута впечатляющая панорама от первых книг Библии через два тысячелетия изгнания Л*творчеству современных поэтов Израиля... Несомненно, эта книга вызовет ин-рТерес - и слава Богу! Правда, нам кажется, порою составитель забывал, что Кэтот сборник - книга Поэзии и научные переводы не смогут оспорить сотво-Т ренное поэтами-переводчиками. Конечно, есть вещи объективные: трудно вновь найти Сологуба и Ходасевича для работы над еврейскими подстрочниками. Творчество иудейских лириков исламской Испании - волшебная страница ми­ровой культуры. Сравнительно недавно переводы из них стали событием гру­зинской поэзии. Но русской речью прелесть той лирики пока не передана. Не стали, к сожалению, удачей переводы из поэтов этой эпохи и в антологии Я.Ли-бермана. Тем не менее в сборнике есть удачи. Некоторые переводы из Иегуды Галеви дают представление об этом величайшем поэте, судьба которого воспе­та Генрихом Гейне. Есть в переводах из Дунаша бен Лабрата и Исаака Лурия ог­рехи, и все же сила подлинника ощущается, несмотря на несовершенство истол­кования. Из новых переводчиков стоит назвать Валерия Слуцкого, его отличные переводы из очень значительного поэта Хаима Ленского. Это именно тот редкий случай, когда и в переводе виден масштаб самородного дара...

Мы с благодарностью воспользовались отдельными образцами екатерин­бургской антологии, выбирая наиболее удавшиеся, на наш взгляд, переводы. И это, конечно, совсем не тот счет, который принят в собственно еврейской ака­демической оценке, - при таком подходе не может быть соблюдена верная ие­рархия.

«На свете, - сказал русский поэт Василий Жуковский, - есть много пре­красных вещей и кроме счастья». Первый самоучитель иврита, распространяв­шийся в тайных ульпанах⁶ 70-х годов, открывался фразой: «Трудно быть евре­ем!» Это, бесспорно, так... Но мы видим: еврейская поэзия в своем многовеко­вом многоцветье не ограничилась этой констатацией родового несчастья. Воз­вышаясь над ним, умела радоваться жизни. Открывая красоту в самом страда­нии, говорила о высоком и вечном. Как будто бы израильский учебник геогра­фии начинается словами: «Израиль граничит со всем миром». Земля Ханаанская - колыбель иудейского духа, но этот дух слишком велик, чтобы замкнуться в пределах одной страны. Русская «всемирная отзывчивость», о ко­торой говорил Достоевский, близка этому духу, близка мыслям Гиллеля, кото­рые Толстой включил в «Круг чтения». В словах Ахматовой о Пастернаке: «И вся земля была его наследством. А он его со всеми разделил» сквозило, быть может, мнение и обо всем еврейском народе. Во всяком случае, о лучшей, бла­городной и щедрой части этого народа.

Связь еврейства с остальным человечеством нерасторжима. И существует особое родство с русским правдоискательством, с российской мечтательной беспочвенностью, с русским мессианизмом и безоглядной жертвенностью. За­кончить мне хочется стихами великого русского философа Владимира Соловье­ва, любившего евреев и их историческую судьбу, защищавшего Талмуд' от неве­жественной и предвзятой вражды, молившегося за еврейский народ на смерт­ном одре. Стихотворением об Аврааме, над которым внезапно промчалось «ду­новенье Нездешнее» и повеление: «От родных многоводных Халдейских рав­нин. От нагорных лугов Арамейской земли. От Харрана, где дожил до поздних седин. И от Ура, где юные годы текли, - Не на миг лишь один, не на много го­дин, а на вечные веки уйти». Это длинное стихотворение кончается так:

...Се, Я клялся Собой,

Обещал Я, любя,

Что воздвигну всемирный Мой дом из тебя,

Что прославят тебя все земные края,

Что из рода потомков твоих

Выйдет мир и спасенье народов земных.

Москва, январь 1998 г.

Назад >