Главная > Архив выпусков > Выпуск 5-6 (1) > Проза

Амалия КАХАНА-КАРМОН

НЕИМА САСОН ПИШЕТ СТИХИ*

                                                                                           Узнают ли слёзы, кто их пролил,

                                                                                                    Узнают ли души, кто их обратил,

                                                                                           Их пламя и свет обратил во прах,

                                                                                                    И праху неведомо, что он сокрыл.

                                                                                                р. Иегуда Галеви

 Наш учитель господин Авдала, между прочим, сказал:

 - Ученица Неима Сасон весьма порадовала нас прелестным стихотворением «Дорогой мой учитель», открывающим последний выпуск школьной стенгазеты.    

Вся наша школа «Шатёр Сарры» прочтёт эти стихи.  

Одна за другой поднялись мы в классы. Прошла я мимо учителя Иехезкеля, стоявшего рядом с директрисой. Не поняла, о чём шла у них речь. Услыхала его голос, какой-то особенный,  чуть хрипловатый, как у Луи Армстронга: «Это легко...» Она же в ответ: «Поживём, увидим!» А он: «Ты что, хочешь, чтобы я скакал на одной ножке?» А она: «Чья бы корова мычала...» Душа разрывается, когда с ним так говорят.

Учитель Иехезкèль - наш классный руководитель. Нас учили: «Да не возрадуйся среди  плачущих и слёз не лей среди веселящихся, не бодрствуй среди спящих и среди бодрствующих не предавайся сну» и т.д., а вот учитель наш Иехезкель сидит себе целый день за столом на небольшом возвышении у доски и глаз не поднимет от своих конспектов, дневников и книг. Большая перемена. Вдруг, будто во сне невзначай, да и в самом деле случайно, рассеян - в самом деле рассеян, он снова увидел меня: на мгновенье взгляд его зелёных глаз задержался на мне. Тут я не выдержала, подошла. За окном солнце сияет. Я в новом летнем платье, на которое возлагала большие надежды. Учитель же Иехезкель  опять невозмутим. Хочет свое смущение прикрыит напускным безразличием. «Как будто ждёт удара», - сказала я про себя, в который раз поняв, что ничего не выйдет. Прошла мимо, не останавливаясь. Вытряхнула сливовые косточки в корзину для бумаг, а учитель Иехезкель у себя за столом развернул бутерброд и принялся есть. Юношей в романтических одеждах я вижу его, балетным принцем, а в профиль - Айвор Новелло. Знаю, это не так, ты - человек суровый, но необыкновенно деликатный. А я - глупая девчонка. Весь этот год болею. Какой-то слепой решимостью одержима, разновидностью насморка. Насморк с высокой температурой. А выздоравливать не хочу. К тому ж и решение не в моей власти. К тому ж и невесела. Невесела. Неумна. Неумна. И езжу из-за тебя каждый день не тем автобусом.

Дважды не нашлось свободного места, лишь рядом с ним. Я сидела рядом с ним. На первой же остановке он встал. Уступил место пожилой женщине, у которой загорелые плечи и  грудь, несмотря на морщины, выглядели ещё довольно привлекательно. Уселась. Открыла сумочку. Извлекла пачку сигарет. По-мужски чиркнула спичкой, из тех дешевых, головка которых, загораясь, отламывается и взмывает петлёй, чтобы, падая, прожечь дыру на брюках. Но с тех пор, стоит этой женщине появиться, я глаз с неё не свожу. Чтобы заново оживить всё как было:

Я повернула голову в его сторону. Стоит учитель Иехезкель, держится за  кожаную петлю, висящую на поручне. Видно всем - лик тёмной луны, зелёные глаза - светлее лица. Но никто и представить себе не может, чтò это за парень, какие силы таятся в нём! Но видно же - будь он даже чемпионом по боксу, все равно не обидит и мухи.  

- Подержать ваш портфель? - предложила я, заикаясь.

Учитель Иехезкель, возвышаясь надо мною, поставил портфель у ног, и воздух вибрировал между нами.

И в другой раз. Тогда он со мной уже не разговаривал. Перед нами сидел учитель, господин Авдала, которого девчонки за глаза называют «господин Абдалла». Для меня же он - живое воплощение мудреца Гиллеля. С ним рядом - какой-то человек, прямой и неподвижный, будто уснул над развёрнутой газетой. Господин Авдала, обернувшись (поступок, достойный всяческого уважения), беседовал со мною всю дорогу:

- Хорошо тебе, ты кудрявая, - сказал он, - никаких проблем с прической.

Потом ещё:

- Что ты делаешь, вернувшись домой?   

- Ничего. Читаю.

- Читаешь...Что ты читаешь?

- Ничего. Книги отца. 

- Что нового у отца?

- Ничего. Болен.

- И что ж это будет?

- Ничего. Мы продаём наше дело.

- А каковы твои планы, юная госпожа?

- Буду учиться.

- В продолжение всей этой беседы учитель Иехезкель глядел в окно. На его остановке я набралась храбрости - встала и вышла.

Учитель Иехезкель остался сидеть в автобусе.

Я стояла на тротуаре и видела зевающего господина Авдалу. Спящий человек продолжал спать сидя. А вот учитель Иехезкель уже не глядел в окно.

Проедет лишнюю остановку и оттуда пойдет домой. Напрасны мои надежды. Представила: вот он вернётся к себе, переоденется в домашнее. Шлёпанцы. Жена в кресле у окна. Иногда, проходя мимо, я её вижу: она старше его. У неё есть собака. Сама маленькая, изнеженная, с подрисованными розовыми губами, только вот шея старческая, сидит и глядит в окно. Она - в пол-окна, остальное - штора.  Сложнейшая кружевная вязь, и если присмотреться, то в этом переплетенье цветочных побегов можно увидеть и очертания летучих мышей, и длинноногих райских птиц. Под ними этажом ниже - ателье художественного промысла, вышивка, ажур и плиссе. Однажды я видела его жену у входа в обувной магазин. С медальоном на шее, а в медальоне - фотография. Портрет учителя Иехезкеля? Фото собаки? Сейчас она, вероятно, поднимется с кресла, чтобы надеть для учителя Иехезкеля свой медальон. И в окне останется только штора.

А я стою здесь. Зеркальное небо сияет над городом, словно тихая заводь. Оно яснее всего в это время дня. Сионская площадь - будто дно тишайшего моря необычайной прозрачности. Горожане, солдаты. Световая реклама сверкает весёлыми молниями. Добрался ли ты благополучно домой, учитель Иехезкель? Сломал бы ты себе ногу по пути домой, учитель Иехезкель! Переключился светофор. И по моему веленью проносятся машины в огнях, будто в самоцветах. Это неестественно: возможна ли в толще воды такая скорость?  Но мне все равно - глубина прозрачного моря душу гнетёт, удушье сжимает горло: «Устала, Неима Сасон?» - спросил он однажды. «Столько ошибок в одной несложной задачке?». «Июль. По имени Юлия Цезаря». Все на свете он мог объяснить своим чудным хриплым голосом, своим взглядом. Просила, молила - надежды мало. Хотя и это - какой-то союз. Даже такая малость. Но есть ли она - я снова не была уверена.  Сейчас только это хотелось мне знать.

Женщины за рулём, красивы их скулы, выгнуты шеи. Проплыл большой посольский автомобиль с водителем в униформе. Везёт одного лишь ребёнка. И огни на площади, на подъёме улицы Бен-Иегуда и дальше, на улице Яффо, как в столицах и в приморских больших городах, которых, может, и нет на свете, в сумерках ярче стократ засияли они электрическим блеском, алыми нездешними искрами, факелами радости, ликующего успеха и богатства, сливаясь в мощный красно-коричневый поток лавы и золотого расплава, яркой зелени, матового сапфира, словно жуткое леденящее  око, синее, мглистое и лиловое, из рассказа о могучих мирах, красных, зелёных, синих, и не осталось ничего иного, лишь тропинку к ним отыскать. А может, это всего лишь мираж, оттеняющий скоротечность жемчужной вечерней поры, испускающей последний вздох. Она, как светлый лист в тонких цветных прожилках, первенец листопада, бабочкой долго кружит. Вечер такой с его ясностью и чистотой не повторится уже никогда. И страданье не повторится.

Замкнутый круг: я предприняла нечто, предложила дар. Которого не пожелали. Почему он никогда не порицает меня за дерзость? Может быть, он всё ещё подбирает нужные слова. Может, врождённая сдержанность мешает, мол, кто я такой, чтобы указывать другим? Или нерешительность - вдруг всё само собой уладится. Может, просто не хочет меня обидеть. Может быть, себя жалея, боится меня потерять. В глубине души, однако, я знала: всё это не так. Просто есть люди, которые, сами того не осознавая, словно факел, освещают твой путь.

После того вечера он остерегался присесть со мной рядом. Вопросов не задавал. В мою сторону не глядел. «Чего ещё он может меня лишить?» - спрашивала я себя.

И вот уже конец учебного года. Последние дни. Они будто вялые зимние мухи - хоть трогай их на лету. Девчонки галдят, обычный гомон и шум. Грохочут крышки парт. Скамейки сдвинуты. Все как обычно, но в воздухе витает что-то новое, будто расползаются аммиачные пары или стены пропитаны мышьяком. Напряжение спало.

И девчонки, вдруг неожиданно повзрослевшие в своих детских голубых форменных платьицах и в передниках, пишут что-то в альбомы друг дружке на память. Вместе готовятся к годовым экзаменам, которые уже на пороге. Собираются в канун субботы то у одной, то у другой, гуляют гурьбой, обнявшись и мечтая вслух о будущем.

Всё это меня не касается. Избегаю этого, как могу. Все вечера свои для учителя Иехезкеля берегу. Сижу у железного столика на заднем балконе родительского дома. Ночью опавшие листья эвкалипта - что обрезки жести. Сухой запах сосны, нависающей с соседнего двора, доносит невнятную душистую смесь запахов, возбуждающих, словно лакомство, от которого холодок во рту. За оградой крутой каменистый спуск. Прохладны ночи. В квартале напротив по ту сторону оврага на выступе горы лают собаки. Огни там словно дыры, сквозь которые видно пламя, бушующее под тонкой оболочкой земли. Учитель Иехезкель не приходит. Не приходит никогда. Приближаюсь к ограде. Между небом и землёй возносится иной учитель Иехезкель. Полон очей (1), закутан в огненное одеяние. И каждой ночью при виде внушающих жуткий трепет букв, начертанных на короне над его челом, замирает моё сердце, знаю, что миг настал, и вот я будто падаю без чувств. Учитель Иехезкель исчез за небесной завесой. Достиг он тех мест, где слава - хлеб умерших. Их воды - печаль, потоки страданья. Плывут по ним беды и горе мириадами листьев больших, таков их удел. Всё это я, Неима Сасон, написала в тетради стихов, из неё и взяла для нашей школьной стенгазеты стихотворение «Дорогой мой учитель».

Далее >