Главная > Архив выпусков > Выпуск 1 (1996/5757) > Архивы, воспоминания

Алекс ФАЙТЕЛЬСОН

ПОБЕГ ИЗ ФОРТА СМЕРТИ

Главы из книги

 *   *   *

 В июле 1879 года Александр II утвердил план генштаба по­строить вокруг Каунаса цепочку из девяти фортов, создав тем самым Каунасскую крепость. 9-й форт был центральным, за­вершал оборонную систему крепости. В годы второй мировой войны литовцы, а затем немцы превратили его в долину смер­ти. Литовцы убивали здесь евреев Каунаса, немцы стали унич­тожать также евреев из Восточной и Западной Европы. Мы по дороге к форту смерти?! О бегстве из машины нечего и думать! Неужели это конец? Если бы нас везли на расстрел, гестаповцы были бы вооружены не пистолетами, а автоматами. Значит, на работу? А может быть, в гетто?

В машине темно. Мы молчим, каждый погружен в свои думы. И немцы не разговаривают. Кто-то сидит, кто-то полуле­жит. Стоять запрещено. Следим за движением машины. Там, за спинами немцев - свобода! Такая близкая и такая далекая! За­будь про бегство!

Машина поворачивает к Жемайтийскому шоссе. Дорога ве­дет нас к форту! Мне трудно сидеть. Голова налилась свинцо­вой тяжестью. Не о чем больше размышлять... Правая рука сжимает двести граммов хлеба, полученные в «желтой тюрьме», и я не чувствую, как левая рука крошит этот хлеб. Крошки рас­сыпаются - по ногам, по полу.

Странная апатия овладевает мною. Даже память моя равно­душна: никаких воспоминаний о дорогих событиях прошлого. Неужели это конец?

- Только не думай о том, о чем ты думаешь, - неожидан­но обращается ко мне гестаповец и предлагает сигарету. - Мы все едем работать.

Я не могу проронить ни слова. Дрожащей рукой беру сига­рету. Немец подносит зажигалку. Я курю впервые в жизни. Кровь приливает к голове. Очухиваюсь и начинаю анализиро­вать ситуацию. Немец не сводит с меня глаз. Ах, как благода­рен я в этот момент гестаповцу Тиссе, ответственному за снаб­жение 9-го форта! Его слова вернули мне и моим товарищам надежду. Позже я понял: только тот, кто много раз вел людей на смерть, может по глазам читать, что творится в их душах. А гестаповец Тиссе сопровождал в последнюю дорогу многих.

Мы едем по печально известному Жемайтийскому шоссе. Сколько слез пролито на камни, которыми оно вымощено! По этой дороге, к форту смерти, гнали десятки тысяч мужчин, женщин, детей. Высокий подъем, с которого матери бросали своих малолетних детей - в надежде, что таким образом спасут их. Но убийцы ни к кому не проявляли милосердия. Машина замедляет ход, поворачивает налево. Сзади нас - болотистая дорога, слева - продолговатая конюшня, возле которой - офицер с автоматом, справа - стена 9-го форта. Машина оста­навливается. Вначале из нее выпрыгивают гестаповцы. Затем приказывают выйти нам. Мы выползаем из машин, огляды­ваться некогда: велено быстро войти в форт. Проходим через узкую дверь в коридор, а затем - в небольшой дворик... Форт смерти заключил нас в свои кровавые объятия.

«АКЦИЯ 1005 Б»

Начальник германского отдела министерства иностранных дел Мартин Лютер получил анонимное письмо, в котором со­общалось, что в Вертланде (Познанский район в Польше) валя­ется много трупов. Лютер немедленно передал жалобу началь­нику гестапо Генриху Миллеру. Ответ, посланный Лютеру, обозначен номером 1005. Отсюда и код операции по уничтоже­нию трупов.

Районные комиссары на всех оккупированных территориях получили указ, датированный 30 апреля 1942 года под номером «2 С, 3186». В нем содержалось требование немедленно предо­ставить данные о местах массовых захоронений евреев и воен­нопленных. Эти места были строго засекречены и регистриро­вались центральным министерством обороны рейха в Берлине.

Пауль Блобель, архитектор, служивший во время первой мировой войны в военно-инженерной части, в июне 1942 года был назначен ответственным за сжигание трупов - убитых, умерщвленных газом, умерших от голода и болезней в концентрационных лагерях. Бывший архитектор, штандартенфюрер СС Пауль Блобель подошел к выполнению задания творчески, педантично создав собственную систему. Он разработал методы и инструменты для сжигания трупов, уборки сгоревших костей и пепла. Блобель организовал в лагере Яновска (под Львовом) особую школу, в которой слушатели получали инструктаж по ликвидации массовых захоронений, сжиганию трупов, перемалыванию костей и посадке деревьев на местах бывших могил. Немцы, вероятно, уже тогда думали, что им придется отвечать за совершенные убийства, и сделали все необходимое, чтобы замести следы своих преступлений.

Офицер полиции Герхард Адамц, служивший в группе "1005 Б" в Киеве, рассказывал, что когда трупы были извлечены из могил и сожжены, к ним обратился их командир, оберлейтенант Хониш: «Вы, конечно, чувствуете дым, поднимающийся из «кухни». Вы должны исполнить свой долг и привыкнуть к нему. Необходимо строго охранять заключенных. Все происхо­дящее здесь - секрет рейха. Каждый из вас несет личную ответ­ственность за побег заключенного. Если это произойдет, вы бу­дете подвергнуты особому наказанию. То же самое ждет того, кто проболтается или будет неосторожен в переписке».

Сами сжигатели трупов заканчивали работу в одном месте и переходили в другое. Немцы часто «меняли» состав групп: од­них расстреливали и сжигали их тела на общих кострах, а вмес­то них приводили других...

 СЖИГАТЕЛИ ТРУПОВ

Форт смерти заключил нас в свои кровавые объятия.

Во дворе офицер велел нам построиться, вытащить из кар­манов и положить на землю содержимое. Что может быть у че­ловека в кармане после каунасского гестапо и «желтой тюрь­мы»? Я умудрился сохранить перочинный ножик и сейчас за­жал его в левой руке. Вижу, как невдалеке две фигуры держат пилу и пытаются справиться с бревном. Впечатление такое, будто два трупа, одетые в рваную форму Красной Армии, пилят дрова. Точнее, воображают, что пилят. Может, в конце концов им это и удастся, но я сомневаюсь. Неужели и мы дойдем до такого состояния?

Проверка закончена. Мой перочинный ножик остался у меня. Один из военнопленных ведет нас в центральный отдел: там мы поедим и потом выйдем на работу. В помещении - тем­нота, невыносимый запах гнилого мяса. Начинает кружиться го­лова. Просто невозможно дышать! Меня тошнит... Как можно жить в такой атмосфере?! Проходим через длинный узкий кори­дор и входим в седьмую камеру. Слева - двухэтажные деревян­ные нары. Окно с железной решеткой выходит в маленький дво­рик. Напротив - дверь в сторожевую комнату охраны. Толщина стены - больше метра. В камеру входит хромой военноплен­ный. Он кладет на стол жестянки с едой и хлебом. Мы усажива­емся на две скамейки вокруг стола. Как можно есть в такой ат­мосфере? В жестянке - суп из листьев, трав и картофельной шелухи. Из-за воздуха в камере и тошнотворной еды вот-вот вы­рвет. Несмотря на голод, я не в состоянии есть. Все прогнило, запах гнилого мяса заполнил все пространство камеры. Но чело­век ко всему привыкает. В конце концов мы съели эту еду...

В камеру заходит молодой военнопленный, одетый в чис­тую немецкую одежду, и представляется руководителем группы заключенных в 9-м форту. Его зовут Сашка. Он блондин сред­него роста, с узкими плечами. Сашка расспрашивает нас: кто мы, откуда. Затем велит выйти во двор. Там сержант полиции приказывает снять сапоги и обуть деревянные башмаки. Он зо­вет кузнеца Шахова и велит тому сковать нам ноги. Шахов - широкоплечий военнопленный с черными усами, устанавлива­ет на землю деревянный ящик, который обычно используют для хранения пуль для русских винтовок, велит поставить на него ногу, затягивает ее цепью и защелкивает пряжкой. То же самое проделывает со второй ногой.

Наконец все закованы, и сержант полиции приказывает нам взять лопаты, грабли и кирки. Под конвоем двух офице­ров, вооруженных автоматами, выходим через большие желез­ные ворота на «поле боя» - так названо место нашей работы. Мы еле тащимся по болотистой дороге: невозможно шагать нормальным шагом, цепи мешают идти, режут кости ног, бо­тинки утопают в грязи. Наконец подошли к длинной яме, ко­торую нужно заполнить землей. Надо копать киркой или лопа­той и граблями переносить эту болотистую землю в яму. Ее длина - около ста метров, ширина - два с половиной метра, глубина - три метра. «Поле боя» площадью сто на сто двадцать метров окружено забором трехметровой высоты. Слева - сто­рожевая вышка с пулеметом. Охранники, офицеры СС, не спускают с нас глаз. Рядом работает бульдозер, снимающий слой земли с соседней ямы. Время от времени густой пар под­нимается оттуда, и удушающий запах гнилого мяса распространяется вокруг: копатели добрались до слоя трупов. Этот запах преследует нас в камерах! Недалеко от бульдозера горит большой костер. Ничего не вижу, только с трудом глотаю воздух с запахом гнилого сгоревшего мяса.

Что-то ужасное, невероятное происходит здесь! Охранники следят за нами так, что мы не можем ни на секунду остановить работу и передохнуть. Неожиданно один из охранников кричит: "Человек с пистолетом, иди сюда!" Он тыкает в Моше Гербера, у которого при аресте нашли пистолет. Когда Моше подходит, охранник начинает его избивать большой дубинкой. Насытившись разрывающими сердце криками Гербера, немец оставляет его в покое.

Мы продолжаем копать болотистую землю и высыпать ее в яму. Шепотом обмениваемся впечатлениями о происходящем. Нет никаких сомнений, что мы заполняем яму, из которой вытащили тела убитых евреев. Бульдозер снимает слой с другой ямы. Мы издалека видим, как воспламеняется новый большой костер, в котором сжигают трупы...

Охрана велит прекратить работу. На улице еще светло. Скованные заключенные выстраиваются в два ряда. Нас не­сколько раз пересчитывают и гонят под автоматами в помеще­ние форта. Уставшие, с поникшими головами, мы еле тащим ноги. Кошмарные мысли не дают покоя. Не хочется думать, но это факт: нас привезли сюда, чтобы мы вытаскивали из могил тела убитых евреев и сжигали их. Нам суждено помочь убийцам уничтожить следы их преступлений! Нам суждено сжигать на­ших дорогих и близких - наших детей, родителей, братьев, сестер. И мне судьбой уготовано своими собственными руками сжечь своих родителей, убитых здесь 29 октября 1941 года! По­лучается, будто мы помогаем убийцам убить наших близких снова?! Мы должны бежать отсюда! Мы обязаны бежать, обязаны рассказать миру о том, что видели здесь! Эти мысли терзают меня по дороге к железным воротам форта...

Нас ведут в амбар, где мы берем солому. Ею покрываем де­ревянные нары в своей камере - номер три. Каждый получает по два тонких одеяла: одно стелим на солому, другим будем ук­рываться. Начальник группы сообщает, что одеяла эти принад­лежали чешским евреям, чьи трупы сжигаются сейчас на «поле боя». Это все наше постельное белье. Нам не выдают ни под­ушек, ни полотенец, ни мыла. У входа в камеру кузнец Шахов снимает с наших ног цепи. Моем руки. Подают тот же суп. Привыкаем ко всему. Едим. Воздух в камере тоже уже не ка­жется невыносимым. Мы удручены. Михаил Гелбтрунк совершенно разбит, говорит, что покончит с собой. Я пытаюсь успо­коить его: умереть еще успеем, нужно попытаться бежать...

На митинге, посвященном 45-летию побега из 9-го форта (24 декабря 1988 года в кибуце «Тель-Ицхак»), он вспомнит об этом эпизоде: «Я хотел покончить с собой, чтобы не оскорб­лять память убитых. Но Алтер Файтельсон, сидящий рядом, за­говорил о побеге. Тогда мне казалось это совершенно невоз­можным делом».

Ночью меня разбудил Пок, тоже предложивший бежать. По его плану, Моше, я, Шимон и Михаил должны после рабо­ты остаться в большом дворе форта и, когда стемнеет, пере­лезть через шестиметровый забор. Можно попытаться бежать через сторожевую вышку, которой немцы не пользуются. Бе­жать! Бежать куда глаза глядят!

Я категорически возражаю. Быть может, одному или двоим это удастся, а что с остальными? С нашими товарищами? Я предлагаю установить связь с другими камерами, создать коми­тет, который подготовит всеобщий побег из форта. Нужно бе­жать всем! Это увеличивает шансы, что кто-то останется в жи­вых, станет свидетелем обвинения, разоблачит преступления немцев и их литовских помощников.

Мои товарищи сомневаются в успехе массового побега. Я настаиваю, говорю, что могу взять на себя ответственность по созданию комитета и подготовке к побегу. В конце концов они соглашаются.

Пятница, 19 ноября. Мы закрываем яму, которой занима­лись вчера. И снова охранник подзывает к себе Гербера и изби­вает его дубинкой. Крики Моше разбивают сердце, вонзаются в тело, словно острый нож. А недалеко от бульдозера, за горой выкопанной земли, поднимается к небу пламя, смешанное с густым дымом. Черно. Горит новый костер. Этим заканчивает­ся рабочий день на «поле боя».

В нашей камере - новенькие, привезенные из тюрьмы. Все - члены АКО (антифашистской боевой организации Кау­насского гетто), схваченные литовской полицией по дороге в Августово и отправленные в гестапо. Сейчас в нашей камере четырнадцать человек.

Сжигателям трупов не разрешалось обувать на «поле боя» сапоги, так как их можно было снять заодно с кандалами. Но в деревянных башмаках было неудобно, они тонули в грязи. И те, кто проверял тела евреев, привезенных из-за границы, сни­мали с их ног ботинки (как правило, спортивные) и приносили с собой в 9-й форт. Здесь их ставили в туалет, дезинфицирова­ли лизолем, промывали, высушивали, и каждый из узников мог подобрать пару ботинок. Я тоже решил подготовить себе такие ботинки, чтобы сохранить сапоги для побега... Неожиданно стала нарывать кожа между пальцами левой руки. Я пошел к врачу форта доктору Миколасу Портноюсу (Михаил Портной). Это был крещеный еврей лет пятидесяти пяти. Его привели в форт поскольку он вместе с женой, немкой по национальности, и их сыном не пошел в гетто, а жил в городе. Начальник полиции безопасности и СД в Литве гауптштурмфюрер Генрих Шмиц опубликовал 13 октября 1942 года указ под номером 11-1858/42 о смешанных еврейских семьях. Там было сказано: "Еврею, даже если он крестился, запрещается жить с арийской женой. При обнаружении такого факта следует немедленно арестовать еврея и передать его в руки полиции безопасности в городах Вильнюс, Каунас, Шяуляй и Паневежис". Доктор Портной помог ксендзу отредактировать немецко-литовский словарь. Это стало известно, и его арестовали. Я нашел врача в пятой камере. Он стоял, погруженный в печаль, с потухшими глазами, опираясь рукой о нары. Исследовав рану, доктор сказал, что она - результат отравления, которое случается при прикосновении к трупам или их одежде. А я ведь мыл спортивные ботинки! Портной обработал рану, соорудил повязку и сказал, что я пока освобожден от работы. На ботинки я даже смотреть не хотел! 

Вечером, после ужина, представители камер встретились, чтобы обсудить план побега из форта. Чтобы отвлечь внимание остальных, я попросил Михаила Гелбтрунка (Ицхаки), бывшего актера еврейского государственного Каунасского театра, устро­ить в большом коридоре, у входа в форт, импровизированный концерт. Шимон Эйдельсон дежурит в узком коридоре, веду­щем к нашей камере, чтобы никто не мог пройти, пока не за­кончится совещание. Шестеро заговорщиков усаживаются на две скамейки возле печки. Я говорю о том, что если мы не ус­троим массовый побег, то после окончания «работы» будем сожжены на «поле боя». Мы должны решить вопрос принципи­ально, а детали обсудим и проработаем после. Предлагаю разо­ружить охрану. Фридман и Василенко согласны. Марк возража­ет: если убьем немцев и кто-то будет пойман, его замучают на­смерть. У них еще есть иллюзии! Вот и его товарищ по седьмой камере добавляет, что они, как военнопленные, защищены Же­невской конвенцией. Марк предлагает выкопать тоннель. И Моше Зимелевич, которого мы звали Пок, - против моего плана, хотя накануне был согласен. Он считает, что мы не должны убивать немцев, так как это может повредить евреям гетто.

Но я продолжаю: бежать из форта мы должны не для того чтобы спасти свои жизни, а для того, чтобы начать борьбу с на­цистами с оружием в руках. Мы обязаны рассказать всему миру о злодеяниях нацистов. Однажды мы уже вышли из гетто в по­исках партизан без оружия и оказались здесь. Отсутствие ору­жия нас не спасет. Все равно мы в глазах немцев - мертвецы. И гетто они уничтожат, независимо от того, убежим мы или нет! И Женевская конвенция еще ни одного еврея не спасла от смерти... Нужно торопиться, скоро начнут закрывать камеры. Голоса поделились поровну: Моше Пок, Марк и его това­рищ - за рытье тоннеля. Чтобы не развалить начатое дело, я соглашаюсь на их план, но при условии: убегут все, и первый будет ждать последнего. Каждый житель гетто возьмет с собой одного военнопленного, мы вернемся в гетто и там спрячемся с помощью нашей подпольной организации.

Воскресенье, 21 ноября. Мы встречаемся с Марком в узком коридоре, в конце которого напротив туалета - склад старых немецких униформ. Пленным разрешается брать оттуда одежду. Марк открывает ключом висячий замок, мы входим и закрыва­ем дверь. Небольшая комната завалена старой одеждой. Марк сдвигает кучу униформ и показывает мне неглубокий колодец. Нужно его углубить и вырыть тоннель под стеной, огибающей помещение с фронтальной стороны. Мы выйдем из централь­ного блока, но будем еще внутри форта. Придется перебежать дорогу, ведущую от больших ворот форта на «поле боя» и обогнуть столовую для охраны. Не исключено, что и ночью немцы охраняют эту дорогу...

При выходе из склада Марк вручает мне ключ от замка. Теперь я веду Эйдельсона, вызвавшегося копать тоннель, в комнату с колодцем. Поскольку у меня освобождение от рабо­ты, остаюсь охранять Шимона. Он выкапывает песок из колод­ца, высыпает его в мешок, я перетаскиваю мешок в туалет. По­том товарищи заполняют песком свои карманы и разбрасывают его на «поле боя». Назавтра у меня возникает опасение, что немцы заметят песок, отличающийся от земли, и заподозрят неладное. В длинном коридоре нахожу еще один колодец, за­крытый деревянной крышкой. Она частично сломана, и я вы­сыпаю песок туда. На третий день работы Шимон натыкается на большие камни фундамента, и нам становится ясно, что продолжать копать в этом месте нет смысла.

Далее >

Назад >