Главная > Архив выпусков > Выпуск 1 (1996/5757) > Архивы, воспоминания

Алекс ФАЙТЕЛЬСОН

ПОБЕГ ИЗ ФОРТА СМЕРТИ

Главы из книги

 (Продолжение)

СЕЛЕКЦИЯ

Среда, 24 ноября. Узники ушли на работу. Оставшимся в камерах приказано выйти в большой двор и построиться в два рядя. Нас - десять человек. Полицмейстер предлагает всем фи­зически слабым перейти в особый лагерь для неработающих. Я шепчу на ухо Марку и его товарищу, чтобы не соблазнялись на провокацию. Но все напрасно, военнопленные не прошли "школу" гетто: восемь из десяти выступают вперед. На площади остаются двое - я и Фридман... Товарищи возвращаются с работы. Я собираю активистов, рассказываю им о колодце и о селекции. Изможденные, сломленные духом после всего увиденного на «поле боя», они воспринимают обе новости, как смертный удар. Погасла искра надежды на свободу.

Четверг, 25 ноября. Из форта увезено семеро военнопленных. Затем немцы бросили их одежду во дворе, и мы поняли, что их расстреляли где-то... После селекции и этого убийства нас строго предупредили: только двоим разрешается одновременно болеть, остальные обязаны выходить на работу. Я потерял связь с седьмой камерой. Сжигатели трупов смертельно из­мучены. Что делать? Этот вопрос читаю в глазах своих товари­щей. Уже все согласны делать то, что я считаю нужным, только бы бежать из форта! Вечером я сказал ребятам, что нам необхо­димо представиться ремесленниками, чтобы по возможности оставаться в форту. Тогда можно будет лучше узнать его усло­вия, основательно подготовиться к разоружению охранников и побегу. Бежать с «поля боя» невозможно. Гестаповцы неустан­но следят за каждым нашим шагом. На работу выводят и уво­дят только при полном дневном свете. И подгоняют, подгоня­ют - работать быстрее! Неужели они боятся нас - скованных цепями, работающих под дулами автоматов, нас, обреченных на смерть? Нет, не нас они боятся, а тайны, невольными сви­детелями которой мы являемся, пока живы! Не нас, а самих себя боятся они. Даже побег одного из нас может закончиться для них плохо. Новая тактика начинает приносить плоды: Тувье Фридман становится портным форта. Он работает в сто­рожевой комнате вместе с военнопленными - сапожником Козловым и скорняком Осипом Юрченко. Они в форту уже два года. Тувье Пиловник, работавший до войны в магазине тка­ней, сообщает, что он парикмахер, выдерживает экзамен и на­чинает работать в маленькой парикмахерской. Он бреет немцев и из их разговоров узнает, что в форт скоро привезут недавно схваченных евреев. Я считаю, что нужно их дождаться. Воз­можно, среди них будут знакомые, и мы узнаем о новостях гет­то, АКО.

Суббота, 27 ноября. Привезли семерых - пятнадцатилетне­го подростка из Варны Меира Шера, двух членов АКО - Абу Дисконта и Арона Виленчука, троих братьев Кургановых - Макара, Арсения, Василия и женщину-польку - Елену Мечиславну. Кургановы и полька - единственные неевреи в 9-м форту. Их привезли из концлагеря Правинишкяй. Братьев об­виняют в сотрудничестве с партизанами, а Елену, учительницу польского языка, в том, что она не сообщила гестапо имена людей, приходивших к ней. Меир Шер выбрался из ямы, в ко­торую 26 июля 1941 года сбросили расстрелянных евреев Вар­ны. Два года блуждал он по полям и лесам, истощал, обморо­зил ухо и в конце концов был пойман литовской полицией и отправлен в гестапо. Оттуда его привезли в 9-й форт. Его про­звали «лесным человеком». Мужчин поместили в нашу камеру, а Елену - в пятую, где уже сидели три еврейки. Я уединился с Ароном Виленчуком в коридоре и рассказал о ситуации и на­ших планах. Я был с ним знаком и знал, что он умеет хранить секреты. Арон сообщил, что АКО отменило поход в Августово и посылает своих бойцов в Руднинские леса, что в 130 км от Каунаса и 30 - от Вильнюса. Там находится отряд советских партизан. В гетто беспокойно, людей отправляют в лагеря. Он и Дискант попали в руки литовской полиции, когда шли в Му­раву, на встречу с проводником, сопровождающим бойцов в лес. Я спросил о моей жене Симе, и Арон рассказал, что Сима написала обо мне песню и поет ее на вечеринках, товарищес­ких встречах. Не эти ли чувства восемнадцатилетней жены моей помогли мне выжить?..

ПОМНИШЬ ЛИ?

(моему мужу в 9-м форту)

Помнишь ли, помнишь майские дни, мой милый?

Нежное солнце только для нас светило.

Ты говорил о любви своей верной, вечной,

Где ты сейчас, в этот зимний, холодный вечер?..

Словно весенние листья, слова шелестели,

Птицы любви до зари свои песни пели.

Разве мы знали в те чудные майские ночи:

Птицы беды нам разлуку уже пророчат!

Видно, за счастье всегда настает расплата.

В мире жестоком неужто любовь виновата?

Я об одном прошу у судьбы, мой милый:

Чтобы она нас снова соединила!

Стонет земля в расстрелах, взрывах, пожарах.

А мой любимый лежит на твердых нарах. 

Алтер, усни, и во сне позабудь печали,

Пусть моя песня тихо тебя качает...

В 9-м форту с 27 ноября и до 25 декабря 1943 года было шестьдесят четыре узника. Шестьдесят евреев, узников форта, состояли из трех групп: советских военнопленных, бойцов Каунасского гетто и просто евреев из гетто. Это были разные люди, сильно отличавшиеся друг от друга настроениями, характерами, воспитанием, образованием, мировоззрением, профес­сиями, возрастом и так далее. Среди них было четверо врачей, фармацевт, инженер, механик, артист, юрист, обладатели раз­личных рабочих специальностей и люди без профессий. В третьей, шестой и седьмой камерах было по двадцать мужчин в каждой, в пятой - четверо женщин.

Еда, которой кормили узников форта, была просто роскош­ной: на завтрак каждый заключенный получал хлеб, чашку чер­ного кофе, искусственный мед, швейцарский сыр и норвеж­скую селедку. После работы на «поле боя» заключенные съеда­ли по два литра густого супа с макаронами и мясом. Хорошая еда была запланирована Паулем Блобелем, как один из методов поощрения быстрой и тщательной работы заключенных.

Сама работа была организована по-немецки педантично, у каждой операции - свое назначение и название. Бульдозер снимал верхний слой глинистой земли, затем «могильщики» от­капывали лопатами «кукол», потом «вытаскиватели» с помощью длинных багров с крючками на конце извлекали «кукол» из ям. «Проверяльщики» искали у «кукол» драгоценности - золото, бриллианты, деньги, вырывали золотые зубы и протезы. Все на­йденное складывалось в ящик, охраняемый офицером. Затем появлялись «носильщики». Они погружали по две «куклы» на каждые носилки и несли их к костру. Костром, находившимся недалеко от ямы, занималась группа «пожарников» во главе с брандмейстером. Четырехугольный костер состоял из слоев: слой дров и слой «кукол». Вокруг костра выкапывали узкую ка­навку, в которую стекало горючее и жир из тел. Брандмейстер записывал число «кукол», принесенных к костру и, когда оно достигало трехсот, под нижний слой подкладывали мину, на кучу выливали горючее и поджигали. Костер горел всю ночь. На следующий день «дробильщики» размельчали на железном на­стиле остатки костей, которые не сгорели, специальными дро­билками, употребляемыми обычно при прокладке дорог. А пе­пел рассеивали на ветру. Ежедневно на «поле боя» работало со­рок два человека, двадцать были заняты разнообразными рабо­тами в самом форту. Только двоим разрешалось освобождение по болезни.

Понедельник, 29 ноября. Рана на руке все еще не зажила, и я освобожден от работы на «поле боя». Моя «карьера» печника закончена - все печи починены. Ищу возможность встретить шофера, привозящего на грузовике охранников. Подметаю двор, братья Кургановы энергично рубят и пилят дрова для топки, обмывают теплой водой покрытые грязью сапоги немец­ких охранников, вернувшихся с «поля боя». Водитель грузовика открывает дверь сторожевой комнаты и приказывает мне при­нести дрова, затем велит забросить несколько поленьев в грузо­вик, чтобы увезти их в город. Говорю ему, что я механик по профессии и могу присмотреть за его грузовиком, чтобы тот всегда был в отличном состоянии. Он не закричал на меня, не перебил и вообще не ответил никак. Я понял, что мое предло­жение заинтересовало его.

Вторник, 30 ноября. После ухода людей на «поле боя» во дворе слышится голос, зовущий автомеханика. Бегу, мчусь! Во дворе поджидает меня водитель грузовика Адольф. «Идем, - говорит, - машина моя не в порядке». Я в шоке. Не ожидал такого быстрого отклика на мое предложение. Сумею ли почи­нить машину? Утешаю себя тем, что неисправность может ока­заться небольшой, и водитель просто не хочет пачкать руки. На грузовике фирмы «Опельблиц» возили заключенных и немец­ких охранников - тридцать пять человек из гестапо и венской полиции. Кроме снабженца Тиссе и водителя Адольфа все были офицерами. Они работали в две смены: дневная уезжала вечером на грузовике в город и возвращалась утром, ночная ох­рана, в свою очередь, утром уезжала отдыхать, чтобы вернуться вечером на службу. Шофер Адольф по дороге говорит мне, что не может подняться на грузовике на третьей скорости. Спра­вившись с дрожью в теле, я уверенно подхожу к машине, под­нимаю крышку мотора и сразу облегченно вздыхаю: пронуме­рованные провода высокого напряжения не присоединены к свечам с соответствующими номерами. Потому мотор и не тянет. Исправляю дефект. По-видимому, кто-то из наших товарищей в городе подстроил это... Закрываю крышку мотора, говорю, что машина в исправности и можно попробовать ее.

Адольф приказывает мне сесть рядом с ним в машину, и мы выезжаем из форта на дорогу. Тут из-за длинного амбара выскакивает охранник с автоматом и останавливает нас. Он говорит Адольфу, что я не имею права ехать рядом с ним. Воз­вращаюсь в малый двор и жду шофера. Адольф приезжает довольный. Я пользуюсь моментом, чтобы обработать его: ему не нужно будет ломать голову и пачкать руки, я буду ухаживать за машиной, а в свободное время работать в кузне. Адольф ведет меня в кузню и сообщает Сашке, что я буду работать автомеха­ником. Так проходит день. Мои товарищи новостями довольны: снова появилась надежда. Оставаясь в форту и свободно передвигаясь, я что-нибудь придумаю.

Среда, 1 декабря. Пришел в кузню. Сашка говорит, что по­лицмейстер велел отправить меня на «поле боя». Я понял, что бригадир меня обманывает. Позднее выяснилось, что в седьмой камере среди военнопленных было два шофера. Они напали на Сашку, что тот позволил чужаку, западнику (так называли евреев западных территорий, аннексированных перед войной СССР) получить такую работу, которую они могут выполнять. И Сашка уступил им.

Кузнец сковал мои ноги цепью, и охранники повели меня на «поле боя». Мне было велено таскать трупы, то есть «кук­лы», к огню из двух ям - одной, уже почти пустой, и другой, которую только начали опустошать. Я подошел к полупустой могильной яме и окаменел: убитые были одеты и казались жи­выми, заснувшими от усталости. И сегодня эта картина стоит веред моими глазами: девушка лет пятнадцати, черненькая, ми­ловидная, брошена поперек могилы. Она смотрит на меня своими большими глазами, рот ее полуоткрыт... Я не могу от­вести глаз. Возле ямы стоит офицер венской полиции с автома­том. Он курит и беспрерывно бормочет: «Господи, сколько моих знакомых, моих друзей лежит тут. Почему? Господи, по­чему?..» Я был потрясен увиденным и услышанным. В яме ле­жали евреи из Вены. Не все были застрелены насмерть. Ране­ных закопали живыми. Это было видно по их открытым ртам, будто пытающимся вдохнуть воздух.

Трупы из второй ямы, которую стали освобождать при мне, были уже полусгнившими. Это были каунасские евреи, все - в нижней одежде. Перед моими глазами возникла ужасающая картина. Я видел матерей, прижимавших к груди младенцев, в последней надежде защитить их. Видел руки, поднятые вверх со сжатыми кулаками. Они словно призывали отомстить за не­винно пролитую кровь. Видел детей, сваленных штабелем, - одно тело на другом. Они лежали, сплетенные, будто сросшие­ся уже после смерти. «Вытаскивателям» было трудно разъеди­нять тела и вытаскивать их из ямы. Приходилось силой отры­вать одно тело от другого. Это было ужасающе, нет человечес­ких слов, чтобы описать ЭТО!

В яме, среди убитых, должны быть и мои родители... Свои­ми голыми руками клал я «куклы» или части от них на носилки и вместе с другим узником нес к костру. «Куклы» выскальзыва­ли из моих рук, истекали каким-то странным жиром, очень трудно было удержать их... Другие «носильщики» приспособили специальные перчатки, чтобы облегчить эту невыносимую «ра­боту». Вот уже воздвигается новая груда для костра. На четыре­хугольный слой дров мы укладываем «кукол». Один из надзира­телей следит, чтобы это было сделано как следует. Брандмей­стер записывает в толстую тетрадь количество «кукол», прине­сенных к костру. Его интересуют только головы, таково указа­ние немцев. Брандмейстер, пятидесятидвухлетний доктор Ми­хаил Неменов, учился медицине в немецком городе Гейдельберге и превосходно знает немецкий. Он попал в плен и в ноябре 1943 года был отослан в 9-й форт. Он очень серьезно относится к своей работе, следит за тем, чтобы костер был сложен как сле­дует, не развалился и в течение ночи сгорел дотла...

Погруженный в тяжкие мысли, отношу «кукол» к костру. Часов в двенадцать начинает моросить дождик. Небо - в обла­ках, в сердце - тоска. Неужели сумеем преодолеть все это? Вдруг слышу: зовут автомеханика. Оглядываюсь. Вдалеке вижу «моего» Адольфа. Стоит, в позе властелина, широко расставив ноги и со злостью бьет бичом по сапогу. Подхожу к нему, и он начинает упрекать меня: как это я посмел работать на «поле боя»? Неужели хочу заразить его трупным ядом?! Я притворя­юсь наивным и говорю, что бригадир Сашка сказал, будто у него, Адольфа, нет права что-либо решать здесь. Этого доста­точно. Шофер уходит быстрым шагом, изрыгая поток руга­тельств. Позже я узнал, что он ворвался в кухню и напал на Сашку. Тот стал оправдываться, что не хватает рабочих, что так распорядился полицмейстер. Адольф орал, что если нет рабо­чих, пусть Сашка сам идет на «поле боя», а автомеханик оста­нется в кузне. Позже Тувье рассказал мне, что полицмейстер, когда он брил его, спросил, вправду ли я автомеханик. Тувье не знал о случившемся, но поскольку он работал в гараже моим помощником, ему даже врать не пришлось. Так я превратился в автомеханика, остался работать в кузне и чинить машины. 

Вечером Берке Гемпель отозвал меня в сторону, показал паспорт и сказал: «Алтер, сегодня я сжег своего дядю». С паспортной фотографии смотрело на меня лицо бородатого еврея с пейсами и ермолкой на голове. Холодный озноб охватил меня, в той могиле были и мои родители! Неужто сегодня я предал их огню?.. Я обнял Берке и прошептал, что мы еще отомстим за невинно замученных.

Тяжелая депрессия овладела узниками форта. Фатализм, равнодушие поселились в сердце. Шмуэль Ханонович в гетто был известен как храбрый боец АКО, он умудрялся пробираться через строго охраняемый забор колючей проволоки, окружавшей гетто. У него не было страха ни перед литовцами, ни перед немцами. Шмуэль выходил в арийскую часть города без желтой звезды и выполнял любое задание, порученное ему АКО. В форту его невозможно было узнать: с каждым днем он погружался в тоску все больше и больше. Вечерами сидел у печи, глядел на языки пламени и шептал себе под нос: «Ничего у вас не получится... Что вы морочите голову - бежать-шмежать... разве это возможно? Чем вы лучше других - тех, кого мы сжигаем на «поле боя?»

Военнопленные и слышать не хотят о побеге! Когда Кракиновский предложил бригадиру Сашке бежать из форта, тот его предупредил, что если еще раз возникнет такой разговор, Пиньку ожидает черный конец. А время бежит. Песок в песча­ных часах сыпется быстрее, чем того хотелось бы. Работа на "поле боя" закончится, по моим подсчетам, в начале февраля 1944 года. У нас в запасе только два месяца! По ночам не могу уснуть, беспокойные мысли терзают меня. Но уговариваю себя набраться терпения и не совершить ошибки. Главная задача - договориться с теми, у кого есть влияние на остальных, с таки­ми, как бригадир Сашка и кузнец Шахов.

Четверг, 2 декабря. Мне удалось получить от кузнеца Шахова работу: заковывать и расковывать кандалы сжигателей тру­пов. Это очень важно: в случае необходимости я буду тем, кто сможет снять эти кандалы. Роман Шахов - ремесленник, раз­бирающийся в тринадцати специальностях, в том числе жестя­ных, стекольных, часовых, оптических работах. В форту Шахов работал вначале стекольщиком, и это спасло его, когда была проведена очередная акция и расстреляно несколько десятков военнопленных. Он выполняет работы по жести, а также сле­сарные, но основное его занятие - изготовление мундштуков для сигарет. Он производит их из различной бижутерии, кото­рую приносят с «поля боя». Роман - искусный мастер, его раз­ноцветные мундштуки изящны, и он обменивает их у немцев на сигареты. Я пытаюсь с ним подружиться, но безуспешно. По-видимому, мое вторжение на его территорию мешает ему. Нужно терпение. Но где взять время?

Мои товарищи по камере недовольны, говорят, что нужно действовать. Я уже разработал точный план побега: как набро­ситься на охрану, разоружить ее и так далее. Но нет взаимопо­нимания с военнопленными. Сегодня мои товарищи возвраща­ются с «поля боя» в особом возбуждении. «Так дальше невоз­можно, мы не выдержим, - восклицает Аба, - если бы ты только видел это! Мы открыли яму, и в ней были одни дети, младенцы! Если бы ты это видел, то не тянул бы время с побе­гом, а поторопился что-нибудь придумать!» Аба вонзает в меня свои большие черные глаза. Я пытаюсь его успокоить, говорю, что нельзя торопиться: если мы допустим даже одну-единственную ошибку, то уже никогда отсюда не выйдем! И я убеж­ден: бежать нужно вместе! Увы, пока не все к этому готовы. В разговор вмешивается Тувье. Он показывает Абе свои руки: «Посмотри на них, все пальцы изрезаны бритвенным ножом, которым я брею гестаповцев. Ты думаешь, тебе одному плохо, думаешь, мне легко брить их и сдерживаться от желания пере­резать им глотки?!»

Всем было тяжело, но меня терзали еще упреками и даже подозрениями, что я намереваюсь бежать один...

Пятница, 3 декабря. Большие железные ворота форта от­крываются с режущим скрипом. Узники возвращаются с «поля боя». Они еле тащат скованные цепями ноги, на плечах - по­ленница дров для топки, изможденные физически, сломленные духовно, после еще одного дня страданий, вместе с которым исчезло в дыму 300 убитых евреев. Завтра раздробят несгоревшие кости, развеют вместе с пеплом по широкому полю, и не останется от них и следа...

Далее >

Назад >