Главная > Архив выпусков > Выпуск 5-6 (1) > Проза

Светлана ШЕНБРУНН

ДОЛИНА АЯЛОНСКАЯ

Когда царь Иерусалимский услышал, что Иисус Навин взял Гай и что жители Гивона заключили мир с Израилем, тогда он весьма испугался, потому что Гивон  был город большой, один из царских городов, и больше  Гая, и все жители его люди храбрые. Посему царь Иеру­салимский послал к царям Аморрейским сказать: «При­дите ко мне и помогите мне поразить Гивон за то, что он  заключил мир с Иисусом Навином и сынами Израилевыми. И сказал Господь Иисусу: «Не бойся их, никто из  них не устоит перед тобой».   

И предал Господь Аморрея в руки Израиля, и тот по­ бил их в Гивоне. И в тот день воззвал Иисус Навин к  Господу: стой, солнце, над Гивоном, и луна, над долиной  Аялонскою! И стояло солнце среди неба и не спешило  к западу почти целый день - доколе народ мстил врагам  своим.  

Если вы не слишком отчетливо представляете себе,  где расположен город Гай, а где Гивон, и почему долина  называется Аялонской, не огорчайтесь. Я этого тоже не  знала в те времена, о которых мой рассказ. Из всех биб­лейских историй мне была известна лишь одна - о сотворении мира. Вернее, о первородном грехе. Вначале  был рай, и все было хорошо. Но потом Ева по наущению  змея сорвала запретный плод, сама поела и Адаму дала  попробовать; Бог, увидя это, разгневался, выгнал греш­ников из райского сада, и все стало плохо: начались бомбежки, затемнение, карточки, эвакуация, голод, разруха,  тридцать седьмой год - пути твои и деяния твои причи­нили тебе это, от твоего нечестия тебе так горько. Трид­цать седьмой год, впрочем, начался раньше бомбежек,  но я-то услышала про него позже. Потом, правда, сдела­лось капельку легче - оттепель, и Библию тоже издали, малым тиражом, для верующих, которых, как известно, к этому времени уже не осталось. Незадолго до войны в Советском Союзе  проводилась перепись населения и среди прочих вопросов задавался такой: вероисповеда­ние. Большая часть советских граждан уже была доста­точно грамотной, чтобы ответить «атеист», но моя тетя, тетя Мура, мамина двоюродная сестра, еще не развилась до требуемого уровня сознательности, поэтому она по простоте душевной ответила: православная. И ей это отлилось многими слезами. Только начавшаяся вслед за этим война спасла ее лично от тридцать седьмого года. Библию хотя и издали - изданием Московской патриар­хии, если не ошибаюсь, - но достать ее было не просто, да я, честно сказать, и не стремилась: история первород­ного греха мне уже была известна, а большего знания. мой дух не алкал и не жаждал.   

К тому моменту, когда состоялось удивительное яв­ление, о котором я собираюсь рассказать, мы потихонь­ку-полегоньку пережили освоение целины, разоблаче­ние культа, реабилитацию, венгерские и польские собы­тия и понемножечку приближались к эпохе покорения космоса. А может, даже уже находились внутри этого славного периода времени, точно не помню, а врать не хочу. Я училась в Литературном институте имени Горь­кого, что в доме Герцена, который, как известно, распо­ложен на Тверском бульваре. Здесь же на Тверском бульваре, только на другой его стороне, наискосок от института, жила Сусанна Николаевна, портниха, у кото­рой мама  шила всякие платья и блузочки, - верхней одежды Сусанна  Николаевна не то не умела, не то не желала производить. Мне она тоже сшила несколько платьев и роскошный штапельный голубой халат до по­лу - такие халаты были в ту пору в большой моде. Мы с мамой часто бывали у Сусанны Николаевны, и даже не всегда по делу, иногда заглядывали просто так, по доро­ге, на минуточку. В первые годи нашего знакомства Су­санна Николаевна жила в другом доме, у Никитских во­рот, там где магазин «Рыба». У нее была замечательная громадная комната, метров тридцать, - неслыханная роскошь  по тем временам! - похожая на четвертушку апельсина: две стены ровные, а третья круглая и румяная, как первомайский воздушный шарик. В этой круг­лой стене было окно-фонарик. Мама постоянно восхи­щалась этим окном и вообще комнатой, но Сусанна Ни­колаевна своего счастья не ценила. Она вышла замуж за демобилизованного морячка и привела его к себе в ком­нату. В те несколько месяцев, что морячок был мужем Сусанны Николаевны, мы не виделись. Когда мы снова зашли к ней, морячок мужем уже не был, а комната бы­ла разгорожена занавеской на две части. Занавеска не особенно помогала. В те годы закон о тунеядцах еще не был принят, поэтому бывший морячок нигде не трудил­ся и в дневные часы обычно находился за занавеской. Он очень любил, когда к Сусанне Николаевне заходили. Он сразу начинал высказывать, что он думает о своей не­долговременной жене. Несмотря на наличие занавески, он обращался к ней безо всяких околичностей:    

- Что, блядища, обрадовалась? Думала, подцепила дурака? Держи  п...у шире! Мне московская прописка требуется, а не твоя п...а трепанная!    

- Не обращайте внимания, - просила Сусанна Нико­лаевна шепотом, а мама - тоже шепотом - ужасалась:

- Сусанна Николаевна, милая! Неужели вы не видели, что это за человек!    

- Что теперь говорить, - вздыхала Сусанна Никола­евна. - Теперь я только об одном мечтаю - избавиться от него и больше не видеть.    

- На что же он живет? - спрашивала мама.    

- А кто его знает, - отвечала Сусанна Николаевна. - Наверно, бабы кормят. Я, что ли, одна такая дура?   

- А вы не пробовали вызывать милицию?    

- При чем тут милиция! Что же вы думаете, что он при милиции станет так выражаться?    

- Ах! - говорила мама. - Но нельзя же это терпеть!    

- Что же делать, - выдыхала Сусанна Николаевна. - Поделом вору мука - вздумала, видите ли, старая идиотка, начинать жизнь сначала! Как бы не так...   

Сусанна Николаевна подала на размен жилплощади, но бывший муж меняться не желал. Он заявил на суде, что площадь его устраивает.    

- Вы знаете, что я думаю? - сказала мама. - Мне ка­жется, он уже жалеет о своем поведении. Вот увидите, он попытается наладить отношения.    

- Бог с вами, Нина Венедиктовна! Что вы такое гово­рите! Какие отношения?    

- Обыкновенные. Что, вы не знаете, как это бывает? Люди  и расходятся, и глядеть друг на друга не желают, а потом, смотришь, опять мирятся и ничего, живут. Он, конечно, человек грубый, необразованный, но, очевидно, он вас по-своему любит.    

- Вы меня извините, Нина Венедиктовна, - отвечала Сусанна Николаевна, - но то, что вы говорите, это про­сто чепуха! Даже слушать не хочется.    

- Поверьте моему опыту, - настаивала мама.    

- Зачем мне верить вашему опыту - я своим ушам верю!    

- Но как же в таком случае объяснить, что он отказы­вается меняться? Если он действительно жить с вами не собирается, так ему самому лучше разъехаться.    

- Да, это вы так рассуждаете! А он, верно, надеется, вдруг я умру в одночасье, или под машину попаду, или в тюрьму сяду. Он уж мне сколько раз грозился в Обэхеэс заявить - что я тут незаконной деятельностью зани­маюсь. А может, уже и заявил, кто его знает.   

На всякий случай Сусанна Николаевна приняла над­лежащие  меры предосторожности: категорически пре­кратила принимать заказы, даже швейную машинку для вящей убедительности припрятала у соседки, а сама по­ступила гардеробщицей в какой-то трест.   

Морячок мириться с ней не пробовал, зато приобрел где-то гармонь и начал петь песни: «Теперь на низ со мной должны вы опуститься, Мой командир ужасно лю­бит фрицев!»

Мне его исполнение нравилось, и я даже начала отча­сти понимать, почему Сусанна Николаевна согласилась выйти за него замуж. Однако именно гармонь решила судьбу тяжбы - большая часть соседей приняла сторо­ну Сусанны Николаевны  и настроилась против ее не­удавшегося супруга. Дело о размене комнаты слуша­лось еще несколько раз, мама выступала свидетельни­цей о безобразном поведении демобилизованного мо­рячка, сам он на заседания предпочитал не являться, но это ему не помогло, и в конце лета, года через два после того, как Сусанна Николаевна обратилась в суд, вышло  постановление о принудительном расселении.  

Сусанна Николаевна торжествовала. Новое ее жилище  было гораздо скромнее прежнего, метров десять-двенадцать, и при этом абсолютно правильной прямо­ угольной формы. Самое обыкновенное, хотя и довольно  широкое  окошко, выходило на Тверской бульвар.     

- Ах, что ни говорите, а все-таки жалко комнаты, - вздохнула мама, когда мы явились к Сусанне Николаев­ не на новоселье.     

- Ну вот еще! - сказала Сусанна Николаевна. - Нашли  о чем жалеть. У меня сын умер, муж погиб, вся се­мья в Минске уничтожена - отец, мать, два брата, сест­ра, племянники - одних племянников девять человек! - а вы хотите, чтобы я думала о какой-то комнате! Да про­пади она пропадом - комната...     

- Да, конечно, вы правы, - согласилась мама. - Ком­ната - это, конечно, ерунда, но все-таки, знаете, как-то  удивительно уютно там было... Разумеется, до всей этой  истории... - прибавила она несколько смущенно.     

- Ничего, как-нибудь и тут проживу, - сказала Су­санна Николаевна. - Свыкнется - слюбится. В такой  комнате, как эта, целые семьи живут, и ничего, не жалуются. Так что мне уж грех обижаться. Слава Богу, не  подвал, не барак, не Биробиджан - Москва, центр, все  удобства. Многие еще и позавидуют. Мне теперь только  жить да радоваться.    

- Вы правы, - опять согласилась мама. - Нечего Бо­га гневить, надо довольствоваться тем, что имеешь.    

-  Вот именно, - сказала Сусанна Николаевна. - Кры­ша над головою есть, а остальное все чепуха.    

- Да, никогда нельзя знать, где найдешь, где потеря­ешь, - поддержала ее мама, - У меня тоже вот вовремя  войны все вещи украли, все буквально вынесли, до по­следней нитки, можно сказать, обобрали, и ничего - обошлась, не погибла. Даже и лучше нажила.    

- Черт с ними с вещами! - порешила Сусанна Нико­лаевна. - Больше потеряно - и то ничего, пережили.    

- Вот именно, - сказала мама, - у меня брат от чахот­ки умер - молодой, тридцать два года. А сестра в Кривошеино застряла, знаете, Томской области? Как попала туда во время эвакуации, так и не может выбраться. За­болела там, оглохла совсем...    

- Да, много всякого горя на свете, что и говорить... - согласилась Сусанна Николаевна. - Ну да ничего, дру­гие живут, и мы проживем. Вон сколько людей вокруг - и все как-то устраиваются.    

- Конечно, - прибавила мама. - Хочешь - не хо­чешь, а надо жить дальше.    

- Разумеется, надо, - подхватила Сусанна Николаев­на. - Куда же денешься? Да теперь уже, слава Богу, и полегче стало - и продукты достать можно, и очередей таких нету.    

- Не говорите! - воскликнула мама. - Бывало, вста­нешь  до свету, а как подойдешь к кассе, так уж и брать нечего - все расхватали. Тут-то, в Москве, еще ничего, а в эвакуации - даже вспомнить страшно... В магазине пусто - шаром покати, а на рынке за деньги ничего не купишь, только на вещи меняют. А вещи, какие были, давно уже проданы и забыты. Вот встанешь, бывало, в пять утра - мороз градусов сорок, а то и больше - и бе­жишь в техникум - техникум там был, что-то такое по деревообделочной части - бежишь в техникум очередь занимать. Там учащимся овсянку на завтрак давали, а ос­татки населению продавали. Стоишь часа два на морозе, рук-ног уже не чуешь, а отойти боишься - обратно не впустят. Наконец в семь утра сторож придет, так хоть в сенях погреться пустит. И не всякий день еще эти ос­татки остаются, бывало и так, что простоишь часа три и с пустыми руками уйдешь. А если что и получишь, так пока домой донесешь, на морозе все в камень превратит­ся. Бежишь на другой конец улицы - там две семьи эва­куированных жили, у них плита была, они мне разреша­ли кастрюльку поставить, а пока домой вернешься, опять все заледенеет.    

- Кому удалось эвакуироваться - это счастье... - ска­зала Сусанна Николаевна. - У меня вот вся семья в Мин­ске осталась...    

-  Конечно, - согласилась мама. - По сравнению с тем, что другими пережито, наша беда - полбеды. Жив остался - надо радоваться.    

- Во всяком случае, обижаться не приходится.

- Да, как посмотришь вокруг - тот без ног, этот без  рук, третий без глаз... А мы еще, слава Богу, ничего.  Главное, чтобы здоровье было, остальное уж как-нибудь  приложится.    

- Да  уж - пока человек на ногах, ему все нипочем.    

- Не говорите! - ухватилась мама за свое. - Тащишь­ся, бывало, домой и не знаешь - дойдешь ли, нет? Ноги  от слабости подкашиваются, голова кружится, сколько  не идешь, все на том же месте. А доползешь, тоже радости мало - в комнате холод, вода в ведре замерзает, - первым делом к ребенку бросаешься, если жив, не окоченел, значит, ничего...    

- Вот видите, вам хоть есть ради кого жить - у вас  ребенок. А вот я зачем живу - и сама не знаю...    

- Ну  что вы, что вы! - запротестовала мама. - Вы  еще молодая, подождите, Бог даст, еще жизнь наладится. Отчаиваться никогда нельзя.    

- А я и  не отчаиваюсь, - заявила Сусанна Николаев­на, - лишь бы хуже не было. А комната - шут с ней с  комнатой!   

Далее >

Назад >