Главная > Архив выпусков > Выпуск 2 (1997/98-5758) > Проза

Орли КАСТЕЛЬ-БЛЮМ

ЖЕНЩИНА, КОТОРОЙ ХОТЕЛОСЬ УБИТЬ КОГО-НИБУДЬ

Жила-была женщина, которой хотелось убить кого-нибудь, пред­почтительно толстяка. Не подумайте напрасно: лишить жизни кого-нибудь пожирней она желала не для того, чтобы исхудалым детям где-то там, в Нью-Дели, перепало больше пищи. У нее были свои скры­тые, темные мотивы. Ей снилось, что в руке она держит пистолет, а рядом сидит с высунутым языком породистая собака колли. Ей хоте­лось выстрелить толстяку в живот так, чтобы пуля прошла насквозь, как слова влетают в одно ухо и вылетают из другого. Толстяка это убьет или, по крайней мере, искалечит ему внутренности. Такой эф­фект в нижней части его брюшной полости можно будет назвать по-разному: новый порядок, реформа, перестройка, реорганизация, дез­организация, демонтаж, на худой конец. Толстяк, когда в него угодит пуля, рухнет на пол, как мешок с песком, но не раньше, чем сделает большие глаза и скажет: «За что?!» или «Почему именно меня?!», а затем попросит дать ему еще один шанс остаться в живых или, на­оборот, потребует, чтобы его добили и тем самым выполнили свой долг до конца.

Но женщине, которой хотелось убить кого-нибудь, не так уж хоте­лось, чтобы этот кто-нибудь от ее убийства умер. Она не желала брать на свою совесть прекращение чужого существования, пускай даже пре­кращение существования толстяка, который много ест и таким образом отнимает пищу у маленьких детей, застрявших в Индии. Впрочем, без пистолета или ножа все равно нельзя предпринять ничего смертоубий­ственного, а денег у женщины не было. Тем не менее она ходила по улицам, пока не увидела очень толстого господина, которого и пригла­сила пройти в подворотню. Но тот не пошел. Когда людей останавлива­ют посреди улицы и предлагают пройти в подворотню, большинство сразу догадываются, что дело пахнет керосином.

Нельзя заниматься самоуправством, даже если вам хочется взять в руки Закон лишь затем, чтобы согреть его у себя на груди. Нельзя наги­баться к нему, приподнимать и прижимать к себе: Закон никоим обра­зом не ребенок. Хотя бы потому, что не вчера родился на свет.

Упадет Закон или споткнется - не мешайте ему встать на ноги са­мому! Зайдет в старый парк отдохнуть на скамеечке - не приближай­тесь к нему! И не спорьте! Ибо дело не в том, что Закон не любит лю­дей, а в том, что он терпеть не может, когда люди тискают его и сюсю­кают над ним. Закон не поцелует тетеньку за то, что она ущипнула его за щечку.

Женщина, которой хотелось убить кого-нибудь, думала, что Закон не станет сопротивляться, и она сможет его приласкать и пеленки переме­нить, и ванночку сделать, разумеется, если только не закапризничает. В мире многое хочется взять в руки и приласкать, как бездомного младен­ца или лисенка с перебитой ножкой, - вот и приходится выставлять сильную охрану из числа профессионалов и бывших битников.

Женщина думала, что мир принадлежит ее папаше, а раз так, то по­чему бы не убить кого-нибудь, если есть такое желание. Но брать Закон в свои руки категорически воспрещается, и кому же не известно, чем кончают нарушители!

Весь мир завален кинокартинами и книгами о том, как желание взять Закон в свои руки сталкивается с соображениями, по которым лучше его не трогать, а также о том, что бывает, когда с Законом обращаются, как с бездомным младенцем, которого так хочется задушить поцелуями во все места (не исключая заднего, что очень популярно среди частных сыщиков).

Книг, слава Богу, навалом, кинокартин тоже, но женщине не терпе­лось узнать на личном опыте, что будет, если она возьмет Закон в руки: Закону ли станет дурно от того, что она убьет толстяка, или ее стошнит.

Она встала рано утром, пошла и купила хороший пистолет, к нему хорошие патроны и отправилась гулять по городу. Мимо текли прохо­жие, и она выискивала физиономию, с которой стоило бы свести счеты. Но не попадался никто, на ком можно было бы заострить внимание. Люди шли, как они ходят всегда, то есть туда-сюда, незаметно исчезая из виду.

Женщина вышла на большую площадь, где было множество магази­нов с потрескавшимися витринами и унылыми манекенами. Она выну­ла пистолет и приготовила взять Закон в свои руки, но вместо этого, точно по мановению волшебной палочки, приставила дуло к собствен­ному виску и нажала на гашетку. Пистолет не выстрелил, так как жен­щина забыла его зарядить. Слегка растерявшись, она бросила оружие в фонтан в центре площади, но по дороге в воду пистолет обернулся не то скворцом, не то трясогузкой и улетел далеко-далеко. Не в то ли ме­сто на земле, где Закон можно смело брать в руки без вреда для себя, а главное - для других, чтобы хорошенько рассмотреть его с близкого расстояния и даже послушать его историю?

ЖЕНЩИНА, КОТОРАЯ РОДИЛА ДВОЙНЮ И ПОКРЫЛА СЕБЯ ПОЗОРОМ

Жила-была женщина, у которой начались родовые схватки, и ее от­везли в больницу. Муж пошел было за ней в родильную, а жена и вра­чи стали его отговаривать. Мол, не стоит, да и зачем! Необязательно иметь допуск ко всему на свете.

Муж выхватил из кармана свои сигареты, «Джентльменские», да, да, и дал им, что называется, прикурить. Жена кричала от болей всю ночь, но не она же одна кричала, в родильных комнатах многие кричат.

Через каждые три минуты ее схватывало, доктор подходил, инфор­мировал, на сколько пальцев раскрылась матка, роды, говорит, уже на­чинаются, и рекомендовал, чтобы тужилась, когда скажут тужиться.

В перерывах между муками женщина лежала и слушала проклятия других рожениц. Одни проклинали ребенка, другие - своих мужиков, а третьи ругались так, без точного адреса.

Ругаться женщина не ругалась, но и «Хатикву» тоже, можно сказать, не пела. Когда боли отпускали ее, она умолкала до следующего раза. И когда приказывали тужиться, она тужилась. После того как вышел пер­вый, ей велели отдохнуть и набраться сил: не поздней чем через чет­верть часа выйдет второй. Так и было. Второй вышел, сказали, легко - им легко говорить! Сестры поздравили: «У вас двое мальчиков, мазл тов*!», и она обрадовалась ужасно, утерла слезы и почувствовала, как ее внутренности начинают возвращаться на место.

Муж, дожидавшийся за дверью, встретил ее светлым взглядом, поце­ловал в лоб, назвал большим молодцом, а она ему - что уже придума­ла имена: одному имя Хамураби, а другому - Навуходоносор. Муж вылупил глаза и сказал, что ей надо отлежаться.

Родильный дом наводнили семьи мужа и жены. Каждый, кто подхо­дил к роженице с поздравлениями, узнавал от нее, что новорожденных зов^т Хамураби и Навуходоносор. Муж не знал, куда деваться.

Когда люди слышали имена, которые выбрала женщина, их рука, протягивавшая букет, застывала в воздухе.

Муж видел это. Он предлагал жене нормальные имена, например, Итай или Даниэль, но все, как в колодец и муж потерял терпение. Всем, кто спрашивал, как назвали детей, он отвечал: «Итай и Даниэль», а же­на говорила: «Хамураби и Навуходоносор». К вечеру муж заплакал: в коридоре у списков рожениц стоял и просто плакал. Рядом никого не было: кому охота ввязываться в семейные конфликты.

Всю ночь муж ходил взад-вперед, ломая голову над тем, что пред­принять, а утром вошел к жене в палату и сообщил: ночью ему было видение. К нему явился Бог и предупредил: «Горе вам, если назовете своих детей Навуходоносором и Хамураби!» Неправда, как вы уже до­гадались.

У жены губы сухие, бескровные, цвет лица с желтизной. Послушала мужа и говорит: ночью и ей было видение, приходил Бог и велел дать детям имена Навуходоносор и Хамураби.

Через три дня мать с новорожденными выписалась из больницы. Вместо обычной в таких случаях толпы родственников при выписке присутствовал только муж, приехавший на своей малолитражке.

Всю дорогу домой в Нем-Циону двойняшки орали, родители же не раскрывали рта. А с того момента как вошли в квартиру, жизнь стала совсем кошмарной. Каждый нацепил младенцам на ручку бирки с име­нами, который придумал он, и гости совсем перестали ходить, дом опустел, ясно из-за чего.

♦Пожелание счастья (ивр.).

На брит-мила⁵ и то пришло человека полтора-два. Мохель нараспев произнес имена, громко подсказанные мужем: «Итай и Даниэль», а жена продолжала бормотать про себя, но вполне отчетливо: "Хамураби и Навуходоносор".

После такого публичного позора муж отвел жену в спальню и запер на ключ. Затем снял с младенцев бирки с именами, которые дала жена, а именана своих бирках обвел черной тушью И еще купил каждому именной жетончик и набор именных рубашечек Муж ^очень надеялся, что при виде таких мер жена одумается и полюбит Итзя и Даниэля.

не тут-то было! Положение, с точки зрения мужа, стало еще более отчаянным: мало того, что от них отказались друзья, но, когда жена первый раз вывезла в свет Хамураби и Навуходоносоре ^из городского парка бежали все чужие мамаши и даже няньки на работу, делать нечего, муж вернулся, но мрак от этого не рассеялся.

Однажды он пошел домой посмотреть что там творится в два часа пополудни. Не занимается ли жена в его отсутствие чер^ной магией или какой-нибудь другой дьявольщиной? Чепуха конечно: всего-навсего кормила детей и меняла пеленки, так что муж' вернулся на работу еще более подавленным, чем всегда.

В один прекрасный день, когда он работал на портальном кране, да­леко внизу появилась жена с двойняшками в коляске. °т ворот порта она шла к причалу. Муж попросил подменить его слез на землю и, сча­стливый, пустился со всех ног к жене. А та говорит:

-  С Добрым утром, ты забыл бутерброды.

Муж расстроился - не описать. Он-то думал - покорилась и пола­дила с Итаем и Даниэлем. Но когда он услыхал зачем ее сюда принес­ло, его оглушило, как если бы эта женщина выстрелила ему в лоб. И прямо в порту он выдал не просто спектакль а гала-концерт! Рвал на сеое волосы, размазывал слезы по лицу, допустил себя до полного, так сказать, и окончательного самовыражения А все портовики стояли и смотрели, какую он поднимает пыль и как в ней катается. Жена тоже стояла и смотрела.

Ровно через час и тридцать минут таких кульбитов он выпрямился, выпятил грудь и сказал:                               

-   Одно из двух: либо ты зовешь их Итаем и Даниэлем, либо - ко нец. Всем: тебе, двойне и мне.

-   Быть по-твоему, - сказала женщина - но Итай - вот этот, а не тот, тот Даниэль. Не так ли?

Муж не верил своим ушам. Ну как поверить что жена выбросила из головы имена Хамураби и Навуходоносор? Но вот вам, пожалуйста!

ЖЕНЩИНА, КОТОРАЯ ИСКАЛА «УОКИ-ТОКИ»

Шла война, и всем хотелось быть причастными к ней. Многие купи­ли сеое карманную рацию, более известную под жаргонным названием «уоки-токи», то есть «шагай-болтай», а часть пересел» ^в «джипы» на стоящего защитного цвета. На дорогах стало опасно ездить. Движение по скоростной, левой полосе и по междугородным шоссе разрешили лишь тем, кто мчался с флажком на радиаторе, остальным пришлось примириться с ездой на автобусах для простых штатских, правда с пя­тидесятипроцентной скидкой на билет.

Кончилась война, но «уоки-токи» по-прежнему расхватывались, как горячие пирожки. Люди не могли совладать с собой. Мания продолжа­лась.

Жила-была женщина без особых примет, кроме вышеуказанной ма­нии, то есть необоримого желания иметь дома «уоки-токи». Правда, чтобы с кем-нибудь переговариваться, нужны, по меньшей мере, две карманные рации, но женщина хотела только одну, а продать неком­плект никто не соглашался. В магазинах повторяли одно и то же: «уо­ки-токи» идут в паре, как носки, перчатки или ботинки, пускай поищет себе компаньона.

Но компаньон не нашелся, потому что у людей были другие заботы, например малый ассортимент яиц на базаре. Как быть? Женщина ума не могла приложить. А вы, что посоветовали бы? Разве приобретения на компанейских началах не проблема? Где взять компаньона, чтобы купить «уоки-токи», если на пару не всегда купишь и булку хлеба? Шла, правда, война, которая сближает мужчин и делает девушек более покладистыми.

Однако две рации «уоки-токи» женщина не хотела. Она хотела толь­ко одну, и ничего не выходило.

Как-то она попала на улицу Базель в Тель-Авиве. Там лукавый моло­дой парень распродавал водяные баки по неслыханной дешевке. Он же торговал карманными рациями поштучно, а цена - пятьдесят шекелей за штуку, причем половину можно старыми деньгами. Кто пройдет ми­мо такой находки! Женщина кинулась к ящику с рациями, чтобы ото­брать себе подержанную «уоки-токи» в состоянии лучше новой.

Денег у нее было сорок шекелей. Парень бросил лукавить и уступил «уоки-токи» всего за тридцатку новыми, смешно сказать.

Женщина включила рацию и начала говорить. Открыв рот, она его больше не закрывала. Из Тель-Авива она пошла гулять пешком в Хай­фу. Она шла берегом, шагала по песку, шлепала по воде, болтала язы­ком и глушила частоты чужих «уоки-токи». Их владельцы приходили в негодование. Они переставали слышать друг друга, - а как поддержи­вать связь в таких условиях?! В Нетании женщина задержалась попить кофе на знаменитой площади у моря, где с туристов и других болванов дерут в закусочных двадцать шекелей за пищу. Там она заказала чаш­ку кофе из кофеварочного автомата, но не только с молоком, а и с лимо­ном. Подобного рецепта, известно, не существует. Его не готовят нигде на свете, разве что в Герцлии-Питуах, где живут большие богачи. Хозя­ин не знал, что делать с этой маньячкой, которая у него изымает из то­варно-денежного оборота целый столик, пока ей не принесут кофе и с молоком, и с лимоном. Люди добрые! Существует же предел всякому терпению! Пусть идет к специалисту и лечится!

А тем временем женщине, в сущности, уже не о чем было говорить. В двадцать пятый раз она мямлила в «уоки-токи» свою биографию, свою родословную и свои мечтания. Она проговорила все кусочки из текстов, которые когда-то знала наизусть, продекламировала все пер­вые куплеты, уцелевшие в памяти из стихотворений, завела старые пат­риотические песни и довела владельцев других «уоки-токи» до белого каления.

Женщина не унималась. Она продолжала молоть языком, словно съела транзистор, хоть в это и трудно поверить. От перенапряжения из «уоки-токи» искры уже посыпались, а говорильный аппарат женщины даже не нагрелся.

Где-то вскоре за Зихрон-Яаковом рация сама взмолилась о помило­вании. На простом ивритском языке «уоки-токи» попросила пощадить довольно сложную электронику и не доводить ее до истерики. И дейст­вительно, женщина объявила антракт, который продолжался до самого ручья Кишон.

На берегу Кишона она взяла пробы разноцветной жидкости, лившей­ся в ручей, как из канализационной трубы. Женщина имела в виду срав­нить аромат хайфских нечистот с ароматом тель-авивских. Сравнение показало, что сравнивать нечего - и те и другие несравненны. Так уда­лось прийти к заключению, что пора их осушить. По «уоки-токи» жен­щина связалась с фирмами машин для сушки белья и заказала гигантские вентиляторы, чтобы высушить Кишон и Яркон до дна. Давайте покончим с запахами! По рации она провела всю эту операцию, а затем проруково-дила облицовкой Кишона и Яркона итальянским мрамором. Когда же к ней явились жители Нетании с бурной демонстрацией протеста против того, что их ручей Александр не облицевали, женщина ответила, что нельзя оставить без единого вонючего ручья целую страну, как это ни прискорбно.

После того как поставленная задача была успешно решена, женщина услыхала сирену приближающейся полицейской машины, высланной конфисковать у нее «уоки-токи», чтобы лишить возможности внезапно затопить долину Хулы водой и таким образом погубить всю аграрную инфраструктуру местного киббуцного движения.

Женщина отдала свою рацию легко, сказав при этом, что «уоки-то­ки» ей надоела, да и старость подошла. Пора ехать домой.

Перевод Оскара МИНЦА («Ариэль», 1994 г.)

Назад >